Читать онлайн «Повседневная жизнь армии Александра Македонского». Страница 42

Избиения

Между этими четырьмя битвами, названия которых, пусть с определенным огрублением, история сохранила, колоннам на марше приходилось проводить огромное количество мелких операций, наиболее зрелищной из которых, по-моему, является выход по горным тропам в тыл защитникам Персидских ворот в марте 330 года. В рассказах об этих событиях меня поражают не столько невероятные усилия и страдания греков, не сомнительный характер их побед, а огромное количество убийств. С настоящей дикостью воины Александра уничтожали спасавшихся бегством, раненых, безоружных, самых убогих; они хвастались, что при Иссе убили десять тысяч, при Гавгамелах — сто тысяч человек, так что в конце кампании, в Индии, их мечи от этого «затупились» (Квинт Курций, IX, 3, 10). Допустим, что цифры преувеличены. Но что поражает — это страсть к убийству и презрение к жизни. Или это страх, делающий людей безжалостными? Разумеется, на Среднем Востоке кровь всегда была дешева, достаточно взглянуть на историю Ирана в XX веке, и всегда было принято считать, что спасающиеся бегством солдаты заслуживают смерти, как трусы и дезертиры. Но что сказать о поведении «греко-македонских коммандос», истреблявших гражданское население Согдианы, среднего течения Инда, Белуджистана, массива Загрос в Луристане под предлогом сопротивления или бесконтрольного кочевничества? Что сказать о распятии на кресте всех военачальников, защитников утеса Байсунтау в Согдиане, о резне наемников, защитников Массаки (Чакдар в Пакистане), в нарушение условий капитуляции? Что сказать о солдатах и следовавших за войском гражданских, которых оставили умирать в снегах горы Паропанисады в Бактриане зимой 330 года, о тех, кого бросили умирать от истощения и жажды в Гедрозии осенью 325 года? Остается лишь с отвращением читать фразы, подобные этой: «Было убито много спасавшихся бегством людей, наемников и их жен». Или: «Сплошь грабежи, поджоги и резня». Или еще: «Утешением в скорби для Александра была война, которую он превратил в охоту на людей: покорив племя коссеев [луристанские касситы южнее современного Керманшаха], он перебил всех способных носить оружие» (Плутарх «Жизнь», 72, 4). Тот факт, что другие античные авторы называют этих несчастных пастухами, разбойниками, непокорными, мятежниками, не мешает их сравнивать с современными курдами или армянами и называть это настоящим геноцидом.

Тем не менее войско на походе постоянно захватывает пленников, начиная с битвы при Гранике, где сдалось в плен две тысячи человек (в основном афиняне), и вплоть до победы над касситами весной 323 года, где оставшаяся в живых часть населения была обращена в рабство и оставлена под контролем двух гарнизонов (Диодор, XVII, 111, 4–6; 112, 1). Колонны тащат за собой длинные вереницы пленников, мужчин, женщин и детей, большую часть времени скованных, некоторых запертых в крытых повозках, как в случае с членами царской семьи Дария после битвы при Иссе, а также греческих и македонских сановных узников, например Александра Линкеста и Каллисфена из Олинфа. Никто не говорит о том, что они намеренно подвергались дурному обращению. Напротив, все источники свидетельствуют, что с матерью, женами и детьми Дария обращались согласно их сану и позволили сохранить при себе личных слуг. Дело в том, что пленные, считавшиеся вещью, добычей, имуществом победителя, могли, как и скот, использоваться для многих нужд. Если хозяин не лишился рассудка или его не принуждает к тому необходимость, он не станет убивать своих домашних животных, будь то собака или корова. После битвы при Гранике большая часть греческих наемников у персов, сдавшихся на милость победителя, была отправлена в качестве рабов на рудники в Македонии (Арриан, I, 16, 6). Прочих придержали в качестве разменной монеты или заложников: афинян не возвращали в Афины, а милетян — в Милет, дабы эти города одумались. Богачи, военачальники, чиновники, сдавшиеся в нужный момент, служили предметом переговоров, торговли. В Греции давно существовал принцип выкупа. Обычно бедняков, женщин и детей продавали торговцам рабами, сопровождавшим армии и экспедиции, а те выставляли их на крупных рынках Эгейского моря, Родоса, Делоса, Афин, Коринфа, если только их не использовали для солдатских утех — за плату, разумеется. Если пленники обладали какими-то познаниями, будь то в деле любви, в искусстве или в науке, они оставались в обозе в распоряжении командования.

Некоторых пленников использовали как проводников, лазутчиков, разведчиков, некоторых даже как официальных переводчиков (их аналогами являлись драгоманы оттоманской Турции). Самые ценные говорили на нескольких языках, были сведущи в учтивом обращении, знали пути, дороги и даже тропы. Самый известный среди них, ликийский пастух, родившийся от иранской матери, упоминается в источниках. Он говорил по-гречески и располагал всеми возможностями для проникновения в саму Персию, оставаясь незамеченным. Обращенный в рабство властями своей страны, этот человек пас овец в ущельях Сузианы за 2500 километров от дома, пока греки, в свою очередь, не пленили его во второй раз. Ну и история! И тем более неправдоподобная, что персонажа в том же роде, ликийца-переводчика по имени Фарнух, мы встречаем в 329 году в Согдиане во главе карательного отряда. Ему поручено захватить бунтовщика Спитамена или вступить с ним в переговоры (Арриан, IV, 3, 7). Берусь утверждать, что тот «пастух» был полукровкой и двойным агентом, авантюристом, подобным драгоманам, которых Порта использовала во времена своего расцвета. Этот же пастух последовательно использовался на службе у Дария и Александра. Послушаем Плутарха («Жизнь», 37, 1–2), затем Квинта Курция (V, 4, 3–13), которые оба, похоже, заимствуют историю у Клитарха. «Вторжение в Перейду было связано с большими трудностями, так как места там горные, малодоступные; к тому же страну обороняли знатнейшие персы (сам Дарий обратился в бегство). Но у Александра оказался проводник, который повел войско в обход, кратчайшим путем. Человек этот владел двумя языками, так как по отцу был ликийцем, а по матери — персом. Это, как говорят, и имела в виду Пифия (Дельфийская), предсказавшая Александру, тогда еще мальчику, что ликиец (или Аполлон Ликийский?) будет служить ему проводником в походе на персов…» А Квинт Курций добавляет: царь «призывает к себе недавно взятых пленников, среди которых был один, знающий персидский и греческий языки. Он сказал, что царь напрасно ведет войско в Перейду по горным хребтам; есть лесные тропинки, едва доступные людям, идущим поодиночке, где всё закрыто зеленью и сплетающиеся ветви деревьев делают лес непроходимым… Когда пленник изложил всё это, царь у него спросил, понаслышке ли он знает то, о чем говорит, или видел своими глазами. Тот ответил, что был пастухом и сам исходил все тропинки, что дважды был взят в плен: первый раз персами в Ликии, другой раз Александром. Тут царь вспомнил одно данное на его вопрос предсказание оракула, что проводником на пути, ведущем в Перейду, у него будет ликиец. Итак, пообещав ему награду, соответствующую обстоятельствам и положению пленника, царь приказывает ему вооружиться по македонскому образцу и, помолясь об удаче, показывать дорогу: как бы она ни была тяжела и обрывиста, он пройдет по ней с небольшим отрядом; пусть он не воображает, что там, где он проходил со своим стадом, Александр не сможет пройти ради своей вечной славы. Пленник всё указывал, как труден путь, особенно для вооруженных. Тогда царь сказал: "Возьми меня в поручители, и никто из следующих за мной не откажется идти, куда бы ты ни повел"». Мой дорогой раб! Милый мой палач! Сколько могли стоить подобные пленники, которым командование неоднократно предлагало целые состояния? Разумеется, куда больше, чем простые наемники персидского царя, которых Александр, впрочем, взял себе на службу после того, как летом того же 330 года пленил последних сторонников Дария. Причем с повышенным жалованьем, как мы уже видели в предыдущих главах.

Не осталось никаких точных сведений о цене, по которой в эпоху Азиатского похода покупали и продавали военнопленных. Когда они сопровождали войско, порой возникали такие проблемы, связанные с их охраной, содержанием, питанием, скоростью движения колонны и использованием, что командование предпочитало избавиться от них, вернув («великодушно!») к себе на родину, или оставить в качестве крепостных или рабов в крепостях и новых Александриях (например, пленников, захваченных в Байсун-тау), а то и просто перерезать. Огромное их число было казнено на подступах к Персеполю, потому что «Александр считал это полезным для себя» (Плутарх «Жизнь», 37, 3). «Не только алчность проявлялась в городе (в Персеполе), но и жестокость: отягощенные золотом и серебром победители уничтожали дешевые человеческие тела, умерщвляли всех попадавшихся навстречу, между тем как прежде их стоимость заставила бы проявить к ним жалость» (Квинт Курций, V, 6, 6). Греки считали, что они правы, расспрашивая своих соотечественников, которых персидские солдаты некогда изуродовали, а затем разместили вокруг столицы. Мы можем лишь приблизительно представить себе цены, существовавшие в период кризиса, когда ощущался переизбыток рабочей силы, а денежных средств не хватало, с учетом максимального тарифа 301 года нашей эры, который по зарплате, как считалось, возвращал подданных к ситуации времен расцвета Римской империи[40]. Здесь мы, в частности, видим, что человек в расцвете сил стоил дешевле коня и гораздо дешевле циркового животного, женщина — дешевле мужчины, а пожилые люди не стоили практически ничего. Для людей образованных цена была договорной. Впрочем, африканские и азиатские пленники и пленницы служили в греческом войске не только поварами, лекарями и переводчиками: их использовали на всех работах, особенно на самых тяжелых, земляных, погрузочных, строительных, для перевозки грузов. Кем еще могли быть возведены огромные алтари на берегу Биаса, укрепления (длиной 8 километров!) Александрии в Согдиане, кенотаф Демарата высотой 45 метров и множество других памятников, если не тысячами чернорабочих, пленников, которых греки тащили за собой? Вероятно, именно в азиатских кампаниях греки, в общем-то гуманно обращавшиеся с рабами, научились относиться к ним как к вещам. И именно там родился образец солдата-фанфарона, вруна, деспота и глупца, которого Менандр вывел на сцену в Греции еще до Плавта в Риме и Корнеля в Париже.