Читать онлайн «Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века». Страница 65

Чтение новых книг было одной из существенных сторон образования, которое получали воспитанники благородного пансиона. В самом пансионе была превосходная библиотека, составленная из пожертвований родителей и профессоров; Антонский выписывал для нее несколько литературных журналов (например, «Вестник Европы»), в т. ч. и иностранных («Revue Encyclopédique» из Парижа). Впрочем, он же следил за характером чтения, и обнаруженные в пансионе новомодные романы, которые Антонский считал легковесными, пустыми и портящими нравы, подлежали сожжению. Воспитанники читали за чаем, обедом, ужином; принести за стол книгу даже вменялось в обязанность. «Антонский всегда ходил позади во время нашего обеда. Случалось иногда, что вдруг из-за спины читателя протягивается рука и берет книгу: если это было дозволенное чтение, то книга тут же возвращается; но если это был роман, она исчезала навеки!»[358]

Московские студенты были превосходно знакомы как с новинками книжного рынка, так и с литературной классикой века Просвещения. Степан Жихарев заучивал наизусть новые стихи Жуковского и прозу Карамзина. Николай Тургенев читает в оригинале Делиля, Мольера, Гольдсмита, Попа, «Новую Элоизу» Руссо, популярную книгу Бартелеми «Путешествие молодого Анахарсиса» (из последней книги он делает выписки о сравнении республиканского и монархического строя, которые отвечают на уже тогда волнующие его политические вопросы). Наиболее сильно увлечен он произведениями Вольтера. Среди своих приятелей он в этом не одинок, что показывает упоминаемый им разговор в кофейне о Вольтере, в котором Тургенев защищал французского философа вместе со своими пансионскими друзьями Масленниковым и Дашковым. (Через два с половиной десятилетия, когда приговоренный к смертной казни Тургенев будет жить в эмиграции, оставя почти всякую надежду вернуться на родину, Д. В. Дашков займет место министра юстиции в российском правительстве.)

Для Дашкова сочинения Вольтера с 15 лет были настольной книгой. Среди других его любимых авторов — Расин, Корнель, Шенье. Дашков не ограничивается изучением только новой европейской литературы, летом в деревне он штудирует трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида и кроме того принимается за девятитомную «Естественную историю» Бомера[359]. Эта тяга молодых дворян 1800-х годов к науке и литературе была в определенной мере общей и подготовила, к примеру, взрыв читательского интереса, с которым в следующем десятилетии были встречены тома «Истории государства Российского» Карамзина. Так, корреспондент Дашкова, его пансионский товарищ Н. Ф. Грамматин еще с университетских лет изучает древнерусскую литературу и впоследствии станет одним из первых исследователей «Слова о Полку Игореве». А. С. Грибоедов, по воспоминанию современника, «прилежно занимался русскими древностями; летопись Нестора была его настольной книгой». Начало исторических занятий Грибоедова мы можем смело отнести к студенческим годам.

Многие студенты активно участвовали в деятельности научных обществ при университете: при Обществе истории и древностей российских помощником библиотекаря работал К. Ф. Калайдович, Алексей Перовский делал сообщения на собраниях Общества испытателей природы, на этих же собраниях бывал Н. Тургенев, а тот же Калайдович вместе с директором общества профессором Фишером фон Вальдгеймом в летних экспедициях обозревали окрестности Москвы и даже обнаружили здесь минерал лабрадор и новый сорт глины. Тринадцатилетний М. Н. Муравьев, поступив в университет в надежде усовершенствовать свои познания в математике, через год вынужден оставить его, не удовлетворившись уровнем преподавания, чтобы основать собственное общество по изучению математических наук. Глубокий интерес к философии отличал П. Я. Чаадаева и его друзей. К восемнадцатилетнему возрасту им были прочитаны все основные труды Канта, а И. Д. Якушкин впоследствии в деревне приятно проводил время, читая курс лекций по философии своего университетского профессора И. Т. Буле.

Еще одна черта времяпровождения многих дворян-студентов, связывавшая университет с повседневной жизнью Москвы, относилась к «служебным обязанностям» молодых людей. Дело в том, что многочисленные родственные и приятельские связи позволяли родителям записывать детей в совсем еще юном возрасте на статскую службу в Москве, а именно в московские архивы Сената и Коллегии иностранных дел. Должность при архивах не отнимала у молодых людей много времени, позволяла, например, параллельно слушать лекции в университете и при этом гарантировала своевременное получение чина и легкое продвижение по начальным ступеням служебной лестницы.

Через архивную службу прошли такие воспитанники университета допожарного времени, как Н. Тургенев, Д. Дашков, А. Боровков и др. После указа от 6 августа 1809 года, предписавшего всем служащим чиновникам сдавать университетские экзамены для получения следующего чина, напротив, многие «архивные юноши», желая получить асессорство, потянулись на учебу в университет. Среди москвичей у этой службы была устойчивая репутация «синекуры». Так, когда студент Жихарев приходит к инспектору благородного пансиона А. А. Прокоповичу-Антонскому просить о выдаче ему аттестата, тот немедленно спрашивает его: «Небось туда же в дармоеды-та, в иностранную коллегию?» Другой студент, Грибоедов, по этим же причинам относился к такого рода службе крайне отрицательно (как мы помним, именно в «архивные юноши» зачислил он Молчалина). С ним солидарен Н. Тургенев, который свои нечастые посещения службы сопровождает дневниковыми записями, где возмущается ее неустройством и бессмысленностью: «Вчера был я в Архиве и занимался перетаскиванием столбцев из шкапов в сундуки. Какой вздор!.. Там есть еще переводчики, которые не переводят, а переносят, следственно из переводчиков делаются переносчиками и перевозщиками»[360]. Новое отношение к службе, в которой молодые люди не просто ищут средство для продвижения вверх по чинам, а хотят видеть смысл и пользу (служить «делу, а не лицам»!), также в высшей степени характерно для поколения декабристов.

Таким образом, среди студентов Московского университета начала XIX века мы видим лучших представителей дворянства новой генерации — широко образованных, интересующихся наукой, неравнодушных к судьбе Отечества. Их времяпровождение еще не выходило за рамки общесословного поведения, но новые знания заставляли задуматься и переосмыслить свое положение в жизни[361]. В их формирующемся мировоззрении была создана плодородная почва для патриотического подъема, охватившего молодежь в 1812 года, их неравнодушие к судьбам родины вело их и дальше по пути раздумий, завершившемся созданием декабристских тайных обществ, первоначальные контуры которых уже обозначились во многих университетских дружеских связях.

Со студенческих скамей допожарного Московского университета вышло немало замечательных людей, оставивших свой след в истории России, будущих писателей, поэтов, деятелей декабристского движения. Их университетские знакомства, общность юношеских устремлений, игравшие более или менее значительную роль в разные моменты истории, до сих пор не разрабатывались подробно исследователями. Между тем верность университетской дружбе многие студенты пронесли через всю жизнь: в 1850 г. П. Я. Чаадаев с радостью откликается на просьбу об услуге от своего «старейшего товарища» Ф. И. Прянишникова, с которым они не виделись 40 лет. Приятельский союз И. Д. Якушкина, братьев Чаадаевых и князя И. Д. Щербатова, перешедший из стен университета в Семеновский полк, положил начало офицерской артели, ставшей ядром одного из первых обществ декабристов[362].

Особой формой объединения студентов были литературные кружки, где юноши пробовали свои силы в изящной словесности. Они составляли еще одну сторону жизни студенчества, связанную с изданием собственных журналов и литературных сборников, творческими поисками при создании собственных произведений, мечтой о поэтической известности, через которую прошли многие воспитанники. Череда их открывается Жуковским и заканчивается Грибоедовым, включая имена хотя и менее крупных, но тем не менее занявших свое место в литературе писателей.

Наиболее значительный литературный кружок в допожарном университете сформировался вокруг поэта А. Ф. Мерзлякова. В течение своей жизни А. Ф. Мерзляков несколько раз оказывался в центре московских кружков, обладавших значительным влиянием на литературный процесс своего времени. В 1801 г. вместе с Андреем Тургеневым и Жуковским он основывает Дружеское литературное общество, деятельность которого была важным в развитии русской поэзии шагом вперед от рубежей, достигнутых в конце XVIII в. Карамзиным[363]. В середине 1805 г. Мерзляков — постоянный посетитель дружеских собраний московских литераторов (например, в доме Воейкова на Девичьем поле), где вокруг него собирается круг единомышленников, которые ориентировались в поэзии на стиль Мерзлякова, сознательно отталкивавшегося от поэтики Карамзина в сторону высоких поэтических жанров, оды и сатиры, с его несколько утяжеленным славянизмами языком, повышенным вниманием к античным и славянским древностям как источнику стиха. Среди этих литераторов можно назвать Н. Ф. Грамматика, Ф. Ф. Иванова, М. В. Милонова, 3. А. Буринского. В равной степени эстетике, исповедуемой в кружке Мерзлякова, было чуждо и формирующееся «ложноклассическое» направление поэзии, намеренно архаизирующее язык, представителями которого в Москве были такие одиозные фигуры, как граф Хвостов и П. И. Голенищев-Кутузов. Таким образом этот кружок придерживался собственной позиции в литературных спорах своего времени, выражая взгляды, характерные для поэтов-разночинцев той поры, идеал которых был по-прежнему связан с именем Ломоносова[364].