Читать онлайн «Московское царство и Запад. Историографические очерки». Страница 22

Решающее значение Пресняков придавал, видимо, второму моменту, ибо, по его мнению, «вся эта эволюция отношений» (выдача грамот и ограничение привилегий) была «направлена к разрушению коренного противоречия между вотчинной властью князя над всей территорией его княжения и вотчинными же правами крупных землевладельцев. Весь строй этих прав был настолько близок к княжескому властвованию над территорией и населением, что связь боярщины с княжеством, казалось, держится только на личной вольной службе ее владельца князю»[334].

Следовательно, Пресняков разделял взгляд Павлова-Сильванского на боярщину как тип «государства в государстве»[335]. Мысль Преснякова о создании с помощью жалованных грамот «обязанности верности» или, другими словами, вассальной зависимости совпадает и с воззрениями М.Н. Покровского. Но Пресняков больше, чем Павлов-Сильванский[336]или Покровский, подчеркнул политическую сущность выдачи жалованных грамот. Характерно введенное им понятие – «политика жалованных грамот»[337]. Намечавшийся еще в работах В. А. Панкова и Μ. Н. Покровского поворот к новым позициям в оценке мотивов выдачи грамот Пресняков довел до логического конца. Одновременно с Покровским Пресняков ясно показал, что политическая сущность выдачи жалованных грамот заключалась в установлении вассалитета-сюзеренитета, определенной формы союза или договора между жалователем и грамотчиком и формы подчинения вассала сюзерену. Впрочем, о «феодализме» автор предпочитал не говорить и избегал пользоваться западно-феодальной терминологией Павлова-Сильванского.

Приближение Преснякова к марксистской постановке вопроса выразилось прежде всего в его попытке вскрыть классовую сущность «политики жалованных грамот». Пресняков четко показал, что князь-жалователь – представитель интересов господствующего класса и не может не действовать в пользу последнего. Как это далеко от взглядов того же Сергеевича, писавшего в свое время: «Различие черных и белых сох не стоит ни в какой связи с сословным различием лиц»[338]! Однако в трактовке природы иммунитета Пресняков не поднялся до анализа рентных отношений и остался на уровне концепции Неволина.

В работах и Покровского и Преснякова практически нет анализа конкретного материала жалованных грамот, поэтому их труды имели значение лишь для теоретического углубления проблемы и постановки новых вопросов. Такой же неисточниковедческий характер носила и вышедшая в 1922 г. «Русская история» Н. А. Рожкова.

Взгляды Рожкова на иммунитет не претерпели существенных изменений по сравнению с дореволюционным периодом. Его концепция по-прежнему состояла из очевидного соединения отдельных положений теории Павлова-Сильванского, с одной стороны, и Сергеевича – с другой[339]. У Неволина и Павлова-Сильванского Рожков взял 1) идею обусловленности иммунитета землевладением[340] и независимости его от пожалований[341]; 2) утверждение, что жалованные грамоты только подтверждали давно сложившиеся права[342]. У Сергеевича заимствовано 1) отнесение иммунитета не к числу феодальных институтов, а к числу «зародышей феодализма»[343] (отсюда и повторение мысли Сергеевича, что феодализм на Руси не развился)[344]; 2) представление о выдаче грамот как более или менее механическом «нотариальном» акте[345].

В третьем томе «Русской истории» Рожков говорил, что в процессе «падения феодализма» всюду сохранялись «устои старого феодального общественного строя – феодальные привилегии и феодальная сословность»[346]. Возможно, это положение он распространял и на Россию[347], хотя не признавал наличия в ее истории периода развитого феодализма. Если подобное допущение верно, в утверждении Рожкова можно усматривать признак солидарности с тезисом Покровского о превращении иммунитета в сословную привилегию, что не исключает вероятности непосредственной переработки Рожковым идеи Сергеевича – Дьяконова относительно вхождения иммунитета в состав крепостного права.

Таким образом, в книге 1922 г. наблюдается не ослабление, а скорее некоторое нарастание влияния построений Сергеевича на схему Рожкова. В связи с отрицанием Рожковым феодализма в России его концепция имела точки прямого соприкосновения и с теорией Π. Н. Милюкова. Это проявилось, в частности, в трактовке иммунитета в книге 1922 г., где Рожков писал: «…Иммунитеты не превратились в полный суверенитет, за исключением непродолжительного момента в XIII в. для отдельных великих княжеств…»[348].

Милюков высказывал в свое время аналогичную мысль: «В своей вотчине он (русский землевладелец. – С. К.) никогда не был тем полным государем, судьей и правителем, каким был западный барон в своей баронии»[349].

Рожков эволюционировал в сторону все большего признания самобытности России. Покровский и Пресняков оставались ближе к Павлову-Сильванскому, но и они несколько отошли от тех прямых отождествлений русских институтов с западными, которые есть у Павлова-Сильванского. Впрочем, всех этих авторов объединял с Павловым-Сильванским, по крайней мере, один основополагающий момент – представление о независимости происхождения иммунитета от пожалований.

Весьма короткое замечание о русском иммунитете принадлежит П. Кушнеру (1924 г.): «Иммунитет на Руси получил также немалое распространение: к XIV веку им обладало большинство крупных земельных собственников»[350]. Неясно, какой теории происхождения русского иммунитета придерживался автор. Во всяком случае, возникновение иммунитета на Западе он связывал с борьбой между вассалами и королем, говорил, что «иммунитет был получен вассалами не сразу», установление иммунитета происходило путем заключения договоров между королем и вассалами, а сам иммунитет есть «отказ короля от вмешательства в действия вассалов, производимые на их земле или над людьми, находящимися у них в зависимости»[351]. С Рожковым его сближает толкование феодального суда как доходной статьи[352]. В целом автора трудно считать вполне четким сторонником теории самобытного происхождения иммунитета.

Некоторые противоречия в понимании происхождения русского иммунитета наблюдаются у И.М. Кулишера (1925 г.). К теории автогенности иммунитета он присоединился в следующих словах: «… Нет сомнения в том, что вотчинники сами издавна себе присваивали эти права…»[353]; «начало…иммунитету было положено, по-видимому, уже в древнейшие времена»[354]. Подобно Преснякову и Покровскому, Кулишер видел начало иммунитета на Руси в праве церковного суда[355].

Автор не дает какого-либо своего объяснения исконности иммунитета, ссылаясь на страницы книг Неволина, Сергеевича, Павлова-Сильванского и Преснякова, хотя взгляды этих историков отнюдь не идентичны. В другом месте того же труда Кулишер как бы забывает тезис о независимости иммунитета от жалованных грамот и говорит, что благодаря содержащемуся в грамотах освобождению крестьян от суда наместников «право суда и расправы передавалось (курсив мой. – С. К.) вотчиннику», «от жалованных льготных грамот (курсив мой. – С. К.) ведет свое начало и податная ответственность землевладельцев…»[356].

Кулишер, вероятно, склонен был считать вотчинников инициаторами выдачи грамот. По его выражению, вотчинники, присвоившее себе иммунитетные права, «заставляли (курсив мой. – С. К.) князей подтверждать их»[357]. Здесь звучит отголосок челобитной теории, осмысленной в духе Шумакова, рассматривавшего жалованные грамоты в качестве хартий вольностей, «вырванных и завоеванных… в пылу классовой социально-экономической борьбы»[358].

В трактовке существа иммунитета Кулишер тоже несколько отошел от Павлова-Сильванского и приблизился к Рожкову. Он оценивал не только податной, но и судебный иммунитет исключительно как доходную статью[359]. Павлов-Сильванский не отрицал эту роль иммунитета и даже говорил, что для мелкого феодала весь смысл иммунитета мог сводиться к получению дохода[360], однако в целом он считал иммунитет прежде всего формой политического властвования[361]. Такого аспекта ни у Рожкова, ни у Кулишера нет. Их взгляды на сущность иммунитета восходят к концепциям Чичерина и Ключевского[362].

В соответствии с идеями последнего, Кулишер уделил много внимания хозяйственному, эксплуатационному предназначению иммунитета.