Читать онлайн «Россия и русские. Книга 1». Страница 28

В крестьянской же культуре идеи «Домостроя» рассматривались несколько с иных позиций и сформировались при иных обстоятельствах. Деревенская община была вынуждена действовать в довольно неблагоприятных условиях: работать на неплодородной земле, пережидать длинную, холодную, темную зиму, завершающуюся весенними паводками. Приходилось заниматься сельским хозяйством и среди мрачных лесов, дававших кров и пищу, но скрывавших и множество опасностей в виде диких животных, разбойников и даже вражеских солдат. В подобной ситуации люди начинали представлять, что они окружены различными злыми духами, присутствующими повсюду. По мнению простых жителей, мир находился в руках дьявола. Такой взгляд на вещи приводил к постоянному и жесткому самоконтролю, усмирению страстей, чтобы уменьшить риск, остаться в безопасности, следуя проверенным способам ведения сельского хозяйства, занятия рыболовством, постройкой избы и т. д. Урожай и доход были скромными, но надежными и регулярными, а нововведения хоть и могли принести большую прибыль, но могли и навлечь беду. В течение веков этот консерватизм и нежелание рисковать заставляли общину противостоять переменам, особенно когда инновации привносились извне благонамеренными реформаторами.

Крестьяне, как и большинство русских людей, особое значение придавали понятию морали. Они осознавали, что последствия человеческих слабостей и грехов — пьянства, лени, жадности, похоти — разрушали нормальную жизнь и планы семьи, мешали домашнему хозяйству и в итоге грозили существованию всей общины. В деревнях для поддержания спокойствия и во избежание любого риска принимались негласные правила поведения. Нарушители правил наказывались, что уменьшало пагубное воздействие какого-либо проступка. В подобных условиях принятие решений являлось коллегиальным, общим, с вовлечением всех дворов, с предоставлением каждому права свободно высказаться на ту или иную тему. Притом старались всячески избегать открытого столкновения мнений, авторитарного поведения и давления. Эта система гармонировала с практикой круговой поруки, распределением налогов и набором рекрутов в общине.

Существовала тенденция изображать московское общество XV–XVI вв. как отсталое и крайне бедное. Действительно, завоеванные земли лежали далеко от основных международных торговых артерий. Вот почему эти владения Москвы не особенно оспаривались, за исключением, возможно, лишь Балтики, расположенной близко к коммерческим путям. Однако Русь производила ряд продуктов, пользовавшихся на мировом рынке высоким спросом. Для того чтобы спрос встретился с предложением и торговля, например собольим мехом (высоко ценимым при европейских дворах эпохи Ренессанса), велась удачно, московиты расширили свои территории до Вятки, Вычегды и Камы. Завоевания происходили в конце XV — начале XVI в. и благодаря им государство бросало своеобразный вызов Новгороду, а впоследствии и Казанскому ханству. Великий князь требовал с местных жителей — зырян, пермяков, вогулов (манси) и югров (ханты) — выплаты дани мехами, а также разрешал ограниченному числу купцов вести отсюда выгодную торговлю36.

Всегда активно велась местная торговля рыбой, мясом, солью, спиртными напитками, медом, воском, дарами леса, деревянными изделиями. Таким образом, сформировалось два вида купцов: богатых, обладавших специальным разрешением на ведение внешней торговли или владение официальной монополией, и мелких торговцев, без какой-либо специализации, в основном крестьян и/или ремесленников. Купцы второй категории обычно продавали то, что производили сами, иногда в течение долгих зимних месяцев, что могли поймать в лесу или реке либо купить по более низкой цене37.

Благодаря стечению обстоятельств Москва освободилась от татарского ига вскоре после того, как Византия пала под натиском османских турок. Это сыграло значительную роль в ее судьбе. Несчастье, произошедшее с колыбелью восточного христианства, повергло православных верующих в глубокую печаль и бездну безысходности. Великое Московское княжество, которое всегда играло роль младшего партнера в религиозных делах, неожиданно оказалось в особом положении. Теперь оно несло ответственность за весь православный христианский мир. Освободившееся от Золотой Орды княжество стремилось обрести новую основу государственности. Важно учесть и то, что осознание Русью своей исторической роли происходило во время напряженных эсхатологических ожиданий конца света в 7000 г., то есть в 1492 г. (православный календарь считал годы со времени сотворения мира).

В результате началась лихорадочная переоценка миссии Православной церкви на Руси, особенно ее отношений со светской властью. Церковь владела обширными землями, населенными множеством крестьян и горожан. Кроме того, она являлась главной духовной властью, посредником между людьми и Богом, представителем всего русского народа, то есть тем, кем не был еще ни один князь. Теперь же московский князь стремился заменить Церковь, выбрав тот момент, когда главный духовный наставник, патриарх Византийский, оказался ослаблен сначала расколом в Православной церкви, а затем падением Константинополя и торжеством ислама.

Московская церковь теперь могла вступить на тот трудный и узкий путь, который завел в тупик Византию — ее старшего наставника. Принятое на Флорентийском соборе решение Византийской церкви объединиться с Римом и согласиться с римской доктриной выглядело как отступничество, за которое затем Бог и покарал государство. Именно такое мнение сложилось в русских церковных кругах после возвращения Исидора с собора в Москву. Во многом из-за этого Москва не подчинилась священнической власти патриарха и в 1448 г. выбрала митрополитом Иону. Духовный же разрыв с Византией произошел несколько раньше, чем фактический. В итоге Московская православная церковь оказалась более зависимой от великого князя Московского. И настало время пожинать плоды этой зависимости.

Происходившие на Руси изменения требовали, чтобы князь нашел новую, законную, основу своей власти. Роль Церкви в создании этой основы была хоть и важной, но не доминирующей. До определенного момента московские князья Даниловичи не решались проследить свою родословную, уходившую во времена домонгольской Киевской Руси, так как являлись представителями младшей линии и поэтому согласно старому династическому принципу не имели права на престол. Теперь же в летописях и при дворе они всячески подчеркивали свое происхождение от правящей династии святого Владимира и вспоминали о византийской символике Владимира Мономаха. Первое подобное утверждение появилось в «Житии Дмитрия Донского», предположительно написанном в Троице-Сергиевом монастыре в 1454 или 1455 г., то есть сразу после падения Византии. Оно описывало Дмитрия как «самую плодоносную ветвь и самый прекрасный цветок из сада Господня царя Владимира, нового Константина, что крестил землю русскую и был родным Борису и Глебу чудотворцам»38.

Московские князья не спешили следовать теории translatio imperii (переноса империи), означавшей переход императорской власти из Византии в Москву. В ином случае они взяли бы на себя обязательство завоевать Константинополь, освободить его от неверных, о чем время от времени им напоминали византийские послы.

Москва же, рассуждая о своем «происхождении», представляла две версии «выдуманного прошлого»39. Кроме византийского, она вспоминала еще и наследие Золотой Орды и даже линию Чингисхана, правда, без династических на нее претензий. Законное правление разнообразными степными народами подразумевало формирование особого вида религии, не исключительно православного, а скорее смешанного, эклектичного вида.

Одно оставалось очевидным: какой бы ни была версия законности московской власти — византийской или монгольской, — сама новая великокняжеская власть нуждалась в создании многочисленной армии. А для того чтобы содержать воинов и награждать их, князю требовались сельскохозяйственные земли. Очевидным источником, откуда он мог их добыть, являлась Церковь. (Бесспорно, в Московии располагались обширные невозделанные территории, но владельцы поместий — помещики — нуждались в таких угодьях, которые использовались бы сразу, без какого-либо промедления.)

Поэтому новая роль Москвы обернулась для Церкви двойной опасностью. Во-первых, Церковь могла потерять значительную часть земель и богатств, а во-вторых, стать всего лишь одной из нескольких официальных религий на Руси.

Сначала эту угрозу в полной мере оценили в претерпевшем столько унижений Новгороде, духовенство которого ранее обладало огромными наделами и полной независимостью. Ведь Новгород поддерживал тесные отношения с Балтийскими странами и европейскими рынками и был наиболее открыт новым религиозным учениям позднего Средневековья и Реформации. Уже в XIII–XIV вв. реакцией на политический и религиозный вызов монголов стало появление в Новгороде и Пскове групп верующих, утверждавших, как важно (особенно духовенству) знать Писание и вести духовно чистый образ жизни. Они призывали христиан исповедоваться друг перед другом и самим принимать причастие перед крестом, если священники не могли выполнять своей священной обязанности участия в таинствах. Эти фанатики позже приобрели название стригольники40.