Читать онлайн «История Смутного времени в России. От Бориса Годунова до Михаила Романова». Страница 51

Вечером 19 августа ополчение подошло к Москве и, заночевав в пяти верстах от нее на реке Яузе, выслало разъезды к Арбатским воротам, чтобы выбрать места для стоянки. Оставшийся, после ухода Заруцкого, старшим среди атаманов князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой беспрестанно присылал к Пожарскому и «зваше к себе стояти в таборы». Но «князь Дмитрий же и вся рать отказаша, что отнюдь тово не быти, что нам стать вместе с казаками».

Утром 20-го числа Пожарский со своими ратными людьми подошел к стенам столицы. Трубецкой с казаками вышел ему навстречу и снова стал звать к себе в таборы к Яузским воротам, на восточной стороне города. Но Пожарский опять отказался, «что отнюдь вместе с казаками не стаивать», и расположился на западной стороне Москвы, откуда и ожидался Хоткевич: «ста у Арбацких ворот и уставишася по станом подле Каменного города, подле стены, и сделаша острог и окопаша кругом ров, и едва укрепитися уснеша до гетманского приходу. Князь Дмитрей же Тимофеевич Трубецкой и казаки, – говорит летописец, – начата на князь Дмитрея Михайловича Пожарского и на Кузьму и на ратных людей нелюбовь держати за то, что к ним в таборы не пошли».

«С какой целью, – спрашивает по этому поводу И. Е. Забелин, – Трубецкой звал ополченье стоять в своих таборах у Яузских ворот, с восточной стороны города, когда было всем известно, что Хоткевич идет с запасами по Можайской дороге, с запада, и, следовательно, легко может пробраться прямо в Кремль, куда назначались запасы. Явно, что здесь крылась измена, доброжелательство к полякам… Видимо, что Трубецкой все еще думал о королевиче или о короле и вовсе не думал очищать государство от поляков».

Конечно, Пожарский предвидел все трудности, какие ему предстоят под Москвой; поэтому, всячески желая избегать ссор с казаками и укрепить их на предстоящий подвиг, он еще 29 июля, от имени всего ополчения, просил казанского митрополита Ефрема, оставшегося после мученической кончины патриарха Гермогена старшим среди русских святителей, поставить как можно скорее крутицким митрополитом (в Москве) игумена Сторожевского монастыря Исайю, который и должен был быть посредником и примирителем между земскими ратными людьми и казаками; пока же, до прибытия Исайи, таковым посредником являлся ловкий келарь Троице-Сергиевой Лавры Авраамий Палицын, умевший, как мы говорили, снискать себе приятелей среди «атаманьи» и особенно друживший с Трубецким.

Вечером 21 августа Хоткевич подошел к Москве и стал на Поклонной горе. Он привел с собой, вероятно, не более четырех или пяти тысяч человек поляков, венгров и черкас. Немного осталось поляков и в Кремле. Еще в конце 1611 года они послали сказать королю, что, ввиду неприсылки им жалованья, они не останутся в Москве дольше 6 января 1612 года, и действительно большинство из них покинуло ее. В ней оставались только часть бывших сапежинцев и отряд, присланный из Смоленска Яковом Потоцким. Старшим начальником в Кремле, вместо убывшего из него Гонсевского, был назначен пан Николай Струсь.

В польских войсках, как обычно, шли большие нелады. Потоцкий враждовал с Хоткевичем, и Струсь, племянник Потоцкого по жене, был назначен начальником польских войск в Москве, главным образом с целью мешать гетману. Поэтому, сами по себе, поляки вовсе не представляли Нижегородскому ополчению большой опасности. Неизмеримо опаснее была вражда со стороны казаков, которая и не замедлила тотчас же сказаться, как только начался, на рассвете 22 августа, бой с подошедшим Хоткевичем.

По уговору с Трубецким, Пожарский поставил свои войска на левом берегу Москвы-реки у Новодевичьего монастыря, а казаки расположились на правом – у Крымского двора. Затем Трубецкой прислал сказать Пожарскому, что ему необходимо несколько конных сотен; ввиду этого последний тотчас же выбрал пять лучших своих сотен и отправил их Трубецкому; в данном случае Пожарский поступил так, как и надлежит всегда поступать в бою двум соседям, всячески оказывая друг другу взаимную помощь и выручку.

Но далеко не так держал себя Трубецкой. В первом часу по восходе солнца Хоткевич перешел Москву-реку у Новодевичьего монастыря и затем всеми силами завязал жаркий бой с ополчением Пожарского, продолжавшийся до восьмого часа; поляки из Кремля сделали за день тоже две вылазки в тыл русским войскам, бившимся с гетманом. При этом Хоткевич был особенно силен приведенными им с собою отлично обученными конными полками, а у Пожарского, как мы видели, пять лучших конных сотен были как раз переведены на другой берег Москвы-реки к Трубецкому.

К вечеру дело стало принимать дурной оборот для Нижегородского ополчения: Хоткевич оттеснил его к Чертольским воротам, и только вылазки поляков из Кремля были отражены нашими с успехом.

«Что же в это время делал Трубецкой со своими казаками? – вопрошает И. Е. Забелин. – А боярин князь Д. Т. Трубецкой, говорит сам Авраамий (Палицын), – продолжает он, – «…со всеми своими полки тогда стоял за Москвою-рекою у Пречистыя Богородицы Донские…» Для чего же он туда забрался, когда оттуда же должен был видеть горячую битву Пожарского с гетманскими полками и очень легко мог ударить в тыл этим полкам от Крымского брода, так как битва кипела у Пречистенских ворот. Но не у Донского монастыря, как погрешает старец (Авраамий), а именно за рекою, у Крымского двора перед Крымским бродом и стоял Трубецкой… И так бился Пожарский одними своими конными. От Трубецкого ни один не вышел на помощь. Казаки только, как псы, лаяли и поносили нижегородцев, приговаривая: «Богаты и сыты пришли из Ярославля и одни могут отбиться от гетмана». Трубецкой не выпускал в бой даже и присланных сотен. Не ясен ли был его умысел обессилить Пожарского, и именно конным войском, когда у Хоткевича только конные и были».

Однако головы тех конных сотен, которые были посланы Пожарским к Трубецкому, не смогли отнестись равнодушно к тому, чтобы поляки теснили их братьев на другом берегу реки: «Головы же те, кои посланы ко князю Дмитрею Трубецкому, видя неизможение своим полкам, – говорит летописец, – а от него (Трубецкого) никоторые помочи нету, и поидоша от него из полку без повеления скорым делом. Он же не похоте их пустить. Они же его не послушаша, поидоша в свои полки и многую помощь учиниша».

Загорелись негодованием на предательское поведение Трубецкого и русские сердца некоторых из подвластной ему «атаманьи». «Атаманы ж Трубецкого полку: Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов, Макар Козлов поидоша самовольством на помочь, и глаголаху князю Дмитрию Трубецкому, что «в вашей нелюбви Московскому государству и ратным людем пагуба становитца? И приидоша на помочь ко князю Дмитрию в полки и по милости всещедрого Бога гетмана отбиша и многих литовских людей побита».

Отбитый Хоткевич отступил к Поклонной горе, но ночью какой-то изменник Гриша Орлов прошел в Москву, проведя с собой 600 гайдуков.

23 августа гетман переводил свои войска на другой берег Москвы-реки к Донскому монастырю, чтобы вести наступление со стороны Замоскворечья. Поэтому в этот день был бой только с поляками, сидевшими в Кремле; они сделали удачную вылазку и, взяв русский острожок у церкви святого Георгия (в Яндове), распустили на колокольне польское знамя.

Переведя свои войска на другой берег Москвы-реки, Хоткевич, вероятно, рассчитывал, что казаки не будут биться крепко, а Пожарский, в отместку за их бездействие 22 августа, помощи им не окажет и останется на левом берегу реки.

Однако сообразительный гетман ошибся. Пожарский не последовал примеру Трубецкого и, видя, что поляки перешли на правый берег Москвы-реки, сам поспешил с большею частью своего войска перейти туда же, оставив на левом берегу лишь обоз и свой казацкий отряд в острожке у церкви святого Климента на Пятницкой.

Бой в Замоскворечье закипел с рассветом 24 августа. Пожарский выдвинул против Хоткевича «сотни многие», а воевод, прибывших из Ярославля, поставил вдоль рва, шедшего вокруг сожженного деревянного города в Замоскворечье. «Трубецкой, со своей стороны, – говорит И. Е. Забелин, – вышел и стал от Москвы-реки, от Лужников, т. е. у Троицы в Лужниках, где кожевники, стало быть, на таком месте, которое оставалось вдали от дорог, где должен был идти гетман, направляясь от Донского монастыря. Трубецкому следовало встретить его от Серпуховских ворот, а он стал в версте от них».

При этих обстоятельствах главный удар Хоткевича обрушился опять на войска Пожарского; произошла жестокая сеча: «етман же, видя против себя крепкое стояние московских людей, и напусти на них всеми людьми, сотни и полки все смяша, и втоптал в Москву-реку. Едва сам князь Дмитрий с полком своим стоял против их. Князь Дмитрий же Трубецкой и казаки все поидоша в таборы».

Скоро был взят и острожок у святого Климента вышедшими из Кремля и Китай-города поляками, которые тотчас же водрузили на церкви польское знамя.