Читать онлайн «Московское царство и Запад. Историографические очерки». Страница 21

Не вкладывая в понятие «абсолютная монархия» специального конкретно-исторического и социального содержания, подразумевая под ней государство с неограниченной властью монарха, Покровский считал иммунитет, даже в форме унифицированной сословной привилегии, институтом, противоречащим абсолютной монархии, мешающим монархии быть «абсолютной»[312]. По словам автора, французское королевство до 1789 г. «отнюдь не было абсолютной монархией», поскольку там, как и в России, имелось противоречие: «…Король был государем божией милостью, если не прямо земным богом; но в то же время у его вассалов был свой иммунитет, и остатки этого иммунитета, не совсем мирно, но упрямо, продолжали сосуществовать уже с бюрократической монархией»[313]; во Франции еще при Монтескье «налицо были иммунитеты, сословные и провинциальные, и ограждавший их парламент»[314].

Покровский проводит прямую аналогию между Францией и Россией XVIII в.: в «Наказе» Екатерины II Сенат признается хранителем гарантий, его роль фактически отождествляется с ролью французского парламента – судебной курии[315]. «Теория „монархического“ либерализма… – заключает автор, – последнее звено длинного эволюционного ряда, первым звеном которого были столь первобытные учреждения, как „табу“ и иммунитет»[316].

По широте хронологического охвата проблемы иммунитета в России Покровский может быть поставлен рядом только с П. И. Беляевым. Лишь эти два историка уделили серьезное внимание эволюции иммунитета в XVIII – первой половине XIX в.[317]. Но Покровский, подобно Шумакову, сделал основной акцент на вольностях – «гарантиях» дворянства, считая их в каком-то смысле явлением положительным – ограничивавшим самодержавие. Беляев же (как и Ольминский) выделил прежде всего отрицательную сторону привилегий – самовластие дворян в пределах их имений.

У Покровского и Беляева, при всем различии их концепций, было известное сходство и в трактовке происхождения иммунитета. В схеме Покровского источником иммунитета оказывалась «власть старых родителей» или холоповладельцев; Беляеву иммунист напоминал «опекуна в примитивном смысле, имеющего власть над подопечным имуществом и действующего в своих интересах»[318]. Оба исследователя существенно отошли от землевладельческой концепции иммунитета Н.П. Павлова-Сильванского, вероятно, вследствие ее несовершенства, ибо Павлов-Сильванский хотя и признавал иммунитет придатком к земельной собственности, однако не показывал, как именно обусловливался иммунитет собственностью на землю[319].

Основанное на идеях Павлова-Сильванского мнение Беляева, что иммунитет – это «конструкция публичных прав как принадлежности недвижимых имений»[320], сочетается в работе того же автора с противоречащим данному положению славянофильским тезисом, согласно которому феодал – не собственник, а лишь властитель, опекун[321]. Покровский не отрицал собственность феодала на землю и констатировал соединение с нею власти над людьми, но самое эту власть – источник «иммунитета» – он выводил не из собственности на землю, а из патриархально-рабовладельческих прав.

Может быть, отчасти поэтому распространение иммунитета в XVI – начале XIX в. Покровский связывал не с историей земельной собственности, а только с историей взаимоотношений между господствующим классом и правительством. Классовая направленность иммунитета против крестьянства исчезла из поля зрения Покровского. Автор вслед за В. И. Лениным применил марксово понятие «внеэкономического принуждения», однако он выделил его в категорию, стоящую как бы вне самой схемы получения феодальной земельной ренты[322]. Так, в 1910 г. Покровский отождествлял с «внеэкономическим принуждением» княжеский разбой, ограбление земель (видимо, сюда включалось и взимание дани)[323]. В 1915 г. Покровский писал: «Судопроизводство XVIII в. было конкретной формой того внеэкономического принуждения, на котором держалось крепостное хозяйство»[324]. Под «судопроизводством» автор подразумевал тут государственную уголовную юстицию, служившую «торговому капиталу»[325], хотя он и замечал, что в 9/10 случаев дела решал суд помещичий, а не государственный[326]. О «крепостном хозяйстве» Покровский говорил как о «базисе» феодального «правосудия», не показывая включенность внеэкономического принуждения в систему функционирования «крепостного хозяйства»: «…Базисом утонченно-жестокому „правосудию“ XVIII в. служило именно крепостное хозяйство со сложившимися в нем нравами и обычаями»[327].

Следовательно, Покровский создал весьма своеобразную концепцию истории феодального иммунитета в России. Он не дал определения иммунитета как внеэкономического принуждения. Возможно, ученый был склонен даже к противопоставлению этих понятий, ибо в иммунитете (во всяком случае «положительном») он усматривал господство «частного права»[328], власть «старых родителей» и холоповладельцев, а внеэкономическое принуждение относил к функциям публичной власти[329]. Вместе с тем, труды Покровского, как думается, стимулировали работу мысли советских историков в направлении отождествления иммунитета с внеэкономическим принуждением.

Покровский отошел от схемы как Павлова-Сильванского, так и Сергеевича, взяв у первого идею независимости первооснов иммунитета от пожалования, а у них обоих – представление о превращении иммунитета в сословное право. Покровский пошел дальше Павлова-Сильванского, высказав мнение, что и церковный иммунитет существовал до пожалований. В отличие от Сергеевича, он видел в выдаче грамот не простое выполнение воли челобитчиков, а политическую сделку, хотя и сравнивал выдачу грамот с учреждением «монополий». Поставив иммунитет в связь с вассалитетом, Покровский сделал заметный шаг вперед по сравнению с Павловым-Сильванским и Сергеевичем. Покровский, наряду с Шумаковым, верно уловил конституционное значение иммунитета, ограничивавшего самодержавие в пользу дворянства.

Влияние идей В. И. Ленина на созданную Покровским концепцию иммунитета сказалось в том, что историк рассматривал «положительный иммунитет» прежде всего как хозяйственную, а не чисто юридическую или чисто политическую категорию. Порывая с традициями буржуазной историографии, Покровский не считал иммунитет «удельного периода» условием «свободы» крестьян. Напротив, своим отождествлением первоначального иммунитета с властью холоповладельцев Покровский поставил знак равенства между иммунитетом и личной несвободой непосредственных производителей. Тем самым он приблизился к пониманию иммунитета как способа «внеэкономического принуждения», хотя его толкование последнего отличалось противоречивостью.

Ленинскому подходу к изучению крепостного хозяйства соответствовало и стремление Покровского провести прямую линию между ранним и поздним (XVIII–XIX вв.) иммунитетом, что также нарушало каноны буржуазной историографии. Если В. И. Сергеевич и М. А. Дьяконов говорили лишь о включении норм иммунитета в состав крепостного права, то Покровский считал самое власть крепостников формой иммунитета.

В то же время в концепции Покровского были слабые и спорные места: тенденция отрыва иммунитета от землевладения (при декларировании связи между ними), выведение иммунитета из первобытных и патриархально-рабовладельческих отношений, отождествление с иммунитетом любой формы местного самоуправления и т. п.

К 1918 г. относится выход двух книг еще одного видного историка, занимавшегося проблемой иммунитета, – А. Е. Преснякова. Иммунитет и жалованные грамоты интересовали его на этот раз в связи с вопросом об укреплении власти московских государей. Если в печатном тексте лекций Преснякова 1907/08-1915/16 гг. и в его монографии 1909 г. нет прямых высказываний о природе иммунитета[330], то в книге 1918 г. он прямо солидаризируется с мнением К. А. Неволина, что грамоты «только подтверждали тот порядок, который существовал сам собой и по общему правилу с древнейших времен», а обычай «возобновления» жалованных грамот использовался «для постепенного пересмотра грамот по их содержанию, с общей тенденцией к ограничению предоставленных грамотчикам льгот и привилегий»[331].

Однако, кроме повторения верных идей Неволина, Пресняков переосмыслил с новых позиций всю проблему выдачи жалованных грамот в целом. Во-первых, он подчеркнул классовую солидарность князей-жалователей с представителями господствующих сословий, получавших жалованные грамоты: эти акты давали «крупным землевладельцам опору по отношению к другим группам населения»[332]. Во-вторых, автор обратил особое внимание на установление с помощью жалованных грамот политической зависимости грамотчиков от князей: акты ставили «вотчинную власть в подчиненную зависимость от власти великого князя, делали ее из самодовлеющей – делегированной путем милостивого пожалования», «пожалование налагало обязанность верности и могло быть обусловлено определенными требованиями». Наконец, в-третьих, Пресняков отметил, что выдача грамот укрепляла княжескую власть как институт, превращая ее в источник «всякого признанного права»[333].