Читать онлайн «История нравов России». Страница 54

В начале XX века русский врач Жбанков говорил: «Полвека отделяет нас от того ужасного мрачного времени, когда большинство русского населения — крестьяне — находилось в рабском состоянии, когда личность в России вовсе не уважалась, и телесные наказания и всякие насилия и надругательства были бесконечно распространены повсюду л над всеми: «мудрено было прожить в России без битья*. Рабство, угнетения и позорные наказания развращали всех, не проходили бесследно и для высших сословий, по всем гуляла властная рука, вооруженная розгой, кнутом, плетью, палкой шпицрутенами. Конюшни для крестьян, «сквозь строй» — и дисциплинарные батальоны для военных, бурса, корпуса и другие учебные заведения, не исключая и высших, для детей и юношей, третье отделение с розгами для вольнолюбивых чиновников и державная «дубинка» для вельмож; стыд и женская честь не признавались, и женщины от крестьянок до знатных дам также наказывались позорно и публично» (143, 151).

Однако с отменой крепостного права остались в употреблении розги для крестьян, бродяг, штрафных солдат и заключенных в арестантских ротах. При этом следует подчеркнуть, что высеченный розгами крестьянин лишался навсегда права быть избранным на какую–нибудь общественную должность. На протяжении почти полувека применяемые телесные наказания «подпитывали» грубые и жестокие нравы среди населения, в том числе и крестьян. Наряду с этим усилилось и незаконное избиение, мордобой и рукоприкладство, обрушивавшиеся на солдат и крестьян. Наконец, только манифестом царя 11 августа 1904 года в основном отменены телесные наказания (их оставили для преступников–бродяг, заключенных, каторжных и ссыльно–поселенцев). Но несмотря на манифест, в различных местах Российской империи продолжались телесные наказания и избиения. Эти жестокие нравы тоже подготовили все ужасы свершившейся потом революции и последовавшей за ней гражданской войны с ее белым и красным террором.

Жестокость оказывала влияние на поддержание другого порока — пьянства; причем возник миф о том, что пьянство — это черта русского народа (этот миф и сейчас используется определенными силами для достижения своих нечистоплотных целей). Посмотрим, как же обстояло дело в действительности с «традиционным» русским пьянством. Прежде всего нужно отметить, что интерес к хмельному у рода человеческого возник в седой древности. Уже в 4-ом тысячелетии до нашей эры в Древнем Египте знали вкус виноградного вина и пива; широко проповедовался культ вина в Древней Греции; литературные памятники донесли до нас невоздержанность в употреблении вила древними римлянами, достаточно вспомнить описания «лукулловых пиров», где в винном угаре тонули и общественная мораль, и общепринятые нормы поведения; совещались под хмельком о важнейших делах персы. «У самых цивилизованных и просвещенных народов очень принято было пить», — писал в своем трактате о пьянстве М. Монтень (171, 302).

Ветхозаветный пророк Исайя сообщал о древних евреях, что те вставали рано утром, чтобы гнаться за опьяняющими напитками, и засиживались ночью, чтобы сжигать себя вином; на пагубную страсть древних евреев жалуются и другие библейские тексты. Та же христианская Византия, которая возвестила миру аскетизм и воздержанность, не смогла справиться с устоявшимся пороком. Уже в древние времена отдавали себе отчет многие, что пьянство представляет собою пагубный общественный нрав, недуг, и нуждается в государственном врачевании. Древние египтяне за пьянство подвергали наказанию и осмеянию; в древнем Китае поняли, что пьянство может стать причиной разрушения государства, поэтому в соответствии с указом императора Ву Венга захваченные во время попойки лица приговаривались к смертной казни; уличенных в пьянстве в Индии поили расплавленным серебром, свинцом или медью; в древней Спарте не казнили, а специально спаивали пленных рабов, чтобы юноши видели их скотское состояние и воспитывали в себе отвращение к нему. Из этого перечня, который можно было бы продолжать до бесконечности, А. Серегин делает вполне справедливый вывод, что «пьянство с древнейших времен не являлось прерогативой какой–либо страны, национальности», что, «сметая на своем пути этнические и государственные границы, оно не обошло ни одну страну, ни один народ» (245, 132). И Русская земля, которая издавна, со времен светлого князя Владимира жила «по правде и закону святу», не составляла в этом плане исключения. И. Прыжов в своей интересной книге «История кабаков в России в связи с историей русского народа» пишет: «Всякое мирское дело непременно начиналось пиром или попойкой, и поэтому в социальной жизни народа напитки имели громадное культурное значение. То были изстаринные ячные и медвяные питья, которые Славяне вынесли из своей арийской прародины и пили с тех пор в течение длинного ряда веков, вырабатывая свою культуру: брага, мед, пиво, эль и квас, хмельной напиток, чисто славянский, обоготворенный у соседей Скандинавов в образе вещего Квасира» (214, 7–8). Брага называлась хмельной, пиво бархатным, меды стоялыми, квасы медвяными.

Хмельное питье (пиво, брагу и мед) всякий варил у себя, сколько ему нужно было для обихода, иногда его варили семьями, миром, и тогда говорили о мирской бражке, мирском пиве; виноградное вино было доступно даже простым людям уже в X веке на Руси. На пирах князей, владык и бояр пили вина, пиво и меды из драгоценных сосудов, серебряных и хрустальных кубков. «При этом строе жизни, — пишет И. Прыжов, — пьянства в домосковской Руси не было, — не было, как порока, разъедавшего народный организм. Питье составляло веселье, удовольствие, как это и видно из слов, вложенных древнерусским грамотником в уста Владимира: «Руси есть веселье пити, не можем без того быти». Но прошли века, совершилось многое, и ту же поговорку ученые стали приводить в пример пьянства, без которого будто бы не можем быта… Около питья братски сходился человек с человеком, сходились мужчины и женщины, и, скрепленная весельем и любовью, двигалась вперед социальная жизнь народа, возникали братчины, и питейный дом (корчма) делался центром общественной жизни известного округа. Напитки, подкрепляя силы человека и сбирая около себя людей, оказывали… самое благодетельное влияние на физическую и духовную природу человека» (214, 10).

Иное положение сложилось после татарского завоевания Руси; именно у татар Иван Грозный позаимствовал кабак. Однако в отличие от татарского кабака, где можно было есть и пить, в московском кабаке разрешалось только пить крестьянам и посадским людям. Ведь только им запрещалось приготавливать домашние напитки; все это привело к развитию пьянства и увеличению доходов казны и откупщиков. Все остальные люди пили напитки у себя дома и имели право владеть кабаками, а именно: кроме царя, кабаками владели священнослужители и бояре. Чтобы доходы шли в казну, московское правительство ввело институт кабацких голов и целовальников, а в XVII веке появились и корчемные сыщики — все они получили «право надзора над общественной и домашней жизнью народа, право входить в его семейную жизнь с обыском, насилиями, производя срам и оскорбление нравственного достоинства человека…» (214, 74). Однако народ варил пиво, курил вино и заводил тайные корчмы, а в кабаки не шел — там собирались одни питухи. Дворовые люди, крестьяне и дворники крадут у бояр вино и торгуют им, корчемствуют архиерейские служители, монахи и монахини. Следует отметить, что у русского народа так называемой пьяной традиции никогда не существовало; пьянство пришло в наше отечество со стороны, недаром еще в конце XVII столетия на Руси был учрежден специальный «орден за пьянство» — тяжелая чугунная плита с железным ошейником, с выпивохой же обращались весьма круто.

Московское, а потом императорское правительство ставило перед собой две взаимоисключающие цели: увеличивать доход от «питья» и сократить народное пьянство. «Именно эта лицемерная по своей сути политика, — отмечает А. Серегин, — красной нитью проходит через историю кабацкого вопроса в России. С одной стороны, монах бичует пьянство, с другой — велит с прибылью собрать «напойные» (245, 135). Вот почему алкоголь стал все глубже и глубже проникать в русское общество.

И. Прыжов показывает, что привело к появлению в деревне «неслыханного запоя», как за 140 лет существования питейного откупа (к середине XIX века) его доход увеличился в 335 раз, что в 1859–63 годах на 70 миллионов человек приходилось всего 216 откупщиков, чей ежегодный доход достигал, по разным оценкам, от 500 млн. до 780 млн. рублей, не считая украденные ими громадные суммы (214, 234, 241). Понятно, что откуп был выгоден всем, кто им занимался, а также различного рода чиновникам, получающим от откупщиков немалые взятки. В сведениях по питейному делу, изданных министерством финансов Российской империи, имеется перечень из 26 пунктов экстраординарных расходов откупщика, куда входят чиновники от губернатора до винного пристава.