Читать онлайн «Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики». Страница 55

В этой связи мне вспомнился один из самых приятных эпизодов - визит, который мы с Рейдемейстером нанесли в дом восьмидесятилетнего барона Мацуда, бывшего управляющего фирмы "Мицуи" и обладателя одной из самых известных коллекций. После того, как мы в течение нескольких часов восхищались бесценными сокровищами, во дворе дома с видом на тщательно спланированный и ухоженный японский сад с его небольшими холмами и старыми, изогнутыми елями, был сервирован завтрак. На горизонте синело глубокое море. Наш хозяин продемонстрировал всю свою любезность и интеллигентные манеры, столь характерные для старшего поколения японцев, а его внучка в своем кимоно веселых весенних расцветок поразила нас столь присущим молодым японским женщинам очарованием.

Даже повседневная жизнь давала мне некоторую возможность расширить свои познания в области восточно-азиатского искусства. Каждую субботу в различных районах Токио проводились аукционы по продаже антикварных изделий. Аукционы эти давали коллекционеру отличную возможность найти и купить какое-то редкое сокровище или, как часто случалось, пережить горькое разочарование, приобретя подделку. Хотя безопаснее всего было посещать магазины торговцев антиквариатом на улице Камадори, не всегда мы следовали голосу благоразумия. Я с благодарностью вспоминаю многие подобные экскурсии, совершенные мной в компании с М. ле Галле, представлявшем люксембургские сталелитейные заводы, а позднее и свою страну в качестве посланника в Вашингтоне. Он разделял мою любовь к восточно-азиатскому искусству и открывал все новые "охотничьи угодья", где мы с ним любили предаваться нашей страсти.

Время от времени организовывались выставки произведений искусства из обширных и бесценных коллекций императорского дома или из других коллекций, дававшие возможность восхищаться недоступными во всех других случаях сокровищами.

Возможно, самой впечатляющей и для европейца самой понятной формой японского искусства являются Ширмы. Золотая ширма с несколькими ветвями старой, покрытой снегом сосны, нарисованная Корином, или бамбуковые заросли, едва видимые в туманном осеннем воздухе, изображенные Хасегавой, - возможно, самым знаменитым художником, взывают к чувству красоты любого человека, независимо от национальной принадлежности. То же самое можно сказать о свитках с рисунками Сессо. Я до некоторой степени испытал чувство гордости, когда моя увлеченность восточно-азиатским искусством получила высокую оценку в виде дара, который преподнес мне Хирота при моем отъезде из Японии, - не роскошной пышной вазы, обычно принятой в подобных случаях, но довольно неприметной чаши - произведения японского гончарного искусства XVI века. Она была тем более ценной, что у японцев не было столь древних традиций в гончарном деле, какие существовали, к примеру, у китайцев.

Светская жизнь в Токио была более напряженной, чем это мог предположить случайный наблюдатель, пребывающий в уверенности, что огромное расстояние, отделяющее нас от Германии, лишало нас гостей из родной страны. Это действительно факт, что за исключением нескольких богатых семей, японцы в целом не принимают гостей в собственном доме, а делают это в ресторане, куда приглашают друзей на вечеринку с гейшами. И тем не менее у нас бывало много гостей из-за границы, особенно с тех пор, как германский торговый флот приобрел три новых первоклассных пассажирских корабля - "Gneisenau", "Scharnhorst" и "Potsdam" - и все они по очереди стали заходить в Японию. В течение весны и лета ежегодно наблюдался устойчивый поток германских гостей из процветающих немецких общин Китая и Маньчжоу-го, в то время как и немцы, жившие в Токио и Иокогаме, также занимали много нашего времени. Большинство из них были богаты и имели высокое положение в обществе, и потому ожидали индивидуальных приглашений в посольство и Немецкий клуб, после чего приглашали нас к себе.

Большинство наших гостей были, конечно, японцы. Бывшие дипломаты или семьи, имевшие связи за рубежом, охотно принимали приглашения на обеды и ланчи. Не существовало никаких препятствий для общения с иностранцами, что было обычным делом в Москве. Кроме того, языковый барьер преодолевался сравнительно легко благодаря тому, что наши гости имели некоторые познания в иностранных языках. Ученые и офицеры японской армии неплохо говорили по-немецки, в то время как дипломаты и промышленники, как правило, владели английским. Я не предпринимал никаких попыток выучить японский язык, поскольку в моем возрасте мозги уже недостаточно восприимчивы для изучения этого крайне сложного языка, перевод с которого одних и тех же понятий разнится в зависимости от социального положения собеседника. В беседе с членами императорского двора, например, используются совершенно отличные формы от тех, что приняты при обращении к ровне или к кому-то из более низкого сословия.

Свободное владение языком было бы полезно для меня лишь в беседах с высокоинтеллектуальными людьми, поскольку обыкновенные японцы говорили на некоем подобии "пиджин-инглиш". Кроме того, мне приходилось пользоваться услугами нашего посольского переводчика, когда я беседовал с теми японцами, которые не говорили ни на каком иностранном языке. И эти люди, как правило, оказывались намного более влиятельны, чем те из их земляков, которые легче поддавались иностранному воздействию. Лишь моя племянница Элка Ведель с ее более молодыми мозгами сумела набраться достаточного количества японских слов, чтобы свободно беседовать со своими друзьями.

Как и все остальное в Японии, светская жизнь находилась под сильным влиянием императорского двора. Император и императрица всегда приглашали вновь назначенных послов на завтрак. Император присутствовал и на официальных банкетах, которые устраивались в официальные праздничные дни. Известные гости представлялись ему на специальных аудиенциях. Он также встречался с иностранными представителями на празднике цветения вишни весной и на вечеринках в садах хризантем осенью. Братья императора - принц Чичибу и принц Такамацу - оба были хорошо знакомы с зарубежными странами благодаря своей любви к путешествиям. Им нравилось общаться с дипломатами и иногда оказывать им честь, принимая ответное приглашение на обед.

Приятный в общении, с несколько старомодными манерами принц Канин, фельдмаршал и главнокомандующий японской армией, несколько раз приглашал меня вместе с германскими и японскими офицерами. Высшие чиновники императорского двора, гофмейстеры и камергеры, постоянно присутствовали на светских мероприятиях, наблюдая и прислушиваясь к происходящему в дипломатическом корпусе, и всегда держали двор исключительно хорошо информированным.

Были два других обычных приглашения - на утиную охоту в феврале и на рыбную ловлю с бакланами в июле, что давало дополнительную возможность для общения с принцами и придворным обществом. На новогодний праздник к императорскому двору приглашался весь дипломатический корпус для обычной церемонии поздравления.

Бремя этих придворных приемов намного перевешивалось доставляемыми ими удовольствиями и их занимательностью. Спокойное величие, строгая официальность и превосходная организация императорского двора производили сильное впечатление и внушали чувство, похожее на благоговение. Император всегда считался не только наследственным главой японского государства, но и воплощением бога на земле. Он был не просто первым среди своих пэров, как в конституционной монархии, но и с общего согласия наделен особыми привилегиями. Существовала непреодолимая дистанция между ним и его народом, не говоря уже о европейцах.

В этих обстоятельствах было естественным, что даже дипломаты обязаны были подчиняться ритуалам этого культа. Например, когда император едет по улицам, окна верхних этажей посольств должны быть закрыты, поскольку их сотрудникам не подобает смотреть на священную особу сверху вниз. Даже когда принцы крови посещали какие-то приемы, это порождало запутанные проблемы, которые приходилось срочно решать. На поминальной службе, проводившейся в немецкой церкви по случаю смерти президента фон Гинденбурга мне впервые пришлось удостовериться, могут ли быть заняты галереи в присутствии принца Чичибу, который сидел внизу, как раз напротив алтаря. Сцена всегда была очень впечатляющей, когда толпа выказывала свое благоговение и почтение перед императором, соблюдая в его присутствии глубокую тишину, что вдвойне поражало, учитывая живой темперамент японского народа.

Временами строгий церемониал императорского двора ставил нас в несколько затруднительное положение. Всем Chefs de mission, например, приходилось решать проблему запрета на ношение верхней одежды на похоронах умерших членов императорского двора, таким образом, чтобы не подхватить при этом пневмонию, если смерть произошла в зимние месяцы. В таких случаях большинство моих коллег надевало двойное или тройное нижнее белье. Так же сделал и я, когда, с трудом поправившись после своего обычного зимнего приступа астмы, в холодный мартовский день присутствовал на похоронной церемонии в честь очень старой и никому не известной принцессы. Но как защитить себя от холода, не нарушая при этом этикета, который делает дипломатический мундир или, в моем случае, вечерний костюм обязательным? (Риббентроп тогда еще не изобрел роскошного мундира, который был чем-то средним между мундиром фельдмаршала и формой казначея ВМФ.) И тогда я прибег к отчаянному приему: вместо низко вырезанного черного жилета я просто надел кожаную нательную сорочку, которая обычно завершала мой охотничий наряд, причем она лишь частично закрывалась недавно пожалованной мне орденской лентой. Я смело выдержал обыскивающие, подозрительные взгляды придворных и таким образом сохранил свое здоровье.