Читать онлайн «Как подменили Петра I». Страница 44

Ободренные этим союзом, шведы стали претендовать на Литву, уже захваченную русскими войсками. Царь Алексей Михайлович должен был прервать победоносное наступление на западе и обратиться на север. Это было, конечно же, весьма нежелательное для России осложнение отношений с соседями. Тень Акундинова вновь замаячила на политическом горизонте…

Но это был лишь последний отголосок беспокойной жизни и деятельности 11-го самозванца.

После смерти Акундинова прошло три с половиной века. И теперь вряд ли можно найти какое-либо серьезное подтверждение его родства с Шуйскими. Впрочем, нельзя и достаточно обоснованно доказать его обман. Поэтому вопрос об этой загадочной личности так и останется в нашей истории нерешенным. И хотя я, как автор, все же склоняюсь к мысли, что не все в рассказах Тимошки вымышлено, и даже уверен в том, что был он благородного происхождения, мне его трагедия видится в другом — в том, что он не был признан в России.

Можно только сожалеть, что этот необычайно одаренный человек не нашел себе достойного места и занятия на родине. Многочисленные его способности так и не были реализованы до конца, и его талант был растрачен на пустяки и бесконечную борьбу с обстоятельствами. В то время Россия была чрезвычайно бедна умными и образованными людьми, поэтому звезда Акундинова могла подняться очень высоко. Он мог украсить отечественную литературу и придать ей новое направление, мог быть великим дипломатом или государственным деятелем, которого Россия помнила бы и гордилась. Но судьба, в силу каких-то неведомых нам причин, не была к нему благосклонной. Родина отвернулась от него, и он умер в расцвете лет с постыдным клеймом негодяя и обманщика.

Свидетельство Тимошки Акундинова, ложно называвшегося князем Иваном, сыном царя Василия Иоанновича Шуйского, данное им в бытность в Венеции тамошнему жителю Анастасию Милярду, в знак особенной благодарности за гостеприимство и услуги, им оказанные. Писано 1648, октября 26.

Под этим свидетельством помещена приписка: «Писал подьячий Костянтин Конюховский, его княжеской милости жилец».

Такое же свидетельство дано иеромонаху Феофилакту, настоятелю церкви Св. Георгия в Венеции.

Печать Акундинова, которая была изготовлена в Италии.

Изображение увеличено.

Письмо Акундинова из Чигирина к путивльскому воеводе, боярину князю Семену Васильевичу Прозоровскому:

«Князь Семен Васильевич, государь!

Не тайно тебе о разоренье московском, о побоищах междоусобных, о искорененье царей и царского их рода и о всякой злобе лет прошлых, в которых воистину плач Иеремии о Иерусалиме исполнился над царством Московским, и великородные тогда княжата скитались по разным городам, как заблудшие козлята, между которыми и родители мои незнатны и незнаемы в разоренье московское от страха недругов своих невольниками были и со мною невинно страдали и терпели, а сущим своим прозвищем, Шуйскими, не везде называться смели. Об этом житье-бытье нашем многословить не могу, только несчастью своему и бедам настоящее время послухом[65] ставлю, которое время привело меня к тому, что я теперь в чужой земле в незнаемости окован сиротством и без желез чуть дышу, и жалостную, плачевную грамоту к тебе, государю своему, пишу: прими милосердно и знай про меня, что я, обходивши неволею и окруживши турские, римские, итальянские, германские, немецкие и иные многие царства, наконец, и Польское королевство, не желаю никому на свете поклониться, кланяюсь и покорюсь только ясносияющему царю Алексею Михайловичу, государю вашему и моему, к которому я хочу идти с правдою и верою без боязни, потому что праведные царские свидетельства и грамоты, что при себе ношу, и природа моя княжеская неволею и нищетою везде светится, чести и имени гласовитого своего рода не умаляет, но и в далеких землях звонит и, как вода, размножается. Все это делается на счастье и прибыль отечеству моему и народу христоименитому, на убыток и бесчестье государевым недругам, на славу великого государя, которого есть за мною великое царственнейшее дело и слово и тайна; для этого я в Чигирине никому не сказываюся, кто я, во всем от чужих людей сердечную свою клеть замыкаю, а ключ в руки тебе отдаю. Пожалуй не погордись, пришли ко мне скрытно верного человека, кто бы умел со мной говорить, и то царственное слово и дело тайно тебе сказать подлинно и совершенно, чтоб ты сам меня познал, какой я человек, добр или зол; а покушавши мои овощи и познавши царственное великое тайное слово, будешь писать к государю в Москву, если захочешь, а ключи сердца моего к себе в руки возьмешь, с чем я тебе, приятелю своему, добровольно отдаюсь. Знаю я московский обычай, станешь писать в Москву об указе теперь прежде дела, а пойдет на протяжку в долгий ящик, но я ждать не буду, потому что делаю это ни для богатства, ни для убожества, но, пока плачевного живота станет, орел летать не перестанет, все над гнездом будет убиваться».

Письмо Акундинова из Киева посланнику Василию Унковскому в Чигирин:

«Василий Яковлевич, государь!

Всемогущая Божия сила в моей слабости такую крепость учинила, что из смрадной челюсти турской меня освободивши, принудила, чтоб шел к Москве и покорился добровольно холопски его царскому величеству, государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Руси самодержцу, о чем я писал к нему, государю, в Посольский приказ дважды, и указ мне был прислан с подьячим Тимофеем Мосолитиновым от государя. Но зависть вражия от Петра Протасьева сталась и возбранила мне дорогу к государю в Москву, потому что он тайно совещался с богатыми, как бы изловить и убить неповинного. Несмотря на то, выполняя завет мой, я готов ехать к государю в Москву хотя и на вольную страсть, ничего не опасаюсь по правде моей и невинности, готов показать ясно, что, хотя и в подьячих там был, однако благородия Шуйских княжат не лишен. Обещаюсь словом моим крепким и постоянным ехать к государю в Москву, если ты пожалуешь, захочешь со мною увидеться и поговорить дружеским обычаем, что воистину будет на пользу государеву делу и на прибыль, а тебе на честь и славу, потому что познаешь, какой цены мои камни, не найдешь темности в моей светлости. Пожалуй же, Василий Яковлевич, отпиши ко мне: учинишь ли так или не учинишь? И если захочешь учинить, то прошу, чтоб увидеться, пока его милость пан гетман не приехал, чтоб нам самим друг с другом рассудить, не ходя на суд; лучше будет, положившись на Бога, учинить по Богу, которому учинил я обет, что в Москву ехать желаю. Тот меня избавил и избавляет, уповаю, что и еще избавит от врагов моих».

Копия речи, говоренной Тимошкой Акундиновым на латинском языке, шведскому государственному канцлеру Оксенштирну в Стокгольме:

«Пресветлый и Высокородный Граф, верховный канцлер могущественной короны Шведской! Государь мой милосердный!

Со всенижайшею покорностью повергаюсь к стопам твоей светлости и предавая себя совершенно защите и покровительству твоего милосердия, слезно умоляю, как несчастнейший человек, жестоко притесненный и гонимый и, сверх иных величайших бед и несчастий, лишенный невинно чести, имущества и даже звания от враждебных преследователей всего моего родства и фамилии, весьма знаменитой в странах Московских. Проведши все годы жизни моей более в бедствиях, нежели в благополучии, более в несчастии, нежели в счастии, быв подвержен несказанным и неслыханным притеснениям и гонениям и, наконец, пораженный смертию родителя моего (случившегося по долгу природы), был я изгнан из отечества жестокосердными преследователями всей моей фамилии, с таким насилием, что принужден был покинуть мать мою, жену (которая по удалению моем из Москвы погибла несчастным образом) с малолетними сыновьями, все мое имущество и идти в поносную ссылку. Семь лет протекли, как, пламенея непрестанно неугасимою любовию к моему отечеству и помышляя всегда с новым и сугубым усилием о моем в него возвращении, я прилагал к тому неизчетные труды и всегдашние заботы. Не изчислю всех употребленных мною издержек и умалчиваю о довольно плачевной повести моего турецкого невольничества и об других приключениях, случившихся со мною в течение этого времени. Равно не упоминаю неизменной ревности и сердечной преданности моей к любезному моему отечеству, к которому пламенная любовь моя окончится не иначе, как только с моею жизнью, душевно скорблю, что во время пребывания моего в Константинополе я принужден был с пролитием крови моей лишиться напечатленного на мне знамения моей родины. После того, блуждая столько лет по Украине, готов был, при помощи Божией, вступить уже в пределы моего отечества, но слепая, закоренелая и как бы крамольная ненависть ко мне вышеупомянутых моих преследователей в том мне воспрепятствовала, вместе с их внутренними древними и вновь восставшими несогласиями и раздорами, так что, забывая всю привязанность мою к несчастному отечеству, я вторично должен был удалиться в страны чуждыя. Таким образом, я желал скорее сам претерпеть все причиненные мне обиды и злодеяния, нежели, отмщая врагам моим, нанести им какое-либо зло, хотя и имел всякую возможность и необходимые силы противостоять всем их насилиям. Руководимый единственно любовию моею к отечеству и желая ему всякого блага, я никогда не хотел и помыслить о чем-либо подобном и прибегнул потому к покровительству некоторых христианских Государей, от которых надеялся соболезнования и сострадания к моим несчастиям. В числе других мне казалось легче, или, скажу лучше, далеко пронесшаяся слава о человеколюбии и беспримерной милости Ея Величества, Пресветлейшей Королевы Шведской, побудила меня к тому, что я чрез Польшу, Трансильванию, Силезию, Саксонию и другие земли отправился втайне и под прикрытием чуждаго имени и чуждаго одеяния, поспешая, или, лучше сказать, летя сюда, подобно бедной невинной птичке, скрывающейся от хищного ястреба. Теперь я уже в сем славнейшем граде и повергаюсь всенижайше к стопам Вашего Высокопревосходительства, как несчастнейший и с прахом сравненный человек, происшедший не из последнего рода между прочими первейшими фамилиями Московского Государства и поныне везде тщательно старавшийся скрываться в неизвестности. Ныне же с полною и совершенною доверенностью к Вашему Высокопревосходительству я не боялся явиться публично и открыть перед Вами сокровенные скорби мои, да соблаговолишь воззреть на раны сердца моего очами сострадательного милосердия и простереть мне свою могущественную сенаторскую руку, коею ты, при благословении Божием, счастливо управляешь и держишь славное изумительными для целого мира воинскими подвигами и христианским евангелическим исповеданием царство Пресветлейшей и Всемилостивейшей Королевы, твоей Государыни, быв предназначен к этому высокому счастию всеблагим и всемогущим Богом с давнего времени.