Читать онлайн «Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке». Страница 127

Процветание и внутренняя безопасность Туниса, сложившиеся при Хусейне ибн Али, были серьезно поколеблены только в середине 30-х годов XVIII в., когда распри внутри хусейнидской семьи вылились в длительный мятеж Али, племянника Хусейна, не поделившего власть с его сыновьями. Эти события раскололи тунисские верхи на две враждующие лиги (соффа) — башийя (араб, сторонники паши), состоящей из сторонников нового бея, называвшего себя Али-паша, и хассинийя (араб, сторонники Хусейна), объединившей приверженцев незаконно свергнутого основателя династии. Сыновья Хусейна, возглавившие лигу хассинийя, при содействии алжирского дея свергли узурпатора в 1756 г. Утвердившись у власти при помощи алжирцев, Мухаммед-бей (1756–1759) и Али-бей (1759–1782) были вынуждены признать вассальную зависимость от Алжира.

На протяжении последующих 50 лет в Тунисе не было ни одного крупного восстания или мятежа. Братья-победители оказались людьми государственного ума. Они успешно восстановили мир и порядок в стране, страдавшей от непрерывных войн, и проводили последовательную экономическую политику. Предав забвению староосманские порядки, они отказались от государственной опеки и регламентации производства и торговли. В то же время Али-бей проявил себя как ловкий дипломат. Он благоволил Франции и вместо разрушенной французской фактории, основанной еще в XVII в., позволил французам основать сеть торговых контор в портах на севере страны.

Новая экономическая политика Али-бея получила дальнейшее развитие при его сыне Хамуда-паше (1782–1814). Этот правитель Туниса не случайно считается у историков наиболее выдающимся представителем династии Хусейнидов. Как и его отец, он искусно использовал в своих целях события в Европе. С одной стороны, открывая тунисскому судоходству путь на север, он дважды объявлял морской джихад Франции в самые сложные для французов времена — в 1789–1795 гг., пришедшиеся на Французскую революцию, а также во время схватки Англии и Франции за Мальту (1798–1800). С другой стороны, используя экономическую конъюнктуру, сложившуюся в Средиземноморье после наполеоновских войн, Хамуда-паша способствовал заметному оздоровлению экономики страны.

На рубеже XVIII и XIX веков возрождение оливководства, производства тканей, традиционных ремесел (в том числе прославленного производства фесок (илеший) для Турции и Египта) укрепило благосостояние тунисцев. Произошла постепенная консолидация тунисского общества, что предопределило и культурное развитие тунисской элиты, также бывшее в эту эпоху на подъеме. Сам Хамуда-паша был просвещенным правителем. По свидетельствам современников, он свободно говорил и писал на арабском и староосманском языках, хорошо знал итальянский. Подражая средневековым арабским эмирам, он оказывал покровительство ученым и поэтам, строил мечети, школы и государственные учреждения. В их архитектурном стиле все более проявлялось европейское влияние, что неудивительно, поскольку жители Туниса чаще выезжали в Европу, чем подданные других арабских эйалетов Османской империи. Бурное развитие торговли и мир внутри страны сделали эпоху Хамуда-паши «золотым веком» для последующих поколений.

На протяжении XVIII столетия сложился как государство и янычарский Алжир. Хотя закат османского могущества отразился на его мощи и боеспособности его войска, в эту эпоху обрел окончательную форму режим алжирских деев. Алжирское государство являло собой выборную монархию, но в отличие от янычарских командиров деи выбирались без ограничения срока полномочий. По кандидатуре дея требовалось единогласие янычарских ага и пиратских капитанов, причем выборы превращались в долгую процедуру, сопровождавшуюся закулисными сделками и подкупами. Стороны нередко выясняли отношения при помощи оружия, однако налицо была стабилизация дейской власти: из 10 деев, правивших Алжиром в 1710–1798 гг., только трое были убиты в ходе переворотов.

Деи, присвоившие себе с 1711 г. полномочия османских пашей, выступали одновременно в роли главы государства и главы правительства. Свои функции они осуществляли вместе с правительственным советом (диваном), в состав которого входили 50–60 человек из числа видных военных, гражданских сановников и представителей мусульманского духовенства. Дей выступал в качестве главного хранителя янычарских традиций. С воцарением в своей резиденции Дженина он уже не принадлежал себе. Как все янычары, он жил отдельно от семьи и навещал собственный дом только раз в неделю. Руководя Алжиром, он не получал никаких доходов, кроме жалованья янычара. Однако деи всегда имели обильные побочные доходы, состоявшие из подношений должностных лиц, даров консулов, доли в пиратской добыче или коммерческих предприятиях. По сути дела правители Алжира были заложниками янычарского войска, и навязчивый страх за свою жизнь нередко толкал их на немотивированные расправы с возможными заговорщиками.

Управление Алжиром было децентрализовано. Реальная власть деев распространялась на приморскую равнину (1/6 территории страны), тогда как горцы Кабилии и пустынные племена им обычно не подчинялись. Обладая слабым государственным аппаратом и малочисленным войском (несколько тысяч янычар и кулугли), деи и беи все же удерживали в относительном повиновении большую часть населения страны. Это достигалось за счет ловкого использования межплеменных противоречий, контроля над рынками и торговыми путями, взятия заложников. Помощь дейскому правительству оказывали освобожденные от налогов служилые племена (ахль аль-махзен), расселенные в приморье и на окраинах Сахары. Но в целом турки, более интересовавшиеся морскими преимуществами алжирского побережья, чем подчинением самого Алжира, вступали лишь в слабое политическое и культурное взаимодействие с населявшими его народами.

Внешняя политика дейского государства в течение всего XVIII столетия не отличалась особым динамизмом, что было связано прежде всего с военным упадком. Янычарский оджак почти не восполнялся малоазийскими контингентами, и его численность катастрофически сокращалась — с 11 тыс. человек в начале века до 5–6 тыс. в его конце. Не лучшей была участь и пиратского сообщества. В XVIII в. ясно обозначилось военно-техническое превосходство европейцев на море. Поэтому деям поневоле приходилось выполнять свои обязательства перед державами. В то же время частые нападения французских и английских эскадр и нехватка опытных экипажей угнетали корсарский промысел. По сравнению с XVII в. добыча алжирских пиратов сократилась более чем в десять раз, вместо 30–35 тыс. пленников теперь в Алжире находилось менее 1 тысячи, а некогда грозный алжирский флот обветшал и частично вышел из строя: в 1724 г. его силы состояли из 24 кораблей, ав 1788 г. — уже только из 17.

Однако европейские державы и США заставляли деев уважать свои интересы скорее деньгами и подарками, чем военно-морскими кампаниями. Полномасштабное нападение на Алжир позволила себе только Испания: в 1775 г. Карл III организовал крупную экспедицию с целью расширить свои владения в Западном Алжире. Однако испанский десант был окружен под стенами алжирской столицы и полностью разгромлен. Бомбардировки Алжира испанским флотом (1783–1784) ничего не дали, и в 1786 г. Мадрид вынужден был подписать мирный договор с деем Мухаммедом бен Османом (1766–1791), а через шесть лет сдать алжирцам главный город Западного Алжира — Оран (1792). Заключение мира с Испанией в конце XVIII в. обернулось для Алжира некоторым возрождением пиратских традиций позднего Средневековья.

История Алауитского Марокко первой половины XVIII в. прошла под знаком царствования целеустремленного и властного государя — Мулай Исмаила (1672–1727), объединившего марокканские провинции и наведшего невиданный до его правления порядок в государственных делах. Он вступил на престол в 26 лет и скончался на нем же глубоким стариком. Европейские источники сохранили колоритный облик этого выдающегося монарха. Худощавый, высокий, светлокожий шатен с раздвоенной бородкой, Исмаил поражал современников жгучим проницательным взглядом, живостью ума, порывистостью движений и большой физической силой: даже в возрасте шестидесяти лет он вскакивал на коня одним прыжком. Вспыльчивость и жестокость шерифского султана вошли в Марокко в поговорку: всякая неудача или конфликт приводили его в бешенство, а его гнев на придворных нередко заканчивался убийством провинившегося. Исмаил страстно любил деньги и редко останавливался перед преступлением, чтобы пополнить казну или личный бюджет. В то же время в быту он был экономен и питал презрение к роскоши и чревоугодию. Лишь в одном он не отказывал себе на протяжении всей жизни — в любви к женщинам. В его гареме жили более 500 наложниц всех цветов кожи, включая европеек знатного происхождения, а число только его сыновей к концу правления достигло семисот. Сильный темперамент султана, его неистощимая энергия и выдумка проявлялись и в военном деле: он находил удовольствие в войнах, не щадил себя и отличался отвагой. Все эти качества своеобразно сочетались в его характере с истовой набожностью.