Читать онлайн «Африка. История и историки». Страница 48

Концепция расовой природы руандийского общества и «хамитской миграции», таким образом, явилась творением не туземцев, а европейцев, и ей было суждено большое будущее[429]. Ее приняли как германские колонизаторы (Рихард Кандт[430], герцог Адольф Фридрих Мекленбург-Шверин[431], Ханс Мейер[432]), так и пришедшие им на смену в 1916 г. (формально в 1919-м) бельгийские[433]. Большую роль в разработке хамитской теории применительно к Руанде и в ее распространении сыграли католические миссионеры, начиная с французского священника Леона Поля Класса, ставшего в 1922 г. первым апостолическим викарием Руанды[434], и Франсуа Менара, одного из первых «крестителей» Бурунди[435]. В 1933 г. миссионер Альбер Паж опубликовал книгу с характерным названием «Хамитское королевство в центре Африки», в которой он окончательно легитимировал представление о хамитском государстве в Руанде и о тутси как хамито-семитах, мигрировавших из Египта и Абиссинии[436].

Итак, в колониальный период возник и утвердился особый взгляд на историю Руанды, в рамках которого переломным цивилизационным событием представала гипотетическая миграция тутси в регион Великих Африканских озер. Руандийская история изображалась как история последовательных миграций рас: первоначальными обитателями этой страны были пигмеи (тва), затем руандийскую землю заселили банту (хуту), которые сумели мирно ужиться с тва, и, наконец, последними туда явились «хамиты» (тутси), которые силой покорили тва и хуту, создали государство, социальную иерархию и феодальную систему[437]. Всеми своими цивилизационными достижениями Руанда обязана самым поздним «хамитским» пришельцам. Апологетов такой интерпретации истории не смущал даже факт культурной и языковой общности хуту и тутси: они выдвинули аргумент, что завоеватели тутси, осознававшие свою малочисленность по сравнению с покоренными народами, приняли их язык, культуру и религию, отказавшись от своих собственных[438].

Интеллектуальные усилия авторов колониальной эпохи, рассматривавших хамитскую теорию как постулат[439], концентрировались на решении вопроса о том, откуда именно «хамиты»-тутси мигрировали в регион Великих Африканских озер. Здесь они нашли просторное поле для исторических изысканий и для упражнений своей фантазии. Большинство, начиная со Спика и Мейера, приняло гипотезу, что тутси связаны с галла или другими эфиопскими племенами, но самые смелые находили их «прародину» в Древнем Израиле, в Древнем Египте, в Древней Месопотамии, в Древней Греции и на Кавказе[440]. Доминиканский монах Этьен Бросс видел в них выходцев из Эдема[441], бельгийский колониальный администратор граф Рено де Бриё – пришельцев из Атлантиды[442], а французский дипломат Поль дель Перужья – магов, явившихся из таинственного Тибета[443].

Хамитская теория оказалась определенным способом объяснения европейцами доколониального руандийского государства и общества. Однако она не осталась только теорией, но превратилась в реально действующий фактор жизни туземцев. Во-первых, она стала распространяться миссионерами среди местного населения, прежде всего через начальные школы. Руандийским тутси и хуту объясняли, что они принадлежат к двум совершенно разным расам: «хамитской» и негроидной, что первая раса – высшая, а вторая – низшая и что в незапамятные времена первая силой подчинила вторую. С одной стороны, утверждалась иллюзорная этническая общность между тутси и нильской группой народов, у которых никогда не было ничего общего и которые всегда обитали далеко друг от друга, а с другой – разрушалось сознание общего происхождения и культурной идентичности хуту и тутси, которые много веков жили бок о бок в едином языковом и культурном пространстве, сосуществуя в рамках клановой системы[444]. Кроме того, хуту становились объектом виктимизации: им внушалось чувство вины, генетической неполноценности и естественной подчиненности[445].

Во-вторых, колониальные власти – в зачаточной форме германские и в виде продуманной политики бельгийские – превратили историческую теорию в инструмент колониального доминирования. Ориентируясь – в отличие от французских колонизаторов – на принцип косвенного управления, опоры на «лояльных и способных туземцев», они использовали хамитскую теорию для выбора оптимальных партнеров, которым можно было делегировать часть властных функций. Таким естественным партнером являлась туземная элита Руандийского королевства, и идея расовой и цивилизационной близости тутси к европейцам обеспечивала соответствующее обоснование. Логика колониального управления, однако, требовала, чтобы система отношений внутри колониального общества была выстроена с гораздо большей определенностью, чем в доколониальную эпоху, чтобы социальные группы, признанные в качестве ключевых участников социальной системы, были превращены в жесткие социальные категории. В 1930 г. бельгийские колонизаторы провели классификацию всего местного населения по трем псевдорасам или псевдоэтносам; расово-этническая принадлежность каждого африканца была зафиксирована в индивидуальном удостоверении личности[446]. Любопытно, что разделение осуществили не на основе прежней идентификации или самоидентификации и не на основе внешних физических признаков, но исключительно по социально-экономическому критерию: к категории тутси были отнесены все те, кто имел в собственности десять или более коров. Тутси, не удовлетворявшие этому критерию, стали хуту, а хуту, имевшие много коров, – тутси[447]. Определив тех, кого они могли сделать младшим партнером в управлении страной, бельгийские власти наделили их привилегиями. Тутси превратились в социальный слой, обладавший особыми преимуществами в сфере доступа к власти и образованию и в социально-экономической сфере. К началу 1930-х годов благодаря «закону Мортеана» 1926 г., ликвидировавшему «трехголовую» конфигурацию региональной администрации, и другим мерам вожди хуту были устранены из традиционных политических структур, и эти структуры полностью «тутсизировались»[448]. На хуту была возложена тяжелая трудовая повинность по выполнению общественных работ, широко практиковавшихся в колонии. Также осуществлялась сегрегация в школах, особенно в средних (семинариях и в Школе королевы Астрид), куда принимали почти исключительно детей тутси[449]. «Тутсизации образования» способствовал массовый переход тутси в христианство в 1920 – 1930-х годах: если в эпоху германского колониального владычества религиозное обучение было фактически (за исключением немногих бедных тутси) монополизировано хуту[450], то теперь ситуация изменилась в пользу тутси. Новая цель миссионерских школ была обозначена в ежегодном отчете 1927 г.: «Благодаря христианам батутси миссионеры надеются достичь создания и формирования проевропейской социальной элиты. Такая элита необходима»[451].

В итоге теория, активно внедрявшаяся в сознание руандийцев и воплощенная в политическую практику и социальную структуру, стала причиной разрушения прежней единой руандийской идентичности и создания новых псевдоэтнических идентичностей. Конечно, широко распространенное представление о социальной гармонии в доколониальной Руанде[452] является безусловным мифом[453], однако напряженность между хуту и тутси до прихода европейцев никогда не приобретала такого градуса накала, как после Второй мировой войны[454]. В условиях, когда тутси убеждали в том, что они – высшая раса, обладающая природным правом на власть и способностью управлять низшими расами, а хуту в том, что они – низшая раса, обреченная на подчинение тутси и физический труд, не могло не возникнуть взаимного отчуждения, презрения со стороны первых и озлобления со стороны вторых[455]. Тутси, рассматривая теперь себя как благородных чужеземцев-культуртрегеров, психологически и социально изолировали себя от остального руандийского общества, тогда как хуту все больше воспринимали реконструированный социальный и политический порядок как несправедливый и видели в тутси, а не в белых колонизаторах, истинных виновников этой несправедливости, чужеземцев-угнетателей[456]. Так, хамитская теория стала фактом общественного сознания руандийцев и фактором общественного и политического развития Руанды. «Эта идеология, – говорит Закария Сумаре, – разрушила старую руандийскую социальную организацию до такой степени, что тутси и хуту сами в конце концов уверовали в нее»[457].