Читать онлайн «Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура». Страница 38

По сути, параллелей между наполеоновской и гитлеровской кампаниями возникает так много, что иногда создается впечатление, что двоится в глазах. В обе эпохи стратегии вокруг Палестины возникали одни и те же, — впрочем, те же они и сегодня. В наиболее упрощенном виде они сводятся к следующему: любому набирающему силу диктатору — разумеется, не англичанину, — который желает добиться контроля над Европой, никоим образом нельзя позволить захватить контроль над Ближним Востоком. Это было равно верно в эпоху Наполеона или кайзера Вильгельма, Гитлера или сегодняшней России. Область от Каира до Константинополя включительно не должна попасть в руки диктатора, способного превратить Средиземное море в свое личное озеро и закрыть доступ на Дальний Восток. С точки зрения этой стратегии маленькой Палестине, в чьих бы руках она ни находилась, отводилось важное место в общих планах для всего Ближнего Востока. Сначала ею владели турки, потом англичане, сегодня Израиль. Неважно кто — с точки зрения политики, — лишь бы не держава, доминирующая в Европе.

Звучит, возможно, чрезмерно упрощенно, но такова, по сути, проблема, известная в дипломатии XIX века как Восточный вопрос. У самого термина какой-то старомодный привкус — так и видятся викторианские бакенбарды. На ум приходят всевозможные кэстли и каннинги, талейраны и меттернихи, «инциденты» и тайные договоры, цари, паши и беи, Крым, Дизраэли и Суэцкий канал. В период Первой мировой войны термин вышел из употребления вместе с прочей мишурой орденов и перевязей дипломатии XIX в. Сегодня на сцене новые действующие лица: нефть и арабы, Израиль и Соединенные Штаты, но общая канва осталась приблизительно той же, какой была в то время, когда под конец XVIII столетия Британия впервые поставила таблички «Не заходить» вдоль фронтиров Ближнего Востока. В те дни и на протяжении более чем ста лет после ее политика заключалась в поддержке дряхлеющей Османской империи против любых пришлых. После окончательного краха Турции в 1918 г. Англия решила просто заменить собой турок и удерживать область либо собственными силами, либо руками своих арабских марионеток — этот метод сравнительно неплохо работал до Второй мировой войны, после которой мир безвозвратно переменился. Те события еще слишком близки, чтобы ясно понимать, кто или что станет следующей доминирующей силой на Ближнем Востоке: это может быть арабский национализм, Россия или, с точки зрения арабов, маячащая на горизонте тень «мирового сионизма». Однако истинная область историка не будущее, а прошлое.

Первым противником, заставившим Британию занять четкую позицию по Ближнему Востоку, был не Наполеон, а Россия. По сути, если искать параллели, можно перевернуть историю на любую страницу начиная с 1780 г., и неизбежно наткнешься на свидетельства того, как Россия понемногу продвигалась к выходу на Босфор. Россия не притязала на Палестину как таковую, но судьба Палестины была связана с судьбой Османской империи, частью которой она являлась. Всякий раз, когда удлиняющаяся тень Кремля подбиралась к турецким границам, в канцеляриях Европы начинала кипеть бурная деятельность, точно с востока веяло холодом. Атташе сновали между посольствами, депеши роями пчел летали между столицами. Подсчет всех инцидентов, ультиматумов, войн, конгрессов, договоров и конвенций, касающихся того или иного аспекта отношений европейских держав с Османской империей на протяжении XIX в., показал бы, что Восточный вопрос повлек за собой больше дипломатических маневров и интриг, чем любой другой вопрос мировой внешней политики. (Термин «XIX век» в данном случае употреблен чисто формально и притом весьма растяжимо. С точки зрения хронологии его используют для обозначения периода с 1815-го по 1914 г. Тем самым четверть века со взятия Бастилии до битвы при Ватерлоо (1789–1815 гг.) оказывается своего рода антрактом между двумя актами истории, включающим в качестве антреприз Великую французскую революцию и наполеоновские войны.)

Будущее Палестины, которая еще увидит восстановление Израиля, вершилось на фоне долгого периода стратегического вмешательства европейских держав в дела Турции. Они выжидали на границах Османской империи, как ревнивые родственники, ждущие, когда богатый дядюшка испустит дух. «Где есть падаль, там собираются орлы». Но турецкая «падаль» упрямо продолжала дышать, что, однако, не мешало голодным орлам отщипывать понемногу от ее крайних пределов.

Когда Британия впервые осознала стратегическую необходимость стать «главным орлом» на Ближнем Востоке, она реагировала на амбиции России в правление Екатерины Великой. Екатерина Великая, потрепавшая Турцию в одной из хаотичных войн, которые постоянно вели своевольные монархи XVIII в., твердо решила прибрать к рукам часть турецкой территории, известной историкам дипломатии как «Очаковский регион», что совершенно сбивает с толку современного читателя, пока, вооружившись атласом, он не обнаруживает, что Очаков — это Одесса[52] и что Екатерина добивалась тепловодного порта на Черном море. Уильям Питт-младший, которого можно считать или не считать величайшим государственным деятелем Англии, но вся карьера которого была посвящена попыткам удержать Британию от войн на континенте, к Екатерине Великой относился так же, как сегодняшние политики Запада — к ее наследникам в Кремле, а потому твердо решил, что она его не получит. Он рискнул войной и собственной карьерой, выдвинув ультиматум, требующий от Екатерины отказаться от черноморского порта. Он потерпел поражение, поскольку общественное мнение было не на его стороне, и хотя он добился от парламента вотума доверия, было очевидно, что парламент не желает оплачивать войну «ради отдаленного места, о котором нам ничего не известно», как однажды сказал Чемберлен о Чехословакии. Питту пришлось отступить и позволить Екатерине сохранить Одессу, но сформулированное им в то время правило — любой ценой противиться чьему-либо наступлению на турецкие территории — с тех пор стало отправной точкой политики Британии в Восточном вопросе1.

Большинству англичан это не нравилось, тут сказывалась извечное отвращение к стране, которую Берк назвал «эта расточительная и отвратительная империя»2. Но перед нарождающейся Британской империей стоял непростой выбор: либо поддерживать деспотию Турции, либо дать соперникам возможность перекрыть Британии путь в Индию. Напомнил об этом выборе Питт, хотя до него англичане предпочитали туркам почти кого угодно. Во время предыдущей русско-турецкой войны отец Питта, граф Чэтем, писал в 1770 г. своему другу: «Вашей светлости прекрасно известно, что я истинный русак, и весьма надеюсь, что осман в своем падении потянет за собой дом Бурбонов»3. Но уже в следующем десятилетии с потерей американских колоний сам вектор британского империализма изменился, был перенесен с запада на восток, чтобы сосредоточиться на Индии и странах, лежащих на пути туда. Начиная с этого момента Британия всецело посвятила себя сохранению открытого пути через Ближний Восток, поддерживая «целостность» Османской империи, какой бы царь или наполеон ни пытался ее нарушить. В 1799 г., когда Франция вторглась на Восток, Питт тут же заключил тайный договор с Портой, на восемь лет гарантирующий целостность турецких доминионов. Это объясняет, как вышло, что в 1799 г. английские солдаты сражались в Акре на побережье Палестины.

Это также возвращает нас к «надежде Израиля», ведь, как это ни удивительно, спонсором восстановления мирского «царства» евреев вдруг объявил себя не кто иной, как сам генерал Бонапарт! К числу рекордов, установленных этим поразительным человеком, относится тот малоизвестный факт, что он бы первым главой государства[53], кто предложил восстановить в Палестине еврейское государство. Разумеется, это был лишь своекорыстный жест, начисто лишенный религиозного содержания. Бонапарту не было дела ни до Библии или пророчества, ни до иудаизма или христианства. Будучи атеистом, он считал все религии одинаковыми и объявил бы себя магометанином — что он и сделал, высадившись в Египте, — если бы это послужило его целям. Его громкие обещания евреям, к которым он обращался как к «полноправным наследникам Палестины», были просто военной стратегемой, как и его предыдущий призыв к арабам подняться против своих турецких правителей. Но при всех своих громких обещаниях Бонапарт никогда не мог удержаться от намеков на славу и превратил свой призыв к евреям в обещание восстановить древнее Иерусалимское царство. Это было чистой воды актерством. «Восстаньте, израилиты! — призывал он. — Восстаньте, изгнанники! Поспешите! Близится мгновение, которое может не вернуться и за тысячу лет, пришло время потребовать восстановления гражданских прав среди населения вселенной, в которых вам тысячу лет отказывали, потребовать своего политического существования как нации среди наций и неограниченного естественного права поклоняться Иегове в соответствии с вашей верой, не таясь и на веки веков»4. Он призвал евреев под свои знамена и обещал им «ручательство и поддержку» французского народа в деле возвращения своего наследия, чтобы «оставаться ему хозяином и удерживать его против всех завоевателей»[54].