Читать онлайн «Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века». Страница 57

Не было секретом среди воспитанников, что представляет из себя Алтонский и как преподаватель. По воспоминаниям Сушкова, из всех воспитанников пансиона только он один и ездил на его лекции. Кроме анекдотов о преподавании Антонекого, которые приводит Жихарев, вспомним о его постоянном прозвище «Профессор Энциклопедии», данном не только потому, что тот вел предмет с таким названием, но и за его стремление подражать светским манерам и вести дворянский образ жизни, занимаясь верховой ездой в манеже, посещая балы, праздники и пр. В общении с представителями верхушки дворянского общества, особенно со своим начальством, Антонский всегда проявлял верх любезности и угождал во всем, так что протекции при учении в пансионе значили очень много, хотя одновременно хорошие отношения с начальством позволяли Анто некому самому успешно хлопотать по многим делам, о которых его просили бывшие питомцы. До конца жизни Антонский поддерживал связь с воспитанниками пансиона и вел тщательные списки тех, кто как-либо отличился в обществе, питая мысль, что в их успехах есть и его заслуга. Между тем пристальный взгляд на судьбу только некоторых из них показывает, как сами воспитанники считали, что строят свою жизнь скорее вопреки наставлениям воспитателя. Это особенно относится, конечно, к будущим декабристам, немало из которых окончили благородный пансион.

Характерна с этой точки зрения семья Тургеневых, из которой все четыре брата в разное время учились в пансионе. Для самого одаренного из братьев, рано умершего поэта Андрея Тургенева, к 1800–1802 гг. «от былого обаяния масонской педагогики Алтонского не осталось и следа»[316]. Он возмущается поступками Алтонского, которые несовместимы с личными представлениями Тургенева о чести и благородстве, его крепостнической расправой над провинившимся слугой. Не без оснований он подозревает бывшего наставника в корыстных видах на состояние семьи Соковниных, дочерьми которых были увлечены оба брата — Андрей и Александр. Друг Тургеневых А. С. Кайсаров пишет об Антонском по этому поводу: «Честный примиритель семейств, утешитель страждущих, благообразный фарисей! И этот человек был моей моделью». Еще одно столкновение случилось у друзей с Антонским, когда он препятствовал постановке в пансионском театре пьесы Н. Сандунова с подчеркнутым антикрепостническим содержанием.

Николай Тургенев, как и его братья, один из лучших учеников пансиона, только что получивший золотую медаль и занесенный на памятную доску, характеризует в дневнике Антонского и его систему воспитания весьма жестко, вспоминая «о всех несчастных жертвах, которых незнающие родители вверяют таковому роду общественного воспитания, каков сей Пансион <…> Как можно оставлять мальчика лет 12 или и более на его произвол? (Конечно, на его произвол, потому что в Пансионе ни к чему принудить не можно.) И как полагаться на надзирание какого-нибудь немца или университетского студента, который только что читает по-русски — как, говорю, полагаться на надзирание такого невежды, как вверять невинных младенцев таким необразованным людям <…> Я сам был лет 8 в сем Пансионе, но не в таком положении — я был полупансионером, это совсем не то. Сам видел несчастных, которые надолго загубили себя. Всех бы (начальника Антонского и надзирателей) не жалко перевешать…»[317] Задания, которые Тургенев получал от инспектора как отличник, тяготили его, так же как и статьи, которые он по требованию Антонского должен был писать для «Утренней зари». Уже посещая университетские лекции, Тургенев был вызван к инспектору и его помощнику для объяснений по поводу дружеской пирушки, которая была накануне, но «почел за нужное уехать домой», поскольку ему «показалось низким идти к этим господам».

В заключение отметим, что, хотя педагогика Прокоповича-Антонского стремилась воспитывать юношей далекими от проявлений вольномыслия и недаром приводила в восхищение столь консервативно мыслящих людей, как Шевырев и Сушков, тем не менее, та относительная свобода, которой были предоставлены воспитанники, скорее вопреки воле наставника, дружеское общение, чтение книг и, наконец, сам «дух времени» способствовали тому, что из стен пансиона вышло немало будущих декабристов[318].

В рассматриваемый нами период с 1803 по 1812 гг. система воспитания в Университетском благородном пансионе претерпела мало изменений. Постановление, принятое 30 декабря 1806 г., которое узаконивало статус пансиона и включало его в структуру Министерства народного просвещения, в отличие от аналогичного постановления по академической гимназии не заключало в себе никаких реформ. В нем подчеркивалась независимость средств и помещений пансиона от университетского хозяйства, и хотя формально «Правление университета располагает его воспитательной частью, а Совет — учебной и нравственной, ближайшее надзирание за Благородным Пансионом вверяется одному из сочленов университетского Совета под названием Инспектора Благородного Пансиона»[319], что фактически сохраняло существующую систему.

К началу 1810-х гг. благородный пансион зарекомендовал себя как одно из ведущих образовательных заведений России для молодых дворян. Неудивительно, что при создании Царскосельского лицея, по своему предназначению элитарного учебного заведения, претендующего на роль лучшего в стране, правительство обратилось именно к опыту московского благородного пансиона. Более того, набирая учеников будущего Лицея, министр Разумовский отправил директиву университетскому начальству, где указывал требования, предъявляемые к лицеистам, и спрашивал: «Сколько воспитанников пансиона на основании данных требований могут поступить в Лицей?»[320] Сафонович вспоминает, что весной 1811 г. из числа лучших воспитанников младшего возраста были отобраны в Лицей 22 человека, среди них и он сам, но смогли поехать только пятеро, причем «сначала потребовали довольно порядочное число воспитанников; потом вакансии быстро наполнялись, и это число было сокращено»[321]. Его сведения подтверждаются списками имен награжденных на акте 1810 г. пансионеров, опубликованными в «Московских ведомостях», и свидетельством Сушкова, в которых мы видим фамилии пяти учеников первого лицейского набора, друзей и однокашников Пушкина, — это В. Вольховский, Д. Маслов, Ф. Матюшкин, С. Ломоносов и К. Данзас. Кроме них в лицей поступили и два пансионских преподавателя: словесник Н. Ф. Кошанский и математик Я. И. Карцев.

Подводя итог описанию учебного процесса в Московском университетском благородном пансионе, мы должны еще раз подчеркнуть ту большую собирающую функцию, которую он выполнял в формировании в России нового образованного поколения русского дворянства и по его конкретной подготовке, и по привлечению его наиболее талантливых представителей в Московский университет.

Как мы уже убедились, в рассматриваемый нами период с 1803 по 1812 гг. в жизни университета произошли огромные изменения, определившие на долгое время пути его дальнейшего развития, его значение в качестве образовательного центра, его роль в общественной жизни России. Особенно ярко этот перелом отразился в таких количественных показателях, как численность обучающихся в университете студентов и их социальный состав, показывавших, насколько широко программа, которую правительство стремилось воплотить в области высшего образования, затрагивала различные слои населения страны. Мы должны отметить здесь несколько решающих сдвигов в этих показателях: во-первых, это резкое увеличение количества студентов, более чем в три раза за 10 лет (см. Приложение 3); во-вторых, вовлечение в образовательный процесс большого числа представителей молодого поколения русского дворянства, для многих из которых учеба в университете или его подготовительных заведениях теперь становится необходимым условием для завершения их воспитания и полноправного вступления в общественную жизнь, причем именно студенты-дворяне определяют в этот момент портрет воспитанников университета, как с точки зрения московского общества, так и по их влиянию на русскую культуру.

Решающую роль в притоке в университет студентов сыграли не только успехи реформ Муравьева, развитие здесь науки, повышения уровня преподавания и пр. Не меньшее значение имели и «насильственные» меры правительства, выразившиеся в знаменитом указе 6 августа 1809 г. об экзаменах на чины коллежского асессора и статского советника, соответствовавших университетской программе, которые нужно было сдавать перед комиссией из профессоров университета. Больнее всего указ ударил по чиновникам, еще не достигшим заветного асессорского чина, и дворянским отпрыскам, вступавшим в службу после традиционного домашнего образования, которое не позволяло сдать экзамен, требовавший знания древних языков, основ истории, философии, права и других наук, и естественным выходом из этой ситуации было поступление в университет, что и вызывало недовольство большинства дворян. Одни из них «были не в состоянии отправлять своих детей в Москву; другие пугались премудрости и такому множеству наук, не почитая их для одной головы возможными»; многие удивлялись требованиям указа, т. к. считали, например, латинский язык нужным только для лекарей и семинаристов, да и «самое слово студент звучало чем-то не дворянским»[322]. Тем не менее, необходимо было покориться новому порядку вещей (по крайней мере до тех пор, пока не найдены обходные пути), и российские университеты начали в прямом смысле наполняться студентами. Списки принимаемых студентов в отчетах о торжественных университетских актах (которые ежегодно печатались в первых номерах «Московских ведомостей» за июль) дают нам следующую картину[323]: