Читать онлайн «Гитлер». Страница 17

Некоторые из этих соображений могут быть применимы к Великобритании, также не избежавшей влияния расистских, антисемитских, националистских и империалистских идей. Однако здесь индустриализация началась раньше, и движения социального протеста просто не успели достигнуть опасного размаха: элиты вовремя пошли на уступки в области политической и экономической системы. Некоторые историки отмечают корреляцию между внутренней и внешней политикой Великобритании, которая социальной конфронтации и войне предпочла поиск компромиссов и путь реформ. Знаменитое умиротворение (appeasement) может служить лучшей иллюстрацией победившего по ту сторону Ла-Манша прагматизма, нацеленного в первую очередь на защиту «британских интересов».

Условия возникновения и стиль властного режима, пренебрегающего политическим либерализмом, по мнению Фрица Штерна, привели Германию к агрессивному поведению во внешней политике. И Бисмарк, и Вильгельм II сочли бы абсолютно немыслимым, если бы у них в стране появилось хоть что-то напоминающее «законную оппозицию». Однако вся их силовая и героическая риторика была, возможно, лишь способом маскировки собственной слабости, ибо элиты постоянно подвергались (или верили, что подвергаются) всевозможному давлению: юнкеры опасались буржуазии, буржуазия – рабочих, и те и другие вместе – внешней угрозы.

Что касается расцвета «германской идеологии», то он одновременно предшествовал и развивался параллельно с националистическими идеологиями, зародившимися в других странах. Наиболее раннее проявление национализма лежит в области культуры. Германия добилась национального единства только в 1871 году, причем движущей силой национального чувства служил язык – не будем забывать, что аристократия и образованный слой предпочитали говорить по-французски, следовательно, именно это «культурное порабощение» и требовало слома.

Прежде чем стать государством-нацией, Германия должна была осознать свое культурное единство, то есть стать нацией одной культуры. Эту миссию взяли на себя поэты, пробуждавшие национальное сознание, рассеянное по множеству мелких центров. На этот «разрыв» сетовал Гёльдерлин; Шиллер задавался вопросом, а где же она, его Германия: «Я не могу найти эту страну. Там, где начинается интеллектуальная Германия, кончается Германия политическая». Гёте писал, что нет такого города и такой страны, про которую можно было бы сказать: вот Германия. Понадобился шок наполеоновских завоеваний, чтобы национализм приобрел политические черты. Впрочем, с самого начала имела место некоторая двойственность: если восторженные поклонники Наполеона мечтали внедрить идеи 1789 года, то другие видели в нем захватчика и носителя чуждой и враждебной идеологии. Такие мыслители, как Ян, Арндт и Фихте, вкладывали в понятие «народ» более героическое содержание. Поверхностному рационализму французов следовало противопоставить глубину немецкой души и немецкого духа (Geist). Первые проявления идеологии volkisch (национализма расистского толка, хотя принятый перевод не вполне передает смысловую наполненность понятия) датируются началом XIX века, и именно она стала ядром нацистской доктрины. В силу отсутствия политиков и публицистов, в также достаточно мощных организаций, эта идеология пребывала в латентном состоянии до конца века. Между тем революции 1848 года и первая волна индустриализации способствовали скорее распространению либеральных идей. Но вскоре стремление к созданию государства-нации выступило на первый план. История его формирования, начиная с частичной экономической интеграции (образование таможенного союза – Zollverein) и ряда войн, хорошо известна. Однако, как только Второй рейх стал реальностью (1871), многие и многие немцы испытали глубокое разочарование. Во-первых, это государство оставило за своими границами слишком большое число немцев, в частности в Австро-Венгерской империи. Во-вторых, оно больше напоминало конфедерацию, чем федеративное государство, оставляя за землями право решения многих вопросов (хотя Пруссия получила определенные преимущества). Дробление и структурный дисбаланс усугубляло неравномерное экономическое развитие регионов. Начавшийся в 1873 году спад усилил эти диспропорции и послужил укреплению лагеря консерваторов и ослаблению либералов, во всяком случае на уровне рейха (на региональном и локальном уровнях это проявлялось в меньшей степени). С другой стороны, кризис благоприятствовал росту двух партий, которые Бисмарк считал «врагами рейха», повинными в пропаганде идей интернационализма – Социал-демократической и Центра (католической партии), – и против которых боролся, с первой – при помощи антисоциалистических законов, против второй – объявлением «культурной войны». Тем не менее Центр, представлявший католиков (треть населения), сумел в течение довольно долгого времени играть важную политическую роль, обеспечивая рейхстагу неустойчивое равновесие между различными течениями. Однако в период с 1874 по 1912 год он потерял часть голосов рабочих, отвернувшихся от него, в том числе вследствие его альянса с консерваторами в 1879 году. Начиная с 1912 года крупнейшей партией Германии стали социал-демократы. Ни разу не войдя в правительство, они образовали своего рода государство в государстве, со своей особой культурой и маргинальной общественной жизнью, хотя к правящему режиму относились терпимо. Именно из их рядов вышли реформисты.

Причины появления второго дыхания немецкой идеологии и возникновения расистских и империалистских идей следует искать в географическом, политическом и социальном развале рейха. Служа выражением агрессивного национализма, они в то же время выступали инструментом определенных групп давления, преследующих вполне конкретные цели – объединить «отсталую» (Плесснер) и разобщенную нацию.

В своем немецком варианте образца XIX века национализм отличается главным образом тем, что акцентирует (не без пафоса) понятие Volk – «народ», развивающийся в естественной среде и служащий выражением составляющих его живых сил. Благодаря своей принадлежности к народу, отдельный индивидуум оказывается связан одновременно с природой и с «высшей реальностью». Внутри подобного пантеистического понимания природы, унаследованного от романтизма, народ выступает как историческое единство, уходящее корнями в далекое прошлое. Пропагандисты идеи Volk говорили о качествах, «внутренне присущих» германцам, и противопоставляли средневековое общество промышленной и городской цивилизации. Мифическое Средневековье, с его жесткой иерархией и сельским укладом жизни, символизировало единство народа с землей.

Огромное количество мифов, связанных с историей Священной империи, оставили свои следы в коллективном воображении, укрепляя осознание идеи национального единства. В своей книге «Германский дух» Ганс Кон напоминает о судьбе последнего из Гогенштауфенов, императора Конрадина, обезглавленного в Неаполе в 1268 году. Тогда началось «великое междуцарствие», «ужасный период», на протяжении которого рейх, лишенный императорской власти, раскололся под действием центробежных сил, тогда как соседние государства, за исключением Италии, переживали пору консолидации и формирования современных политических целостностей. Катастрофа разразилась внезапно, сто лет спустя после того, как дед Конрадина Фридрих Барбаросса довел немецкий престиж до апогея. Память о нем околдовывала немцев еще много веков. Родилась легенда (на самом деле ее героем был его внук, Фридрих II Гогенштауфен), согласно которой он спит внутри горы Унтерберг, близ Зальцбурга (по другой версии, Киффхаузер в Тюрингии). Император, хоть и спящий, остается хранителем своего народа и придет ему на помощь в случае опасности. Миф об имперской миссии глубоко укоренился в коллективной памяти. Часто он связывался с понятием Wahlkaiser – народного императора, выходца из народа и народного избранника. Помнили они и Теодориха Великого, короля остготов, верный помощник которого Тотила погиб в битве 552 года. Книгой Феликса Дана «Битва за Рим» (1867) зачитывались поколения немцев. В некоторых частных архивах, сохранивших документы, относящиеся к последним дням Третьего рейха, есть и такие, в которых упоминается об этом последнем сражении готов. (Некоторые верные приспешники фюрера пытались отсидеться в туннелях соляных копей, чтобы сражаться до последнего дыхания, а сам Гитлер выражал желание быть похороненным на Унтерберге. Кружащие вокруг могилы вороны служили бы напоминанием того, что заколдованный герой ждет пробуждения к новой славе.) Кон отмечает также, что перенос политического центра Германии из Швабии (юго-восток) в Пруссию породил и другие мифы, в том числе миф о спартанском образе жизни, чувстве долга и железной воле Фридриха Великого. Это он превратил маленькую бедную страну в могучее военное государство – но к этой теме мы еще вернемся. Тот факт, что он одновременно был сторонником Просвещения, что при его дворе жил Вольтер и что многие беженцы-гугеноты обрели под его крылом новую родину, ни в малейшей степени не запечатлелся в селективной памяти фюрера; его восхищение вызывала культурная аура короля-солдата.