Читать онлайн «Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века». Страница 58

Решающую роль в притоке в университет студентов сыграли не только успехи реформ Муравьева, развитие здесь науки, повышения уровня преподавания и пр. Не меньшее значение имели и «насильственные» меры правительства, выразившиеся в знаменитом указе 6 августа 1809 г. об экзаменах на чины коллежского асессора и статского советника, соответствовавших университетской программе, которые нужно было сдавать перед комиссией из профессоров университета. Больнее всего указ ударил по чиновникам, еще не достигшим заветного асессорского чина, и дворянским отпрыскам, вступавшим в службу после традиционного домашнего образования, которое не позволяло сдать экзамен, требовавший знания древних языков, основ истории, философии, права и других наук, и естественным выходом из этой ситуации было поступление в университет, что и вызывало недовольство большинства дворян. Одни из них «были не в состоянии отправлять своих детей в Москву; другие пугались премудрости и такому множеству наук, не почитая их для одной головы возможными»; многие удивлялись требованиям указа, т. к. считали, например, латинский язык нужным только для лекарей и семинаристов, да и «самое слово студент звучало чем-то не дворянским»[322]. Тем не менее, необходимо было покориться новому порядку вещей (по крайней мере до тех пор, пока не найдены обходные пути), и российские университеты начали в прямом смысле наполняться студентами. Списки принимаемых студентов в отчетах о торжественных университетских актах (которые ежегодно печатались в первых номерах «Московских ведомостей» за июль) дают нам следующую картину[323]:

Опираясь на эту таблицу, можно сделать несколько любопытных наблюдений. Во-первых, ярко виден всплеск интенсивности принятия студентов в связи с указом об экзаменах на чин, максимум которого пришелся на 1810/11 учебный год, когда количество новопроизведенных студентов (117 человек) было сравнимо с числом уже обучающихся студентов! Мы видим также, как повлиял указ и на положение воспитанников благородного пансиона: до 1809 г. производства в студенты происходили здесь зимой, на пансионском акте и сводились к тому, что ученик получал позволение посещать университетские лекции, оставаясь на иждивении пансионского начальства, поэтому такие зачисления не фиксировались, кроме редких случаев, в отчетах о торжественном собрании (так, например, в «Московских ведомостях» мы не находим известий о зачислении в студенты С. П. Жихарева, Н. И. Тургенева, Н. Ф. Грамматика, хотя они несомненно учились в университете). После 1809 г., из-за необходимости сдавать экзамен, Антонский вносит в список студентов, оглашаемый на летнем акте, большую часть выпускников пансиона за этот год, вероятно, не без согласия родителей, что и отражено в таблице. С другой стороны, после преобразования академической гимназии ее значение при комплектовании студентов резко падает. Если раньше приблизительно постоянное число поступавших за каждый год после университетских реформ студентов почти на половину состояло из выпускников гимназии, то теперь этот процент значительно уменьшается из-за сокращения числа гимназистов (особенно ярко это показывает 1809 г.). Хотя по замыслам университетского руководства ежегодно гимназия должна была снабжать университет определенным количеством казеннокоштных студентов, мы видим, что и это число оказывается небольшим, удерживаясь на уровне конца XVIII в.

Другим важнейшим источником наших сведений о численности и социальном составе студентов является т. н. книга регистрации студентов и вольнослушателей Московского университета за 1810–1815 гг. (хранится в ОРК Научной библиотеки МГУ). Здесь мы находим собственноручные записи своекоштных студентов, а также лиц, получивших письменное позволение от ректора посещать занятия в университете. Появление такой группы учащихся, хотя и предусмотренное уставом 1804 г., также было непосредственно связано с указом от 6 августа. Как мы уже знаем, для подготовки чиновников и прочих лиц, желавших сдать экзамены, в университете были созданы специальные курсы, но занятия там проходили в неудобное время и с очень малой эффективностью, поэтому те, кто решил всерьез готовиться к экзаменам, а с другой стороны, не желал переносить все труды университетского учения, мог попросить у ректора разрешение посещать лекции вместе со студентами, которое тот легко давал. Е. Ф. Тимковский вспоминает, какое «большое различие приметно было между действительными студентами и горделивыми претендентами на чины асессора и статского советника, которых принудили указом, для выдержания экзамена на те чины, посещать университетские лекции»[324].

В этой книге регистрации мы находим фамилии 49 студентов и 100 вольнослушателей, записавшихся в университет в 1810/1811 учебном году, а 181 студент и 90 слушателей расписались в списке на 1811/12 учебный год. Чтобы убедиться, что эти цифры не противоречат сведениям из «Московских ведомостей», сразу оговоримся, что список студентов 1810/11 гг. выглядит незаконченным, прерванным у конца страницы. Возможно, в течение этого года претерпел некоторые изменения и статус вольнослушателей, поскольку очень многие из них в следующем 1811/1812 г. записались студентами университета, что могло каким-то образом отразиться уже в списках принятых студентов, составленных для акта 1811 г. (Среди переменивших таким образом свое положение в университете самое дорогое для нас имя — Александр Грибоедов.) Что касается данных за 1811/1812 г., то они очень близки к тем, которые сообщает отчет по университету (220 студентов), если мы вспомним, что в книге не фиксировались казеннокоштные воспитанники. Таким образом, сложив студентов и вольнослушателей, мы получаем на рубеже 1812 г. весьма значительную цифру, (особенно в сравнении с началом века) — 310 молодых людей, посещающих в этом году занятия в университете.

В отличие от данных о численности студентов, к сожалению, никакими точными сведениями об их социальном составе мы не располагаем и можем судить об увеличении доли дворян в университете (кроме высказанных выше соображений о влиянии на дворянство указа 6 августа) лишь по возросшему вкладу благородного пансиона в формирование студенчества при одновременном уменьшении роли академической гимназии и, конечно, по опубликованным фамилиям самих студентов, которые позволяют определить их сословную принадлежность чисто условно. На помощь нам приходят мемуарные свидетельства; учившийся в 1805–1808 гг. в Московском университете сокурсник Грибоедова В. И. Лыкошин так вспоминает о начавшемся вследствие реформ Муравьева процессе привлечения дворян к высшему образованию. «Мы <В. И. Лыкошин и его брат. — А. А.> были первый образчик дворянских детей, обучающихся не на казенный счет в университете (оба они жили на пансионе у профессора Маттеи. — А. А); да еще в одно время с нами были пансионерами у профессора Фишера Перовский Алексей и Коваленский. Потом по примеру нашему привезли для определения нашего <земляка Лыкошиных по Смоленщине. — А. А.> И. Д. Якушкина и Бунакова, которых пристроили у профессора Мерзлякова. Скоро после того и некоторые из москвичей стали посылать на лекции детей с гувернерами, которые, как и наш Мобер, присутствовали в классах; так приходил с Петрозилиусом на лекции и Александр Грибоедов. <…> Тогда же приходили на лекции кн. Иван Дмитриевич Щербатов и двоюродные братья его Михаил и Петр Чаадаевы с гувернером-англичанином, князья Алексей и Александр Лобановы, два брата графы Ефимовичи и другие»[325].

Таким образом, впервые за 50 лет существования университета, в его стенах появились представители аристократических фамилий русского дворянства, знатных или приближенных ко двору в нынешние или прошлые времена семей. Это подтверждает и книга регистрации студентов, где мы встречаем фамилии князей Трубецких и Волконских, а также Римских-Корсаковых, Аладьиных, Всеволожских, Муравьевых, Оболенских, Раевских и пр. Десяток фамилий принадлежит немецким баронам, которые приехали учиться в Москву из Прибалтики. Кроме самих фамилий в книге регистрации указанием на сословную принадлежность также является чин и место службы, которое должны были сообщить вольнослушатели университета. Среди этих названий чаще всего упоминается два — Архив коллегии иностранных дел, служба в котором была привилегией отпрысков дворянских семей, и Московская славяно-греко-латинская академия, где учились преимущественно дети священников. Большая группа бывших семинаристов, выходцев из духовного сословия, постоянно существовала и среди студентов университета (о них, например, так вспоминает Д. Н. Свербеев: «В наше время можно было разделить студентов на два поколения: на гимназистов и особенно семинаристов, уже бривших бороды, и на нас, аристократов, у которых не было и пушка на губах. Первые учились действительно, мы баловались и проказничали»[326]).