Читать онлайн «Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века». Страница 9

Английские и французские историки также внесли свой вклад в изучение российского высшего образования, однако их отличает хотя и интересный концептуально, но поверхностный и не подкрепленный знанием источников взгляд на его развитие. Автор капитальных монографий «История русской образовательной политики» и «Русская традиция в образовании» Н. Ханс, в фактическом отношении основываясь на трудах Рождественского, тем не менее склонен считать главным двигателем александровских реформ высшего образования российских масонов. По его мнению, именно масонская идеология обосновывает в это время национальное возрождение государств. В России император Александр, полностью разделявший масонские взгляды и даже входивший в одну из лож (sic!), сознавал необходимость синтеза европейской университетской традиции с национальным характером его страны; таким образом, его реформы должны были послужить ступенью общеевропейского возрождения и приветствовались масонами всего мира (например, Т. Джефферсоном).

Впрочем, более взвешенную оценку образовательных реформ находим мы в других работах (М. Raeff — о Сперанском, A. Koyré — о развитии философских идей начала XIX в., где большое место уделено изучению позиции H. М. Карамзина). Интереснейшее произведение Э. Омана (Е. Haumant) посвящено исследованию русского просвещения как сферы приложения французской культуры. Определенное место посвятили университетским преобразованиям исследователи государственной деятельности Александра I (H. Troyat, С. de Grunwald). Важный для университетской истории анализ взглядов на народное образование в России Ж. де Местра и его переписки с А. К. Разумовским находится в книге Р. Триомфа (R. Triomphe).

Наконец, особо отметим недавнюю книгу американского историка Джеймса Флинна (J. Т. Flynn) «Университетские реформы Александра I» — единственную специальную работу в зарубежной историографии по теме, близкой к проблемам нашего исследования. Автора отличает хорошее знакомство с трудами отечественных историков, ясность композииции и концептуальных подходов. Однако в целом по уровню обсуждаемых проблем изложение не выходит за рамки труда С. В. Рождественского, что легко объясняется отсутствием у автора возможности ознакомиться с документальной базой, находящейся в России.

Часть источников, использованных в этой работе, как опубликованных (например, письма немецких профессоров), так и архивных, никогда ранее не переводилась на русский язык. Везде, если это специально не оговорено, документы приводятся в нашем переводе.

В начале XIX в. Московский университет переживал период обновления, резкой перестройки своей административной структуры, системы преподавания. Оживилась его научная деятельность. Университет объединил вокруг себя ученых в нескольких научных обществах, объявлял конкурсные задачи, публиковал собственные исследования и переводы иностранных трудов. Изменилась и общественная роль университета: благодаря публичным лекциям, которые открылись с 1803 г., сюда стекались различные слои московского общества, тянувшиеся к знаниям, увлеченные новейшими философскими учениями. При университете работал музей натуральной истории, ставший после щедрых пожертвований одной из крупнейших научных коллекций Москвы, доступной для людей всех чинов и званий. Для широкой публики университет был местом, где выпускались ее любимые журналы. Количество периодики, выходившей в университетской типографии в 1803–1807 гг., значительно выросло по сравнению с концом XVIII в., здесь впервые появилось несколько специализированных научных изданий. О Московском университете заговорили за границей, ставя его в один ряд со знаменитыми университетами Европы и предсказывая ему блестящее будущее[6].

Этому замечательному взлету предшествовал трудный в университетской истории период, охватывавший последнее десятилетие XVIII в., конец правления Екатерины II и царствование Павла I. К январю 1803 г., времени начала преобразований, в университете насчитывалось 64 студента[7]. Университетское образование не было распространено среди дворянства, предпочитавшего военную службу: для них открывалась дорога в кадетские корпуса и подобные им учебные заведения. С другой стороны, дети священников, мещан и купцов, желавшие получить образование, как правило, поступали в духовные семинарии. Правда, большой популярностью в Москве пользовалась гимназия при университете, дававшая многим разночинцам и детям небогатых дворян начальное образование, необходимое для будущих служебных занятий. В университетской гимназии к началу XIX века обучалось более тысячи учеников, однако дальше, в университет, переходили единицы, и хотя уровень знаний, необходимых для поступления в университет, был невысок, даже это не способствовало притоку студентов.

Университет, стоявший тогда особняком в общественной жизни Москвы, не всегда мог привлечь к себе внимание яркими личностями преподавателей или глубоким содержанием лекций. Как раз такой период оскудения университета мы наблюдаем с начала 1790-х гг. Уже прошло время Дружеского ученого общества, сложившегося в университете в 1782 г. вокруг профессора И. Шварца, при поддержке М. М. Хераскова и Н. И. Новикова, которое притягивало молодое поколение московского дворянства новизной философско-мистических идей, возвышенной атмосферой нравственного поиска и заслужило смелостью своих педагогических и филантропических проектов неприязнь правительства. С разгромом кружка Новикова университет вступил в полосу обскурантизма — неизбежного состояния в эпоху общественного страха перед событиями Великой французской революции. Императрицей и ее ближайшим окружением владела мысль о том, какой опасностью для существующего строя может быть свободное развитие наук, которое они теперь старались всеми силами ограничить, поставить под свой контроль. Искоренить «злоупотребления ума» европейских философов, которые, как полагали, ложными теориями развращали народ и ввергали страну в пучину революции, призвано было новое направление университетского преподавания. Как теперь формулировали, просвещение человека состоит в науках, «касающихся особенно до его сердца и нравственности, а не до разума и остроты»[8]. Университет «одушевляется, вообще, некоторым, так сказать, практическим духом, который все, касающееся до наук, склоняет ко всеобщей пользе и выгоде; те бесполезные спекуляции, которые ни к чему другому не служат, как только к замешательству и отягощению головы, совершенно изгнаны из училищ наших»[9].

Эти настроения, распространившиеся в последние годы екатерининского царствования, еще больше усилились после вступления на престол Павла I. Директором Московского университета был назначен возвращенный из ссылки И. П. Тургенев, член кружка Новикова, принесший с собой дух московских мартинистов конца 80-х гг. Воспитание в университете и, особенно, в благородном пансионе приобрело однобокий нравственно-религиозный характер, естественно-научные, исторические и политические предметы преподавались мало. Правда, И. П. Тургенев, по отзывам современников человек добрый, честный и справедливый, поощрял литературные занятия воспитанников, хлопотал о средствах для посылки наиболее талантливых продолжать обучение за границей, где тесные связи сближали директора с Геттингенским университетом. Именно благодаря хлопотам Тургенева в Геттингене уже в первые годы александровского царствования образовалась корпорация русских студентов, которой покровительствовал знаменитый историк А. Л. Шлецер и откуда вышла впоследствии целая плеяда замечательных общественных деятелей России[10]. Однако директор не мог преодолеть одного из наиболее существенных недостатков университета — слабости его материальной базы и нехватки квалифицированных профессоров. В январе 1803 г., по сведениям семидневных рапортов, в университете на трех факультетах — философском, юридическом и медицинском — было 9 ординарных профессоров (т. е. тех, которые занимали университетскую кафедру) и 4 экстраординарных, причем если сравнить их с упомянутым выше числом студентов, то получится, что на одного профессора приходилось по пять студентов. Университету недоставало учебников, он не мог приобрести учебных пособий, оборудования для физической и химической лабораторий, астрономических наблюдений, занятий медициной. Ограничения на ввоз книг, введенные Павлом I, не позволяли закупать новые европейские издания, также не хватало средств и на выпуск собственных книг, а типография не давала стабильного дохода и отдавалась на откуп. Все это проистекало из отсутствия у правительства Павла I малейшего желания поощрять университетское образование, как не приносящее, в его понимании, непосредственных выгод государству. Поэтому возникали проекты «военизировать» обучение в университете, а благородный пансион превратить в кадетский корпус. Эти идеи исходили от куратора университета П. И. Голенищева-Кутузова и вызывали даже у благонамеренного Тургенева крайне отрицательную реакцию[11].