Читать онлайн «Россия и ислам. Том 1». Страница 99

272 Там же. С. 62. И все же тогда, когда это было ему нужно, Никитин устанавливал добрые отношения и с политеистами. Так, в Бидаре «познакомился со многими индусами и объявил им, что я христианин, а не бусурманин… Они не стали от меня таиться ни в чем, ни в еде, ни в торговле, ни в молитве, ни в иных видах; жен своих также не скрывали» (Там же. С. 60).

273 Там же.

274 Очень важно при этом учесть, что, как полагал Никитин, мусульманские владыки в Индии «все хорасанцы» (Там же. С. 58). т. е., иначе говоря, «не черные».

275 Там же. С. 71.

276 Ведь Никитин был мустамин, т. е. иноверец, прибывший из «стран кафиров» в мусульманское государство ради торговли или иных дел. Как таковой он пользовался там покровительством закона в течение года, после чего он должен был либо уехать, либо принять ислам, либо перейти в категорию зиммиев, в противном случае он подлежал обращению в рабство. «Очевидно, – пишет Петрушевский, – на основании этого права Асад-хан и добивался у Афанасия Никитина его перехода в ислам» (Петрушевский И.П. Комментарий. С. 166). Но за Никитина заступился хорасанский купец-мусульманин, и инцидент закончился благополучно для русского путешественника (См.: Там же. С. 57). Но дело кажется более сложным. Приезжий христианин имел право торговать, не будучи подданным мусульманского государства, в течение года, и только тогда он должен был покинуть его или принять ислам. Никитин же находился на территории государства Бахманидов не более трех месяцев. Полагают, что путешественник мог быть привлечен к суду за то, что, вопреки шариату, ездил верхом на коне. «Судя по расстоянию и времени, – пишет Семенов, – Никитин до Джуннара передвигался пешком, и сомнительно, чтобы он не знал о запрете, живя среди мусульман. Причины конфликта остаются пока загадкой, как и личность спасителя Афанасия Никитина» (СеменовЛ.С. Путешествие Афанасия Никитина. С. 86). Пытаясь доказать, что Никитин все же вынужден был принять ислам, Г. Ленхофф (Lenhoff G. Beyond Three Seas. P. 436) ссыпается на пример с Николо Конти, которого конфессионально-нетерпимые мусульмане Индии заставили принять ислам. Но, как напоминает Семенов, Конти принял ислам на обратном пути из Индии, в Аравии, пытаясь пройти через запретную для немусульман Мекку. Купцы-христиане селились на побережье Индии еще в раннем средневековье; Конти упоминает об общинах армян-несториан. Но Никитин «по всей вероятности был одним из первых, кто проник во внутренние области Декана, чем и обратил на себя внимание бахманидских властей» (Семенов Л.С. Путешествие Афанасия Никитина. С. 85).

277 «Мы, по сути дела, ничего не знаем об его общественном положении и образовании, с какого рода товарами приходилось ему иметь дело. Не знаем мы и того, что заставило его, растеряв все свое имущество, колебаться с возвращением на Русь. А если у него не было денег и товаров, – что заставило его двинуться сначала в Персию, а затем – в Индию? Откуда добывал он средства? Что было источником его существования в период пребывания в Индии? Что заставило разоренного купца описывать свое путешествие в языческую землю? И для какой аудитории? А дальше – еще больше загадок: выражения на обрывках восточных языков, жалобы автора на утрату каких-то книг и на утрату возможности соблюдать правила и обряды православной веры… Много здесь возникает всяких вопросов» (Lenhoff G. Beyond Three Seas. P. 432).

278 Это хорошо показано – хотя и на совсем ином материале – в книге: Hoverland L. Heinrich von Kleist und das Prinzip der Gestaltung // Kônigstein / Ts: Scriptor. 1978 / Theorie-Kritik-Geschichte. Bd. 20).

279 Хотя в общем-то Никитин сравнительно мало обращает внимания на бесчисленные в его время басни и легенды об Индии (некоторые из них – о птице гукук, об обезьянах и их «князе» – см. в «Хожении…». С. 59).

280 В оригинале: «…а промежу есми вер тангрыданъ истременъ олъсакла-сын; олло худо, олло акъ, олло акъбер, олло рагымъ, олло керимъ, олло рагымелъо, олло каримелло, чанъ танъгрысень, худосеньсень» (Там же. С. 20). Это – «creolized Arabie» and «Oriental» (Lenhoff G. Beyond Three Seas. P. 446).

281 «Хожение…». С. 63.

282 Там же.

283 В оригинале опять: «богъ олдо, бог керимъ, бог рагымъ, бог худо, бог акъ беръ, богъ царь славы, олло варенно, олло рагымелло сенъсенъ олло ты» (Там же. С. 20).

284 «Иисус Дух Божий» – эпитет Иисуса Христа («слово и Дух Бога») в Коране. Но ислам признает Иисуса Христа не воплощением Бога, а только одним из шести величайших пророков.

285 «Хожение…». С. 73–74.

286 Lenhoff G. Beyond Three Seas. P. 444.

287 Там же. С. 444–445.

288 Там же. С. 444.

289 «Хожение…». С. 71.

290 В оригинале (Там же. С. 28): «…раст дени худо доносит» – персидское «раст дини (правильней было бы дин-и раст) худа данест» (вместо «данед» — прошедшее время употреблено вместо настоящего).

291 «Хожение…». С. 71.

1 К сказанному о нем в главе третьей добавлю и следующее. Попытку опровергнуть гипотезу Г. Ленхофф, о том, что Афанасий Никитин принял ислам (в таком случае непонятно, зачем же он «поехал затем за Русь», где его, несомненно, ждала суровая кара за отступничество?), предпринял недавно Я. Лурье (См.: Лурье Я.С. О путях доказательности при анализе источников (на материале древнерусских памятников) // Вопросы истории. 1980, № 6. С. 66–67). Соглашаясь с тем, что Ленхофф в конечном счете не права (хотя и аргументы Лурье звучат не всегда убедительно), хочу привлечь здесь внимание к следующему обстоятельству. Выдавая себя за мусульманина, Никитин вынужден был постоянно истолковывать действия противостоящей, мусульманской (а также и «языческой», т. е. в данном случае только подлинно политеистической) стороны, беспрестанно искать скрытый в них смысл, перепроверять соотносимость обозначений и значений и, с каждым мгновением все более испытывая страх, неправильно истолковывать намерения своих реальных и кажущихся антагонистов. И поскольку Никитин оказался вне своего социального контекста, постольку привычные представления о сущности многих явлений оказались для него нарушенными. В этом состоянии он, стремясь к самосохранению, вынужден «самоликвидироваться», играя роль «другого» (хорасанского купца-мусульманина), «раствориться» как христианин, как православный, как русский. Возможно, именно так повел бы себя Никитин и по возвращении на родину, но уже скрывая свое отступничество (или полуотступничество). Я хочу заметить, что вообще теперь растет интерес к личности и судьбе Афанасия Никитина – в особенности в связи с выходом в 1986 г. очередного издания «Хожения…» (перевод Н.И. Прокофьева). Ученый-геолог (татарин по национальности) С. Ахмедов внес в прокофьевские перевод и комментарии ряд довольно существенных корректив. Он же остро поставил такой вопрос: «Рукопись Афанасия Никитина неожиданно заканчивается не благодарением христианскому Богу за возвращение на родину, а восхвалением мусульманского Аллаха. Более того, встречается даже обломок символа мусульманской веры («нет бога, кроме Аллаха»), что равносильно (однако не в полной мере, ибо необходима еще, как известно, и другая формулировка – «И Мухаммед – пророк его». – М.Б.) принятию ислама. Почему это произошло? Почему несгибаемый христианин (я, впрочем, привел и другие соображения по этому поводу. – М.Б.), каким показал себя Афанасий Никитин на протяжении шести лет, в чуждом идеологическом окружении вдруг признал Аллаха? Может быть, это произошло из-за болезни, в бреду (предположение довольно наивное! – М.Б.)? Ведь путешественник умер, не дойдя до Твери, а записки свои составлял перед смертью» (Ахметов С. Как быть с «чичяком»? // Книжное обозрение. М., 1986, № 22. С. 10).

Я вновь настаиваю на том, что «Хожение…» можно трактовать и как роман приключений, но роман, лишенный сцепленного и законченного сюжета, четких линий и законченных сцен, ибо он и не ставит пред собой дерзновенной цели претворить хаос расколотого (в особенности оппозициями Правая Вера // Неправая Вера; Монотеизм // Не-Монотеизм) в гармонизированный космос литературного произведения. Но в общем-то Никитин лишен главных черт авантюрного героя, какового один из классиков современного литературоведения М. Бахтин определил как персонажа, с которым «все может случиться и он всем может стать», лишенного «твердых социально-типических и индивидуально-характерологических качеств, из которых слагался бы устойчивый образ его характера, типа и темперамента». Но особо отметим, что в «Хожении…» сравнительно невысок удельный вес дескриптивной информации об Индии и прочих экзотических для русского средневекового человека восточных странах, в которых побывал Никитин; он, судя по всему, вовсе не стремился обозреть их социальные рельефы, их глубинные мировоззренческие основы и т. п. Дело в том, что «Хожение…» – это роман (воспользуюсь удачным термином С. и В. Пискуновых из их статьи «Между быть или не быть. Натурфилософский роман: опыт прочтения». – Новый мир. М., 1986, № 5. С. 242) «испытания идеи». Стремясь испытать силу воздействия двух, кажущихся ему вначале разнонаправленными импульсов (приверженность к христианству и соблазн отречься от него в пользу ислама), Никитин и наделяет своего героя (ибо он, конечно, отнюдь не тождественен автору!) столь необходимой ему свободой по отношению к кажущемуся вначале ординарным и для русской Wahlfahrtsliteratur сюжету – благополучное возвращение неизменно остававшегося стойким христианином героя на свою же истинно-христианскую отчизну. И если не видеть в «Хожении…» роман не только авантюрный, но и роман «испытания идеи», повествование о герое, склонном к интеллектуально-нравственному экспериментированию (тогда, например, когда он и выдает себя за мусульманина и признается в том, что он не мусульманин), то образ героя анализируемого нами произведения станет совсем неинтересным. На самом же деле в нем настолько сильно не функциональное (ибо, согласно тому же Бахтину, авантюрный персонаж выступает не как «субстанция», а как «чистая функция приключений и похождений»), а субстанциональное начало, что – в отличие от авантюрного героя, этого «вечного и равного себе человека», – герой «Хожения…» не просто меняет роли и положения, но всякий раз переживает своего рода личностное перерождение, как бы умирает и рождается в новом качестве, живя пестрым рядом многих индивидуальных экзистенций. И потому он, узурпирующий чужое имя и чужую судьбу (хорасанский купец-мусульманин), – личность расколотая, «клонированная» в двойнике.