Читать онлайн «Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре». Страница 12

Между Остро и Черниговом кончались владения Речи Посполитой и начиналась территория московитов. Теперь лишь немногие населенные пункты были «отделены или окружены кустарником либо лесом», замки были построены из дерева. Некоторые поселения были необитаемы, церкви разрушены. Груневег заметил маленькую зимнюю церковь, «так как в этой стране невыносимый холод, их маленькие церкви отапливают так, как у нас бани. В Москве других печей нет» (л. 1180).

Разрушения последней войны еще не были устранены, и татарские орды постоянно совершали набеги. «Как только подморозит, – писал Груневег, – татары, а также казаки приходили в деревни и повсюду, [где было чем поживиться]. Так как и те, и другие обитали совсем близко, особенно татары, граница которых была совсем рядом и которые жили по соседству с московитами. Поэтому зимой весь народ из деревень бежал в город. И для того во многих поселениях зимой и летом выставляли стражу на высоких деревьях, которые мы встречали довольно редко»[109]. Такие города, как Серенск, Товарково или Боровск, были почти необитаемы из-за опустошений и вторжений.

Татар боялись и купцы, «в связи с этим, – отмечал автор Записок, – мы также минуем проселочные дороги и сворачиваем на извилистые тропинки с большим трудом днем и ночью»[110]. Доставляло трудности преодоление рек, так как сначала надо было наводить переправы[111], которые после перехода сразу же сжигались, чтобы никто не смог следовать за караваном. Опасность пути заключалась не только в татарах и других разбойниках (например, конокрадах), а и в самой дороге, так как однажды сани провалились под лед, судно, налетев на дерево, раскололось и затонуло; поход был опасен для жизни, люди страдали от комаров.

По пути в зависимости от условий способ продвижения и транспортировки товаров менялся. Путешествовали на судах, на подводах и на санях и часто должны были перегружать товары. Возницы нанимались лишь на часть пути и затем отпускались (в отличие от поездок в Константинополь)[112]. На Московской территории расстояния измерялись верстами: «…24 версты от Новогрудка, почти 5 миль, затем 5 верст составляют одну немецкую милю. Поэтому верста, которой московиты измеряют свою страну, может равняться итальянской миле, от которых так же пять соответствует одной немецкой» (л. 1185)[113].

Местность, которую проезжали, была покрыта необъятными лесами. Брянский лес простирался более чем на 23 мили, через него вела узкая, но защищенная дорога. Хотя теперь купцы были спокойны в отношении татар, зато в опасной близости оказались медведи, которые подошли к месту ночной стоянки каравана, несмотря на то, что там зажгли многочисленные костры. Лесные богатства здесь не оберегали, «так как в обширной лесной глуши дерева было в избытке, то его не щадили»[114]. Эту расточительность по отношению к природе отмечали на просторах Московского царства и другие путешественники.

Население Московии относилось к купцам дружелюбно, выказывая готовность оказать услуги. Например, в Брянске «нас приняли чрезвычайно любезно, в ответ на нашу просьбу снабдив едой и питьем. По пути от края деревни до постоялого двора разложили 20 костров, у которых ликовал народ, играя на домрах, скрипках, лирах и дудках. При выходе из постоялого двора так играли на свирели, что лучше не смогли бы и в Гданьске. Мне думается, что ни в какой стране, кроме этой, лиры не столь популярны […]. Я не знаю, как назвать домры по-немецки, таких нет, только половинная лютня»[115], – описывал музыкальные инструменты московитов Груневег.

В православных монастырях монахи тоже проявляли заботу об армянских купцах, которые в благодарность великодушно сделали щедрые пожертвования. Совместно провели рождественский сочельник, который у православных был уже Epiphanias, и старались подражать жестам единственного грека в караване[116]. В жилищах Груневег обратил внимание на красные углы с иконами и подчеркнул, что при входе в дом сначала следовало «приветствовать» их, каковое правило усвоили и путешественники. «Когда я входил в комнату и сразу же здоровался с народом, мне указывали на образа, затем присутствовавшим подумалось, что я не заметил икон. В другом случае хозяева полагали, будто я презираю бедность их икон, и, устыдившись, достали из сундука и развесили другие образа, иные же сочли, что я турок или татарин»[117].

Рис. 2. Дом в Москве с планом

Ограниченность кругозора жителей Московского государства местным, локальным мирком, их оторванность от внешнего мира проявлялась в разговорах московитов с купцами, которые всегда наговаривали им с три короба. «Но вместе с тем, шутки ради, они выдали меня за еврея, так как все знают, что в Москве нет никого злее, чем евреи, и что еврей сам или еврейское дитя не будут впущены в страну. Когда они часто сбегались посмотреть на меня (как на еврея – А.Б.), они удивлялись, что я такой же человек, они спрашивали, как я попал в страну, так как это было запрещено» (л. 1191). Купцы рассказывали московитам всякие небылицы, будто «все евреи, после того как те распяли Христа, получили свиные головы, которые, однако, их патриарх своим благословением вновь смог превратить в прежние». Уверяли их также, «что город Краков так велик, как вся Московия, и там происходят всевозможные чудеса». Груневег записал, что купцы «Стефан и Кристоф были мастера в таком вранье, и, чтобы их послушать, народ стекался толпами, как на проповедь», что слушатели «только ахали и глаза их словно пьянели от изумления. Мы же со своей стороны стояли вдалеке и хохотали чуть ли не до смерти»[118].

Груневег не знал упомянутого описания поездки в Москву Герберштейна, которое послужило образцом путевых заметок о Московии[119]. Гданьский коммерсант, например, упрекал Георга Брауна, который изобразил Москву, опираясь не на собственные впечатления, а потому неправдиво[120]. При этом он упустил из вида, что Браун позаимствовал план своего сочинения из «Записок о Московии» Герберштейна. Тогдашние дипломаты в первую очередь интересовались придворным и посольским церемониалом и краеведческими вопросами. В этом стиле составлены и донесения английских дипломатов, таких, как Уиллес Флетчер (побывал в Московии в 1588–1589 гг.), который, конечно, был знаком с «Записками» Герберштейна[121]. Интерес иезуита Антонио Поссевино, который ездил в Москву в 1581–1582 гг., был сконцентрирован на религиозно-политических вопросах[122]. В 1580-х гг. совершил путешествие в Москву и английский капитан Ричард Ченселер, оставивший нам записки о своих впечатлениях. Он также не знал труда Герберштейна. Его интерес сосредоточился больше на Северном море и растительности и ландшафте страны и меньше на политических вопросах. Его суждение о Москве было лаконично: «В ней много зданий и больших зданий, но с точки зрения красоты и очарования, это совершенно несравнимо с тем, что есть у нас»[123]. Джером Горсей находился в Москве как постоянный представитель крупной торговой компании и с сентября 1585 г. до июля 1586 г. ездил в Лондон в качестве посла нового царя Федора[124]. Каждый из здесь поименованных описал свое пребывание в Московском царстве через призму своей деятельности, Мартин Груневег дополнил эту картину Московии как 22-летний автор, совершивший путешествие с армянскими купцами из Львова. При этом, по его собственным словам, целью его Записок совершенно не было «рассказать о стране или городах, а только представить нечто запомнившееся из моих странствий, так как обо всех странах с их городами уже давно имеются публикации в хрониках»[125].

Перевод с немецкого Натальи Богаевой

Независимо от того, признаем ли мы пригодность «парадигмы конфессионализации» для исследования отношений между вероисповеданиями в Польско-Литовском государстве в XVI и XVII вв., следует признать, что соответствующая терминология, активно вводимая в научный оборот немецкими исследователями процессов конфессионализации[126] в Западной и Центральной Европе, начинает все более отчетливо звучать в трудах, посвященных проблемам истории религии и религиозности в Восточной Европе в Новое время. Любопытно, что в предпринимаемых в последние годы попытках интерпретации истории православия в шляхетской Речи Посполитой с использованием элементов «парадигмы конфессионализации», обоснованной еще в 1970-е гг. Вольфгангом Рейнхардом и Хайнцем Шиллингом, все еще проявляется тенденция антиисторической интерпретации исторических источников второй половины XVI в., при анализе которых исследователи рассматривают их, исходя из перспективы ситуации, возникшей позже, после 1595–1596 гг., и в ее контексте.