Читать онлайн «От Симона Боливара до Эрнесто Че Гевары. Заметки о Латиноамериканской революции». Страница 79

Из документа «Тридцать вопросов к тупамарос» (1968 г.):

«Революционная деятельность сама по себе — это значит вооружаться, готовиться, обеспечивать себя амуницией, вызывать акции, которые подрывают буржуазную легальность, рождают революционные сознание, организацию и условия. …Основательно революционными действиями являются те, которые предшествуют революционным ситуациям. …Куба — это пример. Вместо долгого процесса формирования массовой партии, устраивается партизанский очаг с десятком человек, и это дело порождает революционные сознание, организацию и условия, которые завершаются истинной социалистической революцией».

Дебре комментирует: «К несчастью, между кубинским восстанием… и этим интервью прошло десять лет. Десять лет, в течение которых кубинский «свершившийся факт» создал новые исторические условия, отличные от тех, которые сделали возможной осуществление кубинской революции. Этот пример является историческим из–за того, что он точно неповторим и невоспроизводим… Это было бы недооценкой кубинской революции…, которая благодаря своему примеру… подняла революционные задачи на уровень, неизвестный за десять лет до того, потому что революционный пример мобилизовал и катализировал революционные силы, но также и котрреволюционные силы».

Из документа:

«Для того чтобы сделать революцию, не нужно «шлифовать» платформы и программы. Основные принципы социалистической революции даны и проверены в таких странах как Куба, и нечего больше обсуждать. Достаточно примкнуть к этим принципам и обозначить делами повстанческий путь для достижения их применения».

Уругвайский писатель Марио Бенедетти писал об Уругвае как о «единственной конторе в мире, которая поднялась до категории республики».

Дебре отмечает, что тупамарос были продуктом своей страны и её истории, их организация вобрала в себя характерные черты «объективной социальной почвы», в которой они родились, и из которой вырвать их было бы бесполезно, которая наложила на них неизгладимое «клеймо» как «привилегированный жребий их колыбели».

Однако Движение имело совершенно оригинальный способ развития интеллигентности и предусмотрительности, чем другие движения. По структуре и духу своей организации, по стилю своей работы оно больше приближалось к тому идеалу «коллективного интеллектуала», о котором писал Грамши, как цели всякой революционной партии. Но, в то же время, оно решительно отвергало какую–либо политическую и идеологическую дискуссию, отвлекавшую от повседневного дела. Парадокс уругвайских «левых» заключался в неприязни к доктринёрству, педантизму, сектантству, смешиваемой с отвращением к нарицательным терминам «интеллектуальной мастурбации», имеющему черты исторически определённой и рациональной «аллергии».

В беседах и документах, отмечает Дебре, тупамарос часто применяли слово «методология», противопоставляя его слову «теория». Под «методологией» они понимали совокупность практических правил, которые требуются при разработке и исполнении военно–политических операций, или определенный стиль работы. Под «теорией» они понимали марксистскую теорию истории. По марксистской традиции «методология» подчиняется «теории», у тупамарос — наоборот, первая подчиняет вторую. Тогда появляется опасность того, что борьба трансформируется в абсолют, а военный аппарат — в самоцель. Если «методология» займет первое место, замечает Дебре, то невозможно будет воспрепятствовать тому, что разнообразие источников «методологических» идей рано или поздно сведется к размытой и бессвязной «идеологической» идее.

В Уругвае в 1966 году было 25 различных «левых» политических организаций. Фундаментальную причину разобщенности и духовного упадка уругвайских «левых» следует искать в их догматической неуступчивости и в расчленяющих обидчивых и ревнивых тенденциях. Это идеологическое разнообразие было следствием общих исторических, а также экономических и социальных, условий.

Но наверняка, как считает Дебре, «революционная философия» задушила «революционную жизнеспособность», и вполне возможно, что эти «философские излишки» были первыми симптомами глубокой болезни организма. Но верно и то, что кучка «левых» революционеров для того, чтобы добиться доверия в народе, должна была принимать в расчет: «el primum vivere, deinde filosofari» («сначала выжить, потом философствовать»).

Один из руководителей тупамарос, журналист Мариа Эстер Гилио писал: «Может быть, для нас было наиболее ясно, что мы должны не делать из, того, что должны… Было необходимо работать в позитивном смысле. Наша линия была установлена, здоровые элементы нас дополнили. Речь не идёт о том, что бы декларировать нашу линию как единственно значимую, об этом скажут дела».

Дебре считает, что исторический опыт учит тому, что первым ответом на отвергаемый «солетаризм» (концепция исключительности) является эклектизм, что первым ответом на отвергаемый «теоретицизм» является прагматизм.

«Нет принципов «верных» и принципов «фальшивых» самих по себе: есть принципы адекватные или нет для данной ситуации, для одной фазы общественного развития. С революционными идеями случается как с лозунгами: лозунг, пригодный сегодня, может оказаться завтра ошибочным, если между тем изменилась объективная ситуация. Отказ от идеологической полемики и ограничение вопросами метода вначале представили знак признания, источник холодной воды в той пустыне словесных и бесплодных раздражений, источник несравнимой энергии. …Вооруженная борьба получила приоритет над всеми другими формами борьбы, и этот конкретный порядок приоритета обеспечил вначале сцепление того «вида идеологической мозаики», где стояли рядом католики и троцкисты, националисты и социалисты, анархисты и маоисты, коммунисты и «кастристы». Политическая платформа была вначале достаточно широка и просторна для того, чтобы на ней поместилось много народу…».

Но Дебре спрашивает: то, что было хорошо вначале, не окажется ли опасным для организации при её развитии и изменении внешней ситуации? «Идеологический монтаж, несколько облегчённый вначале, выдержит ли всё нарастающее с каждым разом напряжение центробежных сил, которые действуют в Организации по мере того, как расширяются её поле действия и её контакты с внешним миром?»

Если все зависит от обстоятельств и момента, пишет Дебре, то тупамарос были в определенном смысле жертвами своих первых побед. «Динамика развязанных ими событий обрела большую скорость, чем их собственные механизмы. …Следствия вернулись как бумеранг против причин, и сейчас необходимо, чтобы причины адаптировались к своим следствиям, наложились на их уровень. Это изменились не тупос, а ситуация. …Это то же самое, как, если бы штурман, привыкший к каботажу в своем родном регионе, вышел бы срочно в открытое море и переместился в рулевую кабину пакетбота. …В этом смысле, кризис, который настиг организацию в 1972 году, может интерпретироваться как кризис роста, а не как упадок».

«Перестать думать» вмешивается в военное дело как «прекратить делать» и не всегда может воспрепятствовать беззаботности. «Утопично хотеть сплавить два в одно, не признавая, одновременно, что одно делится на два», — считает Дебре. «Если мы признаем, что классовая борьба и принципиальные противоречия пронизывают также сам инструмент борьбы, мы должны признать, что речь идёт не только о внесении идеологической борьбы вовне, но и принятии её внутри. Единство укрепляется, начиная и вокруг принципов, и они не падают с неба: они выплавляются и очищаются в идеологической борьбе».

Революционные добрая воля и честность являются, несомненно, условиями для укрепления инструмента борьбы, но не достаточными, со временем, для обеспечения внутреннего сцепления организации. Ни моральные достоинства, ни технические способности не обеспечат специфическое превосходство революционеров в их противостоянии международной буржуазии. «Единственное превосходство, которого враг не может лишить нас, как говорят вьетнамцы, это наше моральное и политическое превосходство, и это решающий элемент в последней инстанции: народная сила, которая нас питает и научная идеология, которая нас ориентирует, так сказать, применение марксизма–ленинизма к конкретным и особым условиям, в которых действуют революционные отряды».

В своем «последнем слове об этом» Дебре замечает: «Никто больше не является «антиинтеллектуалом», чем интеллектуал в прямом контакте с революционным действием. Культ действия не является «пролетарской» чертой, ни в социологическом, ни в политическом смысле слова». «Когда какой–нибудь университетский с теоретическими наклонностями сталкивается на своей дороге с военным путем, нередко, он принимает на первом этапе непреклонный и жестокий прагматизм. Как, если бы освобождаясь одним ударом от всех своих накопленных желаний и угрызений совести, как бы желая искупить то, что считает своими личными грехами, или компенсировать свои прошлые действительные недостатки».