Читать онлайн «Отпадение Малороссии от Польши. Том 1». Страница 67

Остров на устье Старца, по современному рассказу казацких старожилов, служил уже однажды для казаков убежищем от панской силы. Еще в половине XVI века, казаки, взбунтовавшиеся против князя Вишневецкого, окопались на этом острове и защищались от его войска. Высокие валы в углу острова свидетельствовали, что борьба между ними была упорная. Гуня прибавил к этим валам новые и до того сознавал свою безопасность, что во время наступившей блокады часто оставлял ворота в течение целого дня отворенными. Низменная почва, поросшая дубровами, благоприятствовала казацким вылазкам и ополчениям.

Николай Потоцкий подоспел к этому месту 12 июня, когда казаки не успели еще все войти в окопы. Не дожидаясь нападения, они приветствовали его стремительным ударом, и, по выражению очевидца, здоровались с коронным гетманом до поздней ночи.

Ночью пришел панский обоз. Коронное войско расположилось длинной полосой напротив казацких окопов. Николай Потоцкий занимал казаков мелкими битвами и приступами день и ночь, в ожидании своей «арматы», которая шла по его следам из Киева.

Она пришла под конец июня. Вместе с нею, в числе других панов, явился и знаменитый банит Лащ, ведя за собой 400 отважных воинов. Казацкое гайдамачество, разлившееся от Гадяча на левой стороне Днепра, до Уманя и Дымера, на правой, заставило украинских панов прибегнуть к решительным мерам для охранения их имуществ. Паны нанимали людей, способных к войне по всей Руси и Польше, делали из них, по легкому вооружению, «казаков», или по тяжелому «драгун», разгоняли гайдамацкие купы, и потом отправляли свои ополчения в помощь коронному полевому гетману на берега Сулы.

Духовные паны подражали светским. Различие вероисповеданий и сословных интересов исчезло в виду общей беды. Киевский бискуп прислал к Потоцкому свою хоругвь, которая разбила под Дымером более тысячи гайдамак, и представил ему самого ватажка гайдамацкой купы, какого-то Пожарского, судя по фамилии шляхтича. Иезуит Елец лично привел к устью Старца 70 православных всадников, нанявшихся для обороны иезуитских имений. Ариянин Юрий Немирич разъезжал с православными подданными своими по правому берегу Днепра, разгонял ополчения взбунтованной черни, и не допускал их соединиться с низовцами. То же самое делали князья Четвертинские; то же делали Проскуры, Аксаки и другие православные паны.

Эти разъездные команды захватили, в числе прочих запорожских возмутителей и раненного на устье Старца «опекуна Украины», Скидана Гудзана, ехавшего в Чигирин.

Он был доставлен в лагерь Потоцкого, и в последствии казнен вместе с Путивльцем и другими бунтовщиками.

И все-таки, усмиряя бунтовщиков, паны готовили в будущем новые бунты. Переходы всех вообще ополчений, хотя бы и казацких, были крайне обременительны для мещан и поселян во всякое время. Теперь своевольство приверженцев правительства давало себя чувствовать всюду, где можно было попрекнуть местных жителей участием в бунте. А как смотрели жолнеры в этом отношении на панских подданных, видно из отзыва самого Потоцкого о виновности в бунтах всего Поднеприя и Заднеприя. Походы Потоцких, Вишневецких, Лащей Тучапских, необходимые и разумные в глазах людей зажиточных, были неприятельским нашествием в глазах бедняков. Забывая, что казаки только в таком случае не грабили их, когда они сами делались казаками, бедняки вопияли против ляхов, руйнующих Украину, и таким образом ширилась пропаганда будущей руины всего того, что не принадлежало её деятелям. Запорожские добычники с одной стороны, а украинские попы и монахи с другой, каждые в своих отдельных видах, направляли эту пропаганду к её истребительной цели.

В довершение бедствий, предстоявших польско-русскому обществу, а с ним и всему русскому народу, не исключая и московского, разбойный элемент самой шляхты, неодолимый для лучших её представителей, польских и русских, продолжал развиваться на счет людей порядка и благоустройства. Подобно тому, как низовцы с украинскими гайдамаками изображали собою в Польше домашнюю Татарщину, буяны и хищники шляхтичи были в этом жалком государстве собственною, домашнею казатчиною. Под шум общей тревоги, произведенной гонитвою за низовцами и за проповедуемым ими гайдамачеством, местные шляхтичи, как и во времена Косинского, грабили друг друга, а некоторые из польско-русских дворян обратили грабежи и насилия в постоянный источник доходов, подобно Лащу Тучапскому. Зло было так велико, что сеймовая конституция 1638 года объявила на всю Польшу (не умалчивая уже, «ради великой гнусности дела и чтобы не было вредной памяти») следующее:

«Есть у нас такие люди, которые, не обращая внимания на общие войсковые законы, собирают вокруг себя купы из разного рода неоседлых людей, как-то: волохов, сербов, татар, лишенных чести шляхтичей, наконец, из собственных своих подданных, и с этими купами расхаживают из села в село по шляхетским имениям, разоряя убогих людей постоями и ночлегами, к великому обременению шляхетского сословия», и т. д.

Положение польского правительства было тем трагичнее, что, страдая от разнузданности шляхты вообще и жолнерского неистовства в особенности, оно, в глазах казаков и тех, которые сочувствовали казачеству, представлялось не миротворцем и защитником, а губителем несчастного края, возмущенного запорожскою интригою. Димитрий Гуня, сидя в своих окопах, делал вот какие внушения панам, которые решились положить конец украинскому своевольству:

«Мы думали», (писал он к Николаю Потоцкому), «что ваша милость, как пан христианский, сжалится над пролитием такого множества невинной крови, и как-нибудь положишь конец этим смутам. Но, видно, не для мира и благоустройства пришли вы в эти плавни, под Запорожское войско, со всеми своими силами, а с тем, чтобы до конца нас выгубить, распустив свои отряды, которые свирепствуют над невинною христианскою кровью хуже каких-нибудь неприятелей Св. Креста. Будучи жестокими тиранами, не имеете, видно, вы ни правды, ни страха Божия. Пускай бы уже воевали вы с нами, казаками, которые обрекли на то свою жизнь и возложили на Бога упование свое. Нет, вы нападаете на убогих людей, которых голос и невинно пролитая вами кровь вопиют к Богу о мщении, и возбуждают нас к нему. Теперь уже мы решились один на другом положить свои головы, стоя за свои кровавые заслуги, за права и вольности, данные нам издавна святой памяти польскими королями и уничтоженные нашими изменниками, но не примем такого мира, как под Кумейками».

Если бы было справедливо то, что пишут псевдоисторики о стоянье казаков за веру, о гонении польскими панами православия и о жидовском глумлении над церквами, попами и прихожанами среди казацкого края, то Гуня непременно попрекнул бы этим Потоцкого, и ухватился бы за ляшеское поругание религии, как за главное оправдание казацкого бунта. Но он говорит об одних войсковых интересах. Казаки разглагольствовали только перед своею публикою о наступлении ляхов на православную веру. Для возбуждения диких страстей, они сочиняли даже рапсодии о том, как покровительствуемые панами ляхами жиды-рандари вмешивались в церковные обряды. Ничего подобного не могли они написать к Потоцкому и его соратникам, в числе которых было множество людей православных.

На письмо Гуни Потоцкий отвечал, что казаки потеряли свои старинные права, вооружаясь против маестата его королевской милости, и должны довольствоваться правами, данными им теперь от короля и Речи Посполитой.

Казаки стояли на своем, — что иначе не положат оружия, как возвратив себе старые права.

Потоцкий повел свое войско на приступ (это было 1-го июля ст. ст.), а между тем его артиллерия действовала с двух пунктов. Казаки оборонялись целый день, а на другой день опять прислали просьбу о подтверждении им старых прав. Чтобы не ожесточать их против себя лично, Потоцкий отправил к ним послов с конституцией прошлого сейма и с уверением, что он исполняет лишь волю правительства, но отнюдь не посягает на их вольности.

Чтение конституции было заглушено криками верховодов бунта. Гуня просил послов обождать ответа до утра. Но прошло утро, а казаки не давали ответа. Наконец Потоцкий потерял терпение, тем больше, что кони у него в стане изнемогали от недостатка корма. Казаки также терпели голод. Потоцкий разослал отряды по ближайшим селам, из которых они добывали себе съестные припасы, и велел выжечь все до тла. Тогда осажденные взмолились о пощаде; но покорности, которой от них домогались, не выражали.

Началась опять пальба с разных сторон по казацким окопам; начались попытки вторгнуться в обложенный блокадою табор. Казаки отражали приступы, и хитрыми вылазками держали панское войско в постоянной тревоге. После утомительного, исполненного опасностей дня, наступила такая же ночь. Никто в панском стане не снимал с себя панциря и оружия.