Читать онлайн «Отпадение Малороссии от Польши. Том 1». Страница 60

- что казаки обязываются идти на Запорожье, сжечь морские челны и выпроводить из Запорожья чернь, которая окажется лишнею против количества, назначенного для сторожи.

«Относительно реестровиков» (сказано в заключение унизительного обязательства) «отдается на милосердие и волю его королевской милости и Речи Посполитой, и обещаемся быть в таком комнуте, какой их милости паны коммиссары нам оставили, и в таком устройстве, какое укажет нам самое милосердие его королевской милости, нашего милостивого пана, и пребывать в полной верности, цноте и подданстве Речи Посполитой на все грядущие времена. В чем во всем, поднявши руку, присягаем, и на то все для вечной и бессмертной памяти о каре над нами за наши преступления, чтобы на будущие времена не было больше подобных бунтов, а равно и об оказанном нам помиловании, даем сие писание и кровавое наше обязательство под войсковою печатью и за подписью нашего войскового писаря».

Этим писарем и составителем обязательства был Богдан Хмельницкий, воспользовавшийся, через десять лет, бунтом Павлюка и Скидана, как программою для одоления польско-русских панов с помощью татар.

Между тем как на русской стороне Днепра была решена судьба павлюковцев, на татарской ничего о том не знали. В отсутствие Скидана, там властвовал полковник киевских казаков, Кизим. Торжество над местною шляхтою, безнаказанные разбои и насилия над казацкими ворогами, а ими были все зажиточные люди, даже попы и монахи, непробудное пьянство в кабаках, оглашаемых звоном кобз и пронзительным криком кобзарей, до того поглощали умственную энергию беспутной толпы, что она и не думала устроить правильное сообщение с русским берегом, а плывущий по Днепру лед отбивал у неё и последнюю к тому охоту.

Притом же в казацких купах, титуловавших себя Запорожским войском, кроме вражды к панам, не было ничего общего. Не только новобранцы казачества, но и выписчики, называвшие себя старинными казаками, — в самом начале Павлюковщины, в случае неудачи затеянного бунта, имели в виду или Дон, или белгородские пустыни Московского царства, где уже много панских и королевских подданных поселилось на вечной, как им казалось, «воле». Кроме того, они легко могли найти приют в новых панских осадах по реке Ворскло, за которою к востоку шли уже необитаемые степи.

Новые Санжары, Кобыляки, Лучки, Переволочня и другие слободы, или воли, против запрета самих осадчих и собственников, служили убежищем тысячам голышей, оставлявших полуопустелыми сравнительно старые осады, из одной мечты о полной независимости. Поэтому воспреобладать над панами для заднепровского скопища значило пьянствовать на счет зажиточных людей, а быть побежденными значило разбежаться по своим притонам и перебиваться кой-как до новой усобицы с украинскими землевладельцами.

Не дорожить ничем, кроме движимости, было тогда свойственно не только казакам, и татарам, но и многому множеству шляхты. Стих украинской песни:

или такой стих:

выражает бытовую действительность украинской массы. Целый народ, на пространстве от Вислы до Сейма, от псковской и смоленской границы до Днестра мандровал [57], переселяясь беспрестанно из одной осады в другую [58]. Но больше всякого иного сословия мандривка была свойственна казакам. Германия, Швеция, Сибирь, Персия, Рим — вот круг, описываемый радиусами казацкого забродничества.

Отсюда вечная готовность казаков к бунту и драке; отсюда их сторожевая и боевая служба вотчинникам и поместным владельцам, как светским, так и духовным; отсюда их продажность не только единоверцам, но католикам и протестантам, не только государям христианским, но и магометанским. Побитые под Кумейками и втоптанные в землю под Боровицею, казаки мало дорожили тем, что делает нас осмотрительными в словах и поступках, — до того мало, что Потоцкий не позволил своим жолнерам въезжать в местечко из опасения нового бунта, а чтобы никому не было повадно, не въезжал сам, и встретил рождественские святки среди лагеря.

Слыша о похождениях казацкой орды за Днепром, он порывался спасать от последнего разорения свое нежинское староство и прислужиться королю да коронному великому гетману восстановлением порядка в их заднепровщине. Но переправа через «казацкий шлях» была крайне затруднительна. Наконец ледоход на Днепре превратился в плотную массу, и дал полевому коронному гетману возможность, в самый день польского Рождества Христова, выслать в одну сторону полковника Станислава Потоцкого с легкими хоругвями, а в другую — Ильяша Караимовича с покорившимися казаками.

Казаки выступили за Днепр в числе трех тысяч, и такой имели вид, как будто над ними не совершилось никакой катастрофы. Это была реестровая конница, которая под Кумейками загребла жар чужими руками. Это были те люди, которые завидовали домовитой шляхте и ухищрялись вырвать у неё господство над Украиной, подучивая на панов-ляхов ленивую и пьяную голоту. Это были отцы тех, которые, чрез двадцать лет по отпадении Малороссии от Польши, вписывали в свои местности сыновей той голоты, которая с таким самозабвением гибла для них под нидерландским огнем и шляхетскими саблями.

Глядя теперь на них, не один землевладелец, по словам участника похода, видел в них новых бунтовщиков. Но следом за реестровиками переправился по льду Потоцкий с артиллериею, которая дала себя казакам знать и в Медвежьих Лозах, и под Переяславом и, наконец, под Кумейками. Хотя казаки и сами были недурные пушкари, но стратегия и тактика шляхетского рыцарства торжествовала над их боевою рутиною, а недостаток единства действий уничтожал их численное превосходство.

Двадцатитысячное войско, которым павлюковцы давно уже хвалились на татарской стороне Днепра, разделялось на несколько самовольных орд, из которых каждая имела в виду собственную добычу. Еще не зная, что постигло их сообщников на русской стороне, Павлюковцы, под предводительством Кизименка, овладели Лубенским замком, разграбили имущество князя Вишневецкого, вырезали его слуг шляхтичей и шляхтянок вместе с торговцами жидами, сожгли костел, пили горилку из его престольной чаши, а состоявших при костеле бернардинов обезглавили, и бросили тела их на съедение собакам, строго запретивши погребать их. Священнические аппараты и церковная утварь из других костелов беспрестанно попадались Потоцкому в кабаках. Содержатели кабаков приносили их сами, как товар, от принятия которого за пропой было и страшно отказываться, и соблазнительно.

При наступлении жолнеров на казацкие купы, засевшие в таких замках, как Лубенский, не было встречено отпора нигде; напротив, и Кизименко, и множество других ватажков были выданы жолнерам самими казаками, старавшимися принять вид людей благомыслящих, но запуганных запорожцами. Схвачен был и сам Кизим среди его сообщников.

Имея на своей стороне реестровиков, Потоцкий хотел показать заднепровским гайдамакам наглядно, что эти соблазнители не только не защитят их от заслуженной кары, но еще будут присутствовать при их казни. Он решился поступить с пойманными разбойниками так строго, как поступлено было с Карвацким и другими зачинщиками жолнерского бунта в 1613 году: велел всех без пощады сажать на колья по городским рынкам и на перекрестных дорогах.

Но он ошибся в своем рассчете. В глазах попов и монахов, которым было всё теснее и теснее в Малороссии от папистов, сидящие на кольях мертвецы были не разбойники и святотатцы: они были мстители за поруганное благочестие. Так смотрели на них и многие миряне. При всей очевидности истины, упорно держался в Малороссии слух, что казаки воюют из-за унии. Даже такие люди, как игумен Филипович, твердили всюду, что «казацкая война была за унию». Даже лучший из украинских летописцев, названный мною самовидцем, говоря, что поспольство в Украине жило во всем обильно, тем не менее приписывает начало и причину войны Хмельницкого только гонению от ляхов на православие и отягощению казаков.

Только монахи могилинских монастырей, или вернее сказать — поставленные Петром Могилою игумены, не участвовали в распространении такого слуха. На расспросы Москвичей: за что поляки побивают черкас и грабят их животы? они отвечали, что казаки стали своевольничать, побивали по городам урядников да ляхов да жидов, да стали жечь костелы, — «за то-де их, казаков, и побивают, а не за веру» (записали Москвичи в своих свитках-столбцах, для сведения).