Читать онлайн «Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы». Страница 51

Однако самой непреодолимой проблемой оставалась дилемма потемкинских деревень, выдвинувшаяся на первый план в 1927 году. Даже просоветские делегаты неожиданно меняли согласованные графики и планы, заподозрив, что им морочат голову. Принимающая сторона хорошо осознавала это, так что в докладе вышеупомянутой комиссии предлагалось разрешить визитерам менять график в последний момент — но только если изменение можно было заранее запланировать! Несмотря на осведомленность советской стороны о существовавшей проблеме, вся система приема иностранцев работала против того, чтобы позволять им большую свободу передвижения — слишком важно было не испортить благоприятного впечатления и получить хвалебный отзыв. Верхом дозволенного была регулируемая спонтанность — приход в гости к заранее отобранным рабочим и беседа с ними за чаем. Более того, члены комиссии 1927 года были совершенно уверены, что существенным изъяном являлась перегруженность графика гостей встречами, церемониями, банкетами, демонстрациями, — но так делалось именно для того, чтобы свести к минимуму самостоятельные походы гостей куда бы то ни было, ведь говорящие на иностранных языках советские граждане могли пожаловаться на тяжелую жизнь в СССР. Доклад комиссии предупреждал: «Положение, при котором к делегатам могли бы пройти или проникнуть в их среду кто-нибудь из “посторонних”, конечно, нежелательно»{394}. Подозрения гостей насчет потемкинских деревень ставили перед советскими хозяевами отнюдь не- надуманную дилемму — она высвечивала острую необходимость планировать и контролировать все, что гости делали и видели.

Хотя советские и коминтерновские организации в основном работали сообща, за кулисами юбилейных торжеств 1927 года все-таки случались конфликты, причем любопытно, что некоторые делегаты оказались к ним причастны. Так, ВОКС и Коминтерн продолжили поединок, начавшийся за несколько лет до того с коминтерновской критики ориентации ВОКСа на интеллигенцию. С тех пор Каменевой удавалось успешно защищать воксовский курс; она включила ряд членов европейских обществ дружбы в состав участников торжеств в Москве в 1927 году и добилась своего, когда они приняли официальную резолюцию, одобрявшую сохранение и впредь «аполитичного и беспартийного» характера этих обществ{395}. Глава ВОКСа и ее приглашенные зарубежные друзья, таким образом, составили некий альянс для отпора Коминтерну.

Празднества 1927 года и вызванный ими самоанализ обозначили начало некоторых тенденций в системе приема гостей, которым предстояло окрепнуть в ближайшие годы. Во-первых, приглашение интеллектуалов вместе с другими делегациями гарантировало, что активность ВОКСа с его интересом к культурной стороне дела будет все теснее смыкаться с методом массовых пропагандистских кампаний: «увязывать» приглашения и содержание визитов, как формулировалось в одном программном докладе, с «актуальными политическими задачами момента»{396}. Если это оформлявшееся уподобление кампании диктовало увязку визитов со злободневными проблемами — такими, как паническое ожидание войны в 1927 году, — то параллельно возникавшая неприязнь к «бесполезным» иностранцам была порукой тому, что ВОКС станет уделять больше внимания влиятельным фигурам, потенциально способным воздействовать на общественное мнение. Акценты на злободневных политических целях и одновременно на зарубежных крупных фигурах во многом противоречили один другому, так как наиболее влиятельных интеллектуалов не так-то легко было вовлечь в пропагандистские кампании. Конфликт между кампанейством и маневренностью продолжал проявляться в последующие годы.

Начиная с тех же празднеств десятой годовщины Октябрьской революции аудиенция у Сталина стала обязательным пунктом программы визита для наиболее именитых иностранных гостей. Восемьдесят делегатов из одиннадцати стран общались со Сталиным на протяжении шести часов 5 ноября 1927 года, после чего был подготовлен отредактированный текст с избранными вопросами и ответами, — и именно таким будет сценарий и последующих встреч Сталина с западными визитерами. «Почему в СССР нет свободы печати?» — таков был один из вопросов, присланных, как было заведено, запиской. Сталин отвечал: «Для какого класса — буржуазии или пролетариата?» В ответ на вопрос: «Верно ли широко обсуждающееся в Германии обвинение, исходящее от Рут Фишер и [Аркадия] Маслова, что нынешние вожди Коминтерна и русской партии предали рабочих в руки контрреволюции?» — Сталин пошутил, что большевики решили стать также и каннибалами и национализировать всех женщин. Документ зафиксировал возмущенные возгласы из толпы: «Кто мог задать подобный вопрос?»{397},[31] Судя по тому, что делегаты поддержали Сталина «общим смехом», сама эта встреча ознаменовала складывание системы взаимодействия с иностранцами.

Состоявшееся в 1927–1928 годах известное путешествие американского писателя-реалиста Теодора Драйзера, уже превращавшегося тогда в литературную икону советской культуры и позже ставшего одним из самых массово публикуемых американских писателей в советской истории, может быть рассмотрено как неожиданный продукт дилеммы потемкинских деревень. Драйзер вместе с мексиканским художником Диего Риверой оказались единственными западными интеллектуальными знаменитостями, принявшими приглашение ВОКСа на Конгресс друзей СССР. Хотя ряд активных членов зарубежных обществ дружбы охотно откликнулись на такие же приглашения, это были деятели, которые к тому времени уже прочно зарекомендовали себя в качестве сочувствующих СССР и притом не были светилами, каковых советским организаторам так хотелось заполучить. Многие из самых выдающихся фигур не смогли приехать — Эптон Синклер, Джейн Аддамс, Джон Дьюи; еще одиннадцать американцев отклонили приглашение, так же как в Германии — Альберт Эйнштейн и директор франкфуртского Института социальных исследований Карл Грюнберг, в Великобритании — Герберт Уэллс, Джон М. Кейнс и Бернард Шоу (Дьюи, Уэллс, Кейнс и Шоу все же посещали СССР в другое время). Драйзер почти ничего не знал о Советском Союзе, но и он слышал-таки о потемкинских деревнях. На правах желанного гостя писатель напористо добивался гарантий, что ему не будут пускать пыль в глаза. Он потребовал разрешения на длительное путешествие, чтобы «увидеть настоящую, неофициальную Россию, например голодный район в Поволжье»{398}.[32] Как кажется, он вовсе не присутствовал на Конгрессе друзей, появившись лишь на одном из приемов ВОКСа в честь делегатов.

Вместо того чтобы сидеть на конгрессе, Драйзер отправился в 11-недельное путешествие (с 4 ноября 1927-го по 13 января 1928 года), побывав не только в Москве и Ленинграде, но и в Нижнем Новгороде, Киеве, Харькове, Ростове-на-Дону, в Закавказье и Крыму. По прибытии в Москву Драйзер продолжал угрожать срывом пиар-кампании, героем которой являлся, если ему не будет предоставлена хотя бы какая-то степень независимости при путешествии по СССР. Каменева была очень недовольна тем, что Драйзер решил не полагаться исключительно на гидов ВОКСа, а нанял еще и личного секретаря.

Это была 34-летняя американка Рут Эпперсон Кеннел, жившая в Москве к тому времени уже пять лет и занимавшаяся литературными делами, начиная от переводов драйзеровской прозы для Госиздата и кончая работой в библиотеке Коминтерна. Не будучи коммунисткой, Кеннел тем не менее всю сознательную жизнь придерживалась левых убеждений и в тот момент стояла куда ближе к коммунистической ортодоксии, чем Драйзер. Ее очарованность русской культурой была совсем не такой амбивалентной, как у Драйзера; во времена «холодной войны она посвятила свою карьеру сочинению детских книжек, призванных развеять культурные предубеждения против русских{399}. Кеннел знала русский язык и советскую жизнь так, как мало кто из американцев в то время, и как раз тогда — отчасти под разъедающим влиянием скептицизма Драйзера — у нее начался кризис веры, так что вскоре после отъезда писателя и она навсегда покинула СССР.

Позже Кеннел описывала, как Драйзер в «воинственном настроении» прикатил на санях в правление ВОКСа ругаться с Каменевой. Спорили в основном о намерении Драйзера нанять Кеннел на должность секретаря:

Госпожа Каменева, сестра Льва Троцкого и директор [ВОКСа], сразу же выразила свое неодобрение по поводу приглашения на работу нового секретаря без совета с ними. Вполне понятно, что она возражала против личного секретаря, неподотчетного ВОКСу… Недоверчиво косясь на меня своими близорукими глазами, она заявила по-русски:

— Она не совсем советская женщина.