Читать онлайн «Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным». Страница 14

Советские власти ясно осознавали угрозу массового голода; осознавал ее и Сталин. Партактивисты и офицеры НКВД писали несчетное количество донесений о случаях смерти из-за голода. В июне 1932 года руководитель Компартии Харьковской области писал Косиору, что о голоде докладывают во всех районах вверенной ему области. Косиор получил письмо от комсомольца 18 июня 1932 года с детальным описанием того, что на тот момент, видимо, стало уже очень привычным: «Колхозники идут в поля и исчезают. Через несколько дней находят их трупы и безо всяких эмоций, как будто это нормально, хоронят в могилах. На следующий день можно найти тело того, кто только что копал могилы для других». В тот же день, 18 июня 1932 года, Сталин сам себе признался, что в Советской Украине «голод». За день до этого украинское партийное руководство просило о продовольственной помощи. Он не разрешил. Ответил, что все зерно в Советской Украине должно быть собрано согласно плану. Они с Кагановичем условились, что «вывозить обязательно необходимо немедленно»[38].

Сталин прекрасно знал (в том числе и по личным наблюдениям), что за этим последует. Он знал, что при советском строе голод возможен. Голод прокатился по России и Украине во время гражданской войны и после нее. Плохие урожаи в сочетании с реквизициями принесли голод сотням тысяч крестьян в Украине, особенно в 1921 году. Нехватка продовольствия была одной из причин, по которым Ленин пошел на компромисс с крестьянами. Сталин прекрасно знал об этой истории, в которой и сам принимал участие. То, что сталинская политика коллективизации могла вызвать массовый голод, тоже было ясно. До лета 1932 года, насколько Сталину было известно, более миллиона человек умерли от голода в Советском Казахстане. Сталин обвинил секретаря Казахского крайкома ВКП(б) Филиппа Голощекина, но он, должно быть, осознал некоторые из структурных проблем[39].

Сталин, мастер личностной политики, представил украинский голод в личностных терминах. Его первым импульсом (и тенденцией вообще) было видеть в голоде украинских крестьян предательство со стороны членов украинской Коммунистической партии. Он не мог допустить мысли, что виной была его собственная политика коллективизации; проблема виделась ему в исполнении, в местном руководстве – в чем угодно, но только не в самом замысле. Проталкивая идею трансформации в первой половине 1932 года, он считал, что проблемой было не страдание людей, а опасность опорочить политику коллективизации. Он жаловался, что голодающие украинские крестьяне уезжали из своей республики и деморализовывали других советских граждан своим «нытьем»[40].

Весной и летом 1932 года Сталин несколько расплывчато думал, что если голод просто отрицать, то он пройдет. Возможно, он рассуждал, что Украина в любом случае перенаселена и что смерть нескольких сотен тысяч человек ни на чем не скажется. Он хотел, чтобы местные украинские начальники выполнили план хлебозаготовок, несмотря на определенную вероятность низких урожаев. Местные партийцы оказались между раскаленным молотом Сталина и серпом безжалостной старухи с косой. Проблема, с которой они столкнулись, была объективной и не могла разрешиться при помощи идеологии и риторики: нехватка посевного зерна, поздний посев, плохая погода, недостаточное количество оборудования на замену живой тягловой силе, хаос после предыдущего рывка коллективизации в конце 1931 года и голодные, не в силах работать, крестьяне[41].

Мир, каким его видели местные партийные активисты в украинских селах, гораздо лучше описан в этой украинской детской песенке, чем в немногословных командах и пропагандистских фантазиях, присылаемых из Москвы:

Местных партийных активистов окружала смерть, а наверху все отрицали. Голод был жестоким фактом, безразличным к словам и формулам, депортациям и расстрелам. После определенного момента голодающие крестьяне больше не могли продуктивно работать, и никакое количество идеологической правоты или личных обязательств не могли этого изменить. Но пока этот довод поднимался наверх через каналы разных заведений, он терял свою силу. Правдивые отчеты о голоде «снизу» натыкались на политическое сопротивление «сверху» на Пленуме Центрального Комитета украинской Компартии, проходившем 6–9 июля 1932 года в Харькове. Украинские докладчики жаловались на невозможность выполнения годового плана по хлебозаготовкам. Но им закрывали рот Лазарь Каганович и Вячеслав Молотов – члены Политбюро и сталинские эмиссары из Москвы. Сталин дал им инструкцию победить «украинских дестабилизаторов»[43].

Молотов и Каганович были верными и преданными союзниками Сталина и вместе с ним доминировали в Политбюро, а значит, управляли Советским Союзом. Сталин еще не был непревзойденным диктатором, а Политбюро все еще в принципе было чем-то вроде коллективной диктатуры. Но эти двое, в отличие от некоторых предыдущих его союзников по Политбюро, были безгранично ему преданы. Сталин непрерывно манипулировал ими, но ему не нужно даже было стараться. Они служили делу революции, служа Сталину, и не отделяли одно от другого. Каганович уже называл Сталина «наш отец». В июле 1932 года в Харькове они сказали украинским товарищам, что разговоры о голоде – просто оправдание лени со стороны крестьян, не желающих работать, а также активистов, не желающих дисциплинировать крестьян и изымать зерно[44].

К этому времени Сталин был в отпуске, ехал на поезде, наполненном изысканным провиантом, из Москвы через голодающую Украину в красивый город-курорт Сочи на Черном море. Он и Каганович писали друг другу письма, подтверждая свое взаимное мнение о голоде как о заговоре против них лично. Сталин ловко придумал перенос: это не он, а крестьяне использовали голод в качестве оружия. Каганович заверял Сталина, что разговоры об украинцах как о «невинных жертвах» были просто «гнилым прикрытием» украинской Компартии. Сталин выразил опасение: «Мы можем потерять Украину». Украину нужно было превратить в «крепость». Оба согласились, что единственным разумным подходом было жестко следовать политике реквизиций и экспортировать зерно как можно быстрее. К этому времени Сталин обосновал (по крайней мере, к своему собственному удовольствию) связь между голодом и отсутствием верности у украинских коммунистов: голод был результатом саботажа, местные партактивисты были саботажниками, предательская партийная верхушка покрывала своих подчиненных и все работали на польскую разведку[45].

Возможно, уже в 1931 году Сталин действительно интерпретировал польскую и японскую политику как предвестие окружения Советского Союза. На 1930 год пришелся пик польской разведки в Советском Союзе. Польша тайно основала украинскую армию на украинской же территории и проводила обучение десятков украинцев и поляков для выполнения спецзаданий внутри Советского Союза. Япония представляла собой еще большую угрозу. В 1931 году СССР перехватил записку от японского посла в Москве, в которой тот поддерживал подготовку наступательной войны по завоеванию Сибири. В том же году Япония вторглась в Маньчжурию, северо-восточный регион Китая, у которого была протяженная граница с Советской Сибирью[46].

Осенью 1931 года, согласно донесению советской разведки, Польша и Япония подписали секретное соглашение относительно совместного нападения на Советский Союз. Это не было правдой, но, поскольку уже существовал зарождающийся польско-японский альянс, искусная советская внешняя политика предотвратила его. И хоть Япония отказалась обсуждать пакт о ненападении в Москве, Польша согласилась. Советский Союз хотел подписать договор с Польшей, чтобы его экономические преобразования проходили в мирной обстановке; Польша же никогда не намеревалась начать войну, а сейчас испытывала экономическую депрессию. Ее преимущественно нереформированная аграрная экономика не могла поддерживать растущие военные затраты в период экономического коллапса. Советский военный бюджет, который в течение многих лет был сопоставим с польским, был сейчас значительно превосходящим. Советско-польский договор был подписан в январе 1932 года[47].