Читать онлайн «В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000». Страница 40

В 1887 году нью-йоркский невропатолог Уильям А. Хаммонд (1828-1900) начал лечить инъекциями кокаина депрессию и невралгию. Он провел испытания наркотика, в том числе на себе, и рекомендовал его врачам. Как и Фрейд, он полагал, что дурной репутацией кокаин был обязан морфинистам, которые пытались лечиться им, но в то же время не отказались от морфина. Хаммонд называл одновременное употребление двух наркотиков «чрезвычайно плохим сочетанием». Они с Фрейдом были правы в том, что кокаин в умеренных количествах не вызывал физической зависимости или абстинентного синдрома. Но как заметил Томас Клоустон в 1890 году, воздействие кокаина настолько кратковременно, что его дозу необходимо увеличивать быстрее, чем в случае с другими наркотиками – то есть, вводить его со все уменьшающимися интервалами. В то время как тяга к опиатам сильнее всего ощущается в период отказа от наркотика, тяга к кокаину, как правило, наиболее интенсивна сразу после приема наркотика, когда кокаинист чувствует эйфорию. Такое стремление к все более частому приему кокаина у некоторых наркоманов проявляется в эмоциональной зависимости. Это показано в отчете, опубликованном в 1887 году доктором Хью М. Тейлором из Ричмонда, штат Виргиния. Его пациентом был молодой врач, которому назначили кокаин для лечения почек. Примерно через два года подкожного введения пришлось увеличить самую дозу и сократить интервал приема наркотика, поскольку эффект препарата постепенно ослабевал или вырождавшаяся нервная система пациента стала требовать увеличения дозы. В конце концов, врач потерял над собой контроль, его поместили под присмотр и отобрали наркотики. Когда Тейлор увидел его, первыми словами пациента была мольба вернуть шприц и позволить ввести кокаин. Он не мог жить без наркотика и без колебаний начал угрожать покончить с собой или кого-то убить, если его просьбу не выполнят. Его руки ноги были покрыты следами от уколов, пятна крови на белье говорили о частом применении шприца. После того, как он сбежал из клиники, куда положил его Тейлор, братья врача заперли его на шесть недель в загородном доме под охраной, пока тяга к наркотику не прошла.

Опиумным наркоманам и даже морфинистам часто удавалось сохранить свою работу и семью, однако кокаинистам (как и людям, злоупотреблявшим хлоралом) этого не позволяло быстро ухудшавшееся физическое и эмоциональное состояние. Проконсультировав двух кокаиновых наркоманов, употреблявших также морфин, Клиффорд Оллбатт пришел к выводу, что пристрастие к коке хуже, чем увлечение морфием. Оно быстрее разрушает тело и ум, от него труднее отказаться. Морфинист еще сохраняет какое-то желание бороться со своей зависимостью и благодарен – по крайней мере, некоторое время – за лечение. У кокаинистов, напротив, разум был настолько подавлен, что они больше не желали быть нормальными членами общества и не испытывали радости, освободившись от своей зависимости. Их мозг разрушался так, что свобода от наркотика для них ничего не значила. Оллбатт жаловался, что кокаин приводил к «жуткому автоматизму» и деградацию личности. Он писал, что «если бы не кокаин, немногие попали бы в эту западню. Особо приходится сожалеть, что это вещество используется для борьбы с морфинизмом».

Директор Бруклинской клиники для наркоманов, Дженсен Меттисон, был наиболее известным англоязычным врачом, который вслед за Эрленмейером предупреждал о вреде кокаина. Он был самым эрудированным американским специалистом по кокаиновой наркомании. С ноября 1887 года он периодически публиковал отчеты о смертельных исходах и осложнениях, вызванных кокаиновой интоксикацией. Всего через три года после выхода в свет монографии Фрейда «О коке», он предостерегал, что кокаинизм в США развивается значительно быстрее, чем в свое время пристрастие к хлоралу. Меттисон советовал следующее.

«Думаю, что в наши дни существует самый пленительный, соблазнительный и в то же время самый опасный и разрушительный наркотик. Его опасность особенно очевидна для большого количества опиумных наркоманов и алкоголиков. Признавая большую ценность кокаина в лечении некоторых заболеваний, я искренне предостерегаю против его бездумного назначения пациентам и особо предупреждаю об огромной опасности самостоятельного введения. Этот путь почти наверняка приведет к дополнительному ущербу. Человеку, принимающему опиум и желающему выбраться из трясины с помощью кокаина, я скажу: «Не надо», если он не хочет погрязнуть еще глубже. Ни один подобный случай излечения мне пока не известен».

Американские медики услышали предостережение Меттисона. В 1891 году обследование сорока двух филадельфийских врачей обнаружило, что из них всего двое отвергали возможность кокаиновой зависимости. Только одиннадцать лечили или лично знали людей, злоупотреблявших кокаином. Рассматривая этот период, историк Джозеф Спиллейн отмечает осторожный подход американских врачей к проблеме кокаина. Они избегали необдуманных назначений, внимательно относились к последствиям дозировок, а также к способам и обстоятельствам введения наркотика. Информированные медицинские круги Франции поддержали Меттисона. На состоявшемся в 1889 году в Париже Конгрессе судебной медицины доктор Огюст-Александр Моте (1832-1909) и доктор Поль Брюарде (1837-1906) сошлись во мнении, что, что кокаин более опасен, чем морфин, потому что действует в три раза быстрее. Однако ни в одной стране так и не рассматривалось запрещение этого наркотика.

Иногда кокаин и морфин официально сочетались в медицинских назначениях. (Когда бывший президент США смертельно заболел, его лечили инъекциями бренди и морфина, а вместе с этим давали кокаин). Неофициально эти два препарата употребляли люди, отрицавшие общественную мораль. Одним из первых таких наркоманов был Амбруаз Аристид («Жак») Дамала (1855-1889), сын богатого грека, учившийся во Франции. Это был красивый, темноглазый юноша с густыми усами. В начале 80-х годов, поселившись в Париже предположительно для обучения дипломатической карьере, он устраивал вечеринки, на которых обнаженные гости купались в шампанском. Сам он стал известен буйной бисексуальностью. Скоро Дамала пристрастился к морфину, а затем подруга – наркоманка познакомила его со своей сестрой, знаменитой актрисой Сарой Бернар (1845-1923). Они поженились в 1882 году, но на следующий год расстались после того, как Бернар выкинула его морфин и шприц. Она, тем не менее, продолжала покровительствовать ему, даже когда его единственным другом стал наркотик, и он начал вводить себе кокаин. Почти до самой смерти он жил в грязной парижской мансарде в окружении предметов своего пристрастия.

В период зарождения психоанализа подобный Дамала наркоман существовал в Германии. Отто Гросс (1877-1920) был сыном криминалиста и судьи, чьи репрессивные методы работы могли бы подтолкнуть Кафку к созданию романа «Процесс». Сам Гросс, обладая харизматической внешностью и характером, был одним из первых психоаналитиков. На пороге зрелости он стал наркоманом, употреблявшим морфин и кокаин. Более того, он выставлял свою зависимость напоказ, словно гордился ею. Гросс был таким же развращенным, как Дамала, однако он теоретически обосновал неразборчивость в связях. Он говорил, что сексуальная аморальность является нормальным состоянием невротической личности. Отрицание моногамии привело его в политический лагерь анархистов и к постоянным связям с женатыми женщинами, в том числе Фридой фон Рихтхофен (впоследствии женой Д.Г. Лоренса) и ее сестрой, которая родила ему сына. Когда в 1908 году его поместили в швейцарскую клинику для лечения наркозависимости, он сбежал, перепрыгнув через ограду. Жизнь наркоманов, подобных Дамала и Гроссу, демонстрирует постоянное нарушение человеческих норм морали. «Жаль, что он стал наркоманом», сказал по этому поводу Фрейд.

До середины 80-х годов кокаинисты были равноправными членами общества. Первыми их начали презирать шотландцы. Эдинбургский психиатр Томас Клоустон в 1890 году отмечал, что новейшим видом наркозависимости стало пристрастие к кокаину. Для ее возникновения потребовалось два последних научных открытия – иглы для подкожных инъекций и получения кокаина из листьев коки. Клоустон описал наркоманию некоего молодого специалиста с инициалами Н.О., весьма трудолюбивого человека с умственными способностями выше среднего. Он начал понемногу принимать кокаин, поскольку наркотик обладал стимулирующим эффектом и повышал работоспособность. Скоро он стал вводить себе по 45 гран ежедневно, в результате у него развился параноидный бред. «Когда я впервые увидел его… он был необычайно грязным и неопрятным. Удивительно, насколько быстро все мании снимают внешний лоск». Клоустон лишил его кокаина, и Н.О., кажется, смирился со своим лечением. Поведение его было обнадеживающим и не внушало опасений. Пациент выражал уверенность, что никогда больше не будет принимать кокаин, и был подозрительно вежлив с теми, кто его контролировал. Но сила наркотика и неумолимое влечение к нему скоро сыграли свою роль – Н.О. тайком, при первой же возможности вернулся к старой привычке. При этом он приводил всевозможные причины и оправдания. По словам Клоустона, кокаин был самым сильным и абсолютным разрушителем сдерживающих центров и моральных принципов. Для Клоустона потеря самоконтроля была равноценна пороку.