Читать онлайн «Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья». Страница 38

Румеи. Наиболее значимым (а с точки зрения внешнего наблюдателя — единственным) различием двух групп служит язык урумов и румеев, тогда как другие символические маркеры — внешность, характер, традиции другой группы упоминаются не всеми информантами и трактуются неодинаково в разных поселках.

Урумы, как правило, подчеркивают общность греческого происхождения собственной группы и румеев. Как сформулировал один из информантов, «мы одной крови, только язык другой» (АИД, урум, 1938, Старый Крым). Подобная позиция в некоторых случаях содержит скрытую полемику с румеями, не всегда признающими греческое происхождение урумов, считающих их татарами или греко-татарами.

Все информанты подчеркивают, что язык румеев отличается от их собственного идиома, и они «не понимают эллинский». Часть сообщества ограничивается констатацией различий между «своим греческим» и эллинским языками, тогда как другие информанты указывают на смешанный характер идиома или даже используют лингвоним «татарский», вызывающий иногда дискуссию среди урумов.

Информант 1. У нас уже… у нас особый какой-то язык.

Информант 2. У нас как? Татарский.

Информант 1. У нас сбор всякий. И азербайджанский подходит, и грузинские слова.

Информант 2. Все вот татары разговаривают.

Информант 1. Вот интересно, на рынке вот, на рынке идешь, и я всегда прислушиваюсь. Очень сходятся слова, некоторые слова. Очень сходятся.

(Сведения об информантах: (1) МАК, урум, 1935, Старый Крым; (2) ОКК, урумка, 1938, Старый Крым.)

Информантка МАК стремится описать идиом как особый язык; столкнувшись с категоризацией «татарский», пытается, по крайней мере, уйти от однозначности номинации, указав на возможную множественность источников (азербайджанский, грузинский). Когда и эта версия уточняется, информант стремится описать ситуацию в терминах подобия, а не тождества урумского и татарского языков.

Некоторые урумы упоминают известную им из выступлений и публикаций сотрудников ФГОУ версию насильственной смены языка.

Информант 1. Но это греко-татарский языку нас… Татары мы…

Информант 2. (поправляет). Урумский, говорят. Когда [мы] под игом этим жили, они нас отуречили.

(Сведения об информантах: (1) МАИ, урумка, 1936, Старый Крым; (2) КТК, урумка, 1935, Старый Крым.)

Такое объяснение сравнительно редко встречается в интервью, хотя, как показывают дополнительные вопросы, информанты неоднократно слышали, но не вполне принимают подобную внешнюю точку зрения на происхождение идиома.

Описывая взаимодействие с румеями, информанты отмечают степень сохранности, нормы употребления идиомов, знание русского языка. Урумы полагают, что их язык сохранился значительно хуже, чем румейский, а их оценки жизнеспособности своего идиома содержат — явно или подспудно — сравнение с румейским языком.

Урумы полагают, что румеи всегда говорят на своем языке: «Они [через] дорогу идут — по-своему разговаривают, в магазине по-своему» (ЗВН, урумка, 1923, Мангуш). Румеи не переходят на русский даже в ситуациях, требующих такого переключения, например, в обществе урумов, не владеющих румейским, или в официальной обстановке: «Там председатель колхоза наряд дает на своем языке» (НАП, урум, 1945, Старый Крым). Чаще всего информанты сравнивают нормы выбора языка в публичной сфере: урумы подчеркивают, что в окружении людей, не поминающих идиома, они всегда переходят на русский [84], тогда как румеи продолжают использовать родной язык. Обычно последняя особенность интерпретируется нашими информантами как невежливое, некультурное поведение румеев: «5 автобусе сартанские греки как цыгане между собой, по-гречески. Между прочим, наши греки в этом смысле культурнее были. Они в обществе не очень между собой по-гречески говорили» (ВАА, урумка, 1939, Старый Крым); «Они ни с кем не считались. И так громко они разговаривали… А оно же слух режет. Каждому неприятно» (ВВТ, урумка, 1937, Старый Крым).

Урумы отмечают, что румеи хуже знают русский и говорят на нем с сильным акцентом, позволяющим сразу определить, что незнакомый человек — румей. «Вот у нас, допустим, — мы, греки, — на русском языке разговариваем, у нас почти никакого акцента нет. А у них очень большой акцент. Вот они, если разговаривают на русском языке, сразу чувствуется, что это не русский человек. А вот у нас нет. ‹…› Потому что они постоянно говорят на своем языке, у них такой акцент» (МАК, урумка, 1937, Старый Крым).

Акцент румеев все урумы определяют как мягкое произношение согласных и нередко имитируют его в интервью. Информанты, реконструируя звучание румейского языка, нередко приводят анекдотические истории о приезде неотесанных, плохо говорящих по-русски румеев в «культурный» поселок урумов; например, одна информантка в качестве типичного контекста встречи с румеями упоминает смотры районной самодеятельности, в которых участвовали дети из сельских школ: «Они как-то вот „эль“ мягко говорят, а мы нет. Я вчера как раз вспоминала… Фестивали проводили, и вот Саул, фамилия Саул, рассказывал стихотворение: „Я вольком би вигризь бюрократизм // К мандатам почтения нету…“ „Ну, смеяться нехорошо, это просто ихний говор такой вот был…“» (ДВФ, урумка, 1929, Гранитное). Контраст между урумами и румеями наглядно проявляется во время советских мероприятий или при встрече жителей разных поселков на базаре в Мариуполе (ЛОД, урумка, 1938, Старый Крым): вырванные из привычного, деревенского, окружения румеи становятся смешными. Подобное восприятие румеев отражает фольклорные мотивы рассказов о глупцах или простаках: «Никого не мирили они особенно и всегда поддевали друг друга. Да. Как луну в колодце ялтане [жители румейского поселка Ялта]… Наши греки с ялтан смеялись, как они ловили луну в колодце» (ИГО, урум, 1926, Мангуш).

В интервью постоянно используется оппозиция цивилизованность — нецивилизованность . Урумы описывают себя как более цивилизованную и урбанизированную группу по сравнению с румеями: «Да в том, они паровоз увидели — я сказал, в каком году только? Они жили… Малоянисоль… все они как-то от города, как-то отсоединенно. А мы живем здесь, в заводе работаем, вот все» (ИАД, урум, 1938, Старый Крым).

Урум, проживший в Малом Янисоле много лет, сравнивает это место со своим родным поселком Старомлиновка: «Вот до моего приезда это село развивалось практически в чистоте. Здесь было несколько преподавателей, несколько медработников. Тут все рождалось, говорило на своем языке. Это село. Туда [в Старомлиновку] очень много приезжало русских на работу — врачи, учителя. ‹…› Там развитие шло быстрее. Вот когда здесь не было ни одной школы — там уже было три. Когда там было четыре школы — здесь была всего одна школа» (ФГА, урум, 1930. Малый Янисоль).

«Чистота», то есть несмешанное население румейских поселков, интерпретируется ФГА как отсутствие русских в поселке; несколько информантов отмечали, что румеи стремились соблюдать чистоту группы и избегали смешанных браков с русскими, допускавшихся среди урумов. Подобные интерпретации развивают (в контексте отношения с русскими) распространенное противопоставление румеев как чистых греков смешанным греко-татарам.

Затем информант обращается к истории группы и проводит параллель с положением групп в Крыму: «Те греки, которые жили в Крыму, в городах, — там было больше турок и татар. А в тех селах, куда ездили турки и татары раз в год за данью, они сохранили [греческий язык]. И те люди, вот которые говорят так, как я, они всегда были грамотнее — вот так вот складывалось» (ФГА, урум, 1930, Малый Янисоль).

Представление о том, что в Крыму урумы жили в городах, поэтому их прежде всего коснулась языковая ассимиляция, транслируется греческой публицистикой и легко усваивается урумами в связи с восприятием собственной группы как более урбанизированной. Характерно, что мотив публицистического дискурса, оправдывающий гипотетический переход урумов в прошлом с греческого на татарский язык, используется информантами для объяснения другого языкового сдвига, переживаемого группой, — перехода с урумского на русский язык.

Сближая себя с русскими и отделяя от румеев по признакам владения русским языком, а также нормами городской культуры, информанты ориентируются на иерархию групп советского времени, когда наибольшим престижем обладали русские и социальная мобильность предполагала обязательное овладение русским языком. Некоторые информанты подразумевают, что между усвоением норм цивилизованной жизни и утратой родного языка (самим информантом или его русифицированными детьми) существует прямая связь, и расценивают ее как «плату» за вертикальную мобильность и адаптацию к нормам русскоязычного общества.