Читать онлайн «Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева». Страница 42

Каковы в то время в действительности были взгляды Берии по германскому вопросу — судить трудно. В своем дневнике, в записях, сделанных более десяти лет спустя описанных событий, Семенов пришел к выводу, что и Берия, и Сталин — оба относились к ГДР как к некоему подручному средству в борьбе за Германию. Берия «захотел обострить эту борьбу летом 1953-го»{354}. Как вспоминает Анатолий Судоплатов, старший офицер советской разведки, Берия «перед самым Первомаем» 1953 г. поручил ему подготовить «секретные разведывательные мероприятия для зондирования возможности воссоединения Германии». Он заявил Судоплатову, что «нейтральная объединенная Германия с коалиционным правительством укрепит наше положение в мире…». Согласно этому замыслу, ГДР должна была стать автономной областью в составе объединенной Германии. «Берия намеревался, не информируя Молотова и МИД, использовать свои разведывательные контакты для неофициальных подходов к крупным политическим фигурам в Западной Европе»{355}. Остается неясным, собирался ли Берия устанавливать неофициальные каналы связи с влиятельными кругами в США и социал-демократами в Западной Германии.

6 мая Берия направил Маленкову, Молотову, Хрущеву, Булганину, Кагановичу и Ворошилову доклад, в котором содержались сведения о катастрофических масштабах бегства из ГДР: с 1952 г. территорию Восточной Германии покинули 220 тыс. человек, в том числе более 3 тыс. членов СЕПГ и Союза свободной немецкой молодежи. Впервые в отчете Берии вина за массовый исход населения возлагалась на руководство ГДР и его неверную политику. Берия выдвинул предложение просить Советскую контрольную комиссию в ГДР выработать рекомендации для сокращения числа беженцев «с тем, чтобы дать необходимые советы нашим немецким друзьям»{356}.

В этот момент Ульбрихт совершил оплошность. 5 мая он объявил, что ГДР «уже вступила в новый этап диктатуры пролетариата». Эта большевистская риторика прозвучала в Восточном Берлине именно в то время, когда Уинстон Черчилль обратился в палату общин с предложением о проведении встречи с новым советским руководством. По мнению Берии, Маленкова, Молотова и других членов правящей кремлевской группировки, курс Ульбрихта на форсированное строительство социализма в ГДР совершенно не способствовал объединению Германии, а значит, мешал возможности расколоть блок НАТО{357}. В Президиуме ЦК разгорелись жаркие споры по ГДР. 14 мая, по предложению Молотова, Президиум дал Ульбрихту указание воздерживаться от заявлений подобного рода{358}. Одновременно Молотов вместе с экспертами из Министерства иностранных дел признал справедливыми факты, предъявленные в докладе Берии{359}. Семенов в своей служебной записке согласился с тем, что необходимо прекратить насильственную коллективизацию сельского хозяйства, а также практику массовых арестов и репрессий среди больших групп населения Восточной Германии. Он даже предложил провести там частичную амнистию. Вместе с тем он считал, что в интересах СССР — упрочить позицию коммунистического руководства ГДР, а не подрывать ее{360}. На заседании Президиума 20 мая Молотов критиковал власти ГДР. Скорее всего, он решил держать свои сомнения при себе и не захотел вносить раскол в коллективное руководство{361}. Казалось, дни Ульбрихта были сочтены. Сегодня многие историки сходятся во мнении, что в мае — июне 1953 г. впервые советская верхушка допускала возможность радикальных изменений в германской политике.

Внутри коллективного руководства разгорелась полемика. В центре дискуссии оказался вопрос, какая Германия все-таки нужна Советскому Союзу. В проекте постановления Президиума Совмина СССР, подготовленном Берией, предлагалось отказаться от «курса на строительство социализма в ГДР», тогда как на заседании Президиума 27 мая Молотов предложил подвергнуть критике не сам «курс СЕПГ на строительство социализма», а «форсированное строительство социализма». В настоящее время протоколы этого заседания недоступны (или не существуют), и мы не можем знать в точности, что было сказано на заседании 27 мая. До нас дошла только «версия», оглашенная после ареста Берии в июле. Тогда Молотов сообщил на Пленуме ЦК КПСС, что на памятном заседании Президиума Берия оборвал его замечанием: «Что нам этот социализм в Германии, какой там социализм, была бы буржуазная Германия, только бы миролюбивая». По словам Молотова, это замечание вызвало недоумение у остальных членов руководства. «Мы таращили глаза — какая может быть буржуазная Германия миролюбивая… которая навязала одну мировую войну… Вторую мировую войну». В заключение своей июльской речи Молотов сказал: «Кто может из марксистов трезво судить вообще, который стоит на позициях, близких к социализму или к советской власти, кто может думать о какой-то буржуазной Германии, которая будет миролюбивая и под контролем четырех держав?»{362}.

Хрущев и Булганин приняли сторону Молотова. В своих мемуарах Микоян вспоминал, что Берия и Маленков, похоже, выработали общую позицию по германскому вопросу. «Их целью было захватить руководящую роль в Президиуме, и вдруг такое поражение!» После заседания 27 мая Берия будто бы позвонил Булганину и заявил, что тот лишится поста министра обороны, если будет заодно с Хрущевым. Впоследствии в своем письме из тюремной камеры Берия покается в «недопустимой грубости и наглости» в отношении Хрущева и Булганина «при обсуждении по германскому вопросу»{363}.

Если тщательно собрать воедино все разрозненные свидетельства и выстроить логическую цепочку событий, то станет очевидным, что не только Берия с Маленковым, но и Молотов с Хрущевым, а также остальные кремлевские руководители ратовали за радикальные перемены в ГДР. Уже потом, когда коллективное руководство избавилось от Берии, бывшие соратники решили, что в список его преступлений следует включить желание «сдать» ГДР западным державам{364}. А в начале июня в основу советской политики в германском вопросе были положены тезисы Берии и Маленкова о том, что «курс на форсированное строительство социализма» в ГДР означает увековечивание расчлененной Германии, а «стоять на позиции существования расчлененной Германии — это значит держать курс на новую войну, и притом в недалеком будущем». После бурных обсуждений внутри коллективного руководства 2 июня было принято распоряжение Совета министров СССР «О мерах по оздоровлению политической обстановки в ГДР». Этот документ отличался от всех проектов, предложенных МИД как по содержанию, так и по формулировкам, он шел гораздо дальше рекомендаций СКК от 18 мая и почти дословно вобрал в себя основную часть служебного письма Берии{365}. В нем утверждалось, что главной причиной кризисной ситуации, сложившейся в ГДР, является неправильно взятый курс на «ускоренное строительство социализма в Восточной Германии без наличия необходимых для этого реальных как внутренних, так и международных предпосылок». В распоряжении Совета министров косвенно признавалось, что ответственность за эту политику несет Сталин, и предлагалось «считать неправильным проводившуюся в последнее время пропаганду необходимости перехода ГДР к социализму». Предлагался «новый курс», призванный покончить с коллективизацией, распустить немецкие колхозы, сократить «чрезмерно напряженные темпы развития тяжелой промышленности» и добиться «резкого увеличения производства товаров массового потребления». Кроме того, в документе выдвигались требования сократить расходы на содержание административного аппарата и спецслужб, стабилизировать денежное обращение в ГДР, остановить аресты и освободить из заключения людей, а также прекратить преследование по религиозным мотивам и вернуть конфискованное церковное имущество{366}.

«Новый курс» круто менял сталинскую политику, целью которой было превращение Восточной Германии в бастион социализма на случай неизбежной войны с Западом. Теперь будущее ГДР связывалось прежде всего с «мирным урегулированием основных международных проблем». Кремлевское руководство указывало властям ГДР, что необходимо поставить в центр внимания «широких масс германского народа как в ГДР, так и в Западной Германии… задачи политической борьбы за восстановление национального единства Германии и за заключение мирного договора»{367}.

2-4 июня для получения директив о смене политического курса в Москву тайно, на советском самолете, прибыла делегация СЕПГ. Ульбрихт, чувствуя, что ему грозит опасность, попробовал было предложить перемены косметического характера. Однако именно в эти дни в Президиум ЦК поступили известия о беспорядках в Болгарии и волнениях в Чехословакии. Такой поворот событий, похоже, еще сильнее склонил кремлевское руководство в пользу немедленного отказа от сталинских методов ведения дел в восточноевропейских странах-сателлитах{368}. Согласно записям Отто Гротеволя, Берия сказал руководителям ГДР: «Мы все наделали ошибок [в 1952 г.], никаких упреков». Однако другому члену восточногерманской делегации, также очевидцу событий, запомнилось то, с каким презрением и злостью обращался Берия к Ульбрихту. Маленков тогда тоже высказался: «Если мы не исправим положение сейчас, то случится беда». Кремлевские правители решительно урезали сталинские планы по вооружению ГДР. «Никаких самолетов, никаких танков», — коротко отметил Гротеволь в своих записях об этой встрече{369}.