Читать онлайн «Россия и становление сербской государственности. 1812–1856». Страница 43

Сербский историк Р. Люшич предпринял попытку комплексного исследования первой национальной внешнеполитической программы в своей работе «Книга о “Начертании”». Автор не только подробно останавливается на положениях самого документа, но и проводит сравнительный анализ «Начертания» с более ранними проектами, подготовленными поляками. В результате изучения как самого источника, так и обширной отечественной и зарубежной историографии, дающей самое разнообразное толкование положений, в нем заключающихся, автор приходит к ряду интересных выводов. В частности, Люшич утверждает, что «Начертание» явилось программой сербской национальной и государственной политики и речь в нем идет об объединении прежде всего сербского народа, проживавшего на просторах Османской империи[440]. Эту программу Люшич называет сербской, но не великосербской. По мнению автора, Гарашанин поставил перед внешней политикой княжества две дополняющие друг друга цели: соединение всего сербского народа, а затем уже присоединение к нему других южных славян, в частности хорватов и болгар. В результате такого объединения должно было возникнуть обширное южнославянское сербо-хорвато-болгарское государство[441]. Сначала, по мнению Гарашанина, следовало направить усилия на выполнение первой задачи, а уже позже – второй.

Таким образом, «Начертание» представляет собой великосербскую по форме, но южнославянскую по содержанию программу внешней политики Сербии. Великосербской она была потому, что признавала за сербами главную – инициативную и руководящую – роль в процессе сближения всех южнославянских народов. Они должны были согласиться с этой ролью, приняв во внимание лидерство сербов в борьбе с турецкой властью и значительность достигнутых в ней результатов. Именно поэтому сербская династия достойна возглавить новое государство. Само южнославянское содержание программы вытекало из того разнообразия славянских народностей, которые планировалось объединить в рамках единой державы.

Таким образом, опираясь на «Советы» Чарторыйского и «План» Заха, Гарашанин сумел создать оригинальный проект объединения южных славян в рамках одного национального государства. Оно должно было заменить Османскую империю, подобно тому как Душаново царство в свое время сменило Восточную Римскую империю. Гарашанин первым из сербских политиков понял значение геополитического положения Сербии на Балканах, ее освободительную роль среди других балканских народов. Он наметил направления и методы работы с сопредельными землями, по ставил конкретные задачи, которые должны были выполнять посланные в эти провинции эмиссары. Предполагалось, что они представят подробное описание политического положения земель, состав их войска, арсенала, вооружения, общего настроения населения и их готовности сотрудничать с Сербией[442]. Все эти меры будут детально разработаны в дальнейшем, при составлении конкретного плана пропагандистской работы в южнославянских областях и подготовке сети агентурных работников на местах.

Эту работу предстояло вести в тех провинциях Османской империи, где положение славянства было бесправным и экономически тяжелым. Об этом свидетельствовали многочисленные жалобы и просьбы местных жителей, обращенные к белградскому консулу России. Особенно неблагоприятные условия для славян сложились в Болгарии. Произвол турецких властей побуждал болгар браться за оружие и оказывать вооруженное сопротивление притеснителям. В 1846 г. российский консул Г. И. Данилевский сообщал посланнику России В. П. Титову в Константинополь о волнениях на границах Болгарии с Крушевацким и Алексинским округами. «Болгары собирают помежду собой деньги для составления общественной казны, якобы на предмет предполагаемого восстания», – писал Данилевский[443]. Сербское правительство пользовалось у болгарского населения большим авторитетом, к нему обращались даже чаще, чем к российским властям, – Сербия была ближе, и хотя ее правящие круги не являлись столь влиятельными, но могли более оперативно откликнуться на ту или иную просьбу с болгарской стороны. Не случайно в «Начертании» предусматривалось оказание действенной помощи именно болгарам: это и принятие болгарской молодежи в сербские учебные заведения, и печатание книг на болгарском языке, и поддержка национальной церкви.

В то же время жители Болгарии стремились использовать малейшую возможность для обращения к российскому представителю в Белграде, надеясь, что он донесет их просьбу до сведения императора. В отчаянии они писали, что им остается «единственная надежда на Бога и… на всемилостивейшего вашего и нашего царя Николая»[444]. В письмах сообщалось о непомерном грузе налогов, возложенных на христиан болгарских округов, их религиозном преследовании. «Имущества наши разграблены, и мы не видим конца нашим страданиям, народ… ждет от Вас спасения, иначе мы погибли безвозвратно», – говорилось в одной из жалоб[445]. Турки произвольно занимали христианские земли, отнимали собственность, побои и убийства болгар были обычным делом. «Арнауты беспрестанно грабят христиан, нападают на них в лесах и отнимают у них скот, лошадей и даже одежду, мы же живем в вечном страхе», – сообщалось в письме группы болгар из Ниша на имя Данилевского[446].

Другие южнославянские народы, находившиеся под властью Турции, также обращали свои взоры к России. Особые отношения связывали ее с Черногорией. Владыка Петр Петрович Негош за время своего правления дважды посетил Петербург, Черногории оказывалась ежегодная материальная помощь со стороны российского правительства, ее подданные принимались на российскую службу и пользовались льготами разнообразного характера. Находясь в Константинополе, посланник Титов взял на себя обязанность покровительствовать прибывающим в турецкую столицу черногорцам. Негош в следующей форме ходатайствовал об этом: «Единоплемение и единокровие черногорцев с русскими и столь сильное российских императоров влияние, которое она, начиная с времени Петра Великого, имела на сей черногорский народ, дают мне право покорнейше Вас просить о сем»[447].

Если болгары могли обращаться за защитой к российскому консулу в Белграде, а черногорский владыка состоял в непосредственной переписке с Петербургом, то православное население Боснии было практически лишено связей с российскими властями. Лишь в конце 40-х гг. дипломатические представители России стали поднимать вопрос о необходимости иметь своего агента в Боснии, куда стремились проникнуть путем учреждения консульств как Австрия, так и Франция. Боснийцы также пытались установить связь с российскими представителями в Белграде и Вене. В австрийской столице их доверием пользовался священник российской посольской церкви М. Ф. Раевский, выражавший сочувствие делу славянского освобождения. В Белграде боснийцы обращались к российскому консулу, но подобных документов весьма немного. Так, в 1846 г. к Данилевскому попала жалоба боснийских сербов на произвол местного начальства в Казарском, Новском и Предорском округах, где были совершены убийства сербов[448]. Иногда из Боснии прибывал посыльный для того, чтобы лично рассказать российскому консулу об отчаянии христиан вследствие терпимых ими притеснений от турецких властей[449]. Примечательно, что между православным и мусульманским населением Боснии не было единства даже в действиях против общего притеснителя. Когда в Бихаче вспыхнуло восстание мусульман, недовольных произволом при сборе податей, оно не было поддержано христианской общиной. «Замечательно, – доносил консул Левшин в Петербург, – что боснийцы христианского вероисповедания не приняли ни малейшего участия в сем мятеже»[450]. Этот факт свидетельствует о реальном разобщении христианского и мусульманского населения края и тех тяжелых противоречиях, которые существовали между ними. В то же время сербы, принявшие мусульманство, не знали другого языка, кроме сербского. Их в Боснии насчитывалось около 550 тысяч, в то время как сербов-католиков было 250 тысяч, а православное население составляло 900 тысяч человек[451]. Несмотря на большую численность сербского населения в Боснии, их религиозная разобщенность мешала объединению и вела к росту противоречий между самими этническими сербами.

Все жалобы, обращенные к российским властям, обычно лишь приумножали традиционные предостережения «не предаваться никакой самоуправной попытке, которая может вовлечь… в совершенную гибель»[452]. Российский кабинет по-прежнему не поощрял нелегитимных методов борьбы южнославянских народов и даже в самых тяжелых для них обстоятельствах не забывал напоминать о недопустимости вооруженных действий против законной власти султана. Надежды на то, что Николай I «не захочет оставить народ христианский страдать невинно», ни на чем не основывались. Болгария в это время оставалась оплотом османского влияния на Балканах и не могла привлечь пристального внимания России. Если Сербия уже превратилась в островок относительной самостоятельности югославян внутри Османской империи, то Болгария, густо населенная турками, чувствовавшими себя здесь полновластными хозяевами, не представляла для российских политиков перспективного региона для успешного антиосманского противодействия. То же относилось и к Боснии, частично населенной мусульманами и католиками, которая к тому же являлась регионом столкновения интересов Турции и Австрии. Таким образом, Россия могла рассчитывать лишь на сохранение своего влияния в Сербии. Что касается Черногории, то однородность ее славяно-православного населения и дружеское расположение к России, безусловно, составляли основу давних русско-черногорских связей. Дело осложнялось лишь тем обстоятельством, что Порта упорно не хотела признавать за Черногорией статуса независимого государства, каковым считали свой край сами черногорские владыки. Иметь еще один повод для бесконечных пререканий с османским правительст вом Россия не хотела, но, принимая во внимание близость Черногории к адриатическому побережью, а также приверженность ее руководства к державе-покровительнице, Петербург считал необходимым оказывать денежную и моральную поддержку этой небольшой горной области.