Читать онлайн «История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том II». Страница 28

Что за люди окружали трон в эту эпоху? Восприятие России как «завоёванной страны», в которой власть императора поддерживается военной силой, полицейской опекой и громом военных побед, как страны, служащей источником средств и роскоши, с императором разделяли его сановники – не обременённые моральными принципами интриганы, хищники, коррупционеры, взяточники, честолюбцы (хотя нередко – талантливые администраторы, ловкие дипломаты, хитрые царедворцы и бравые вояки). История XVIII–XIX веков даёт нам несколько типажей «людей государевых», среди которых наиболее распространены следующие. Блестящий фаворит, попавший в «случай» (то есть в милость августейшей особы), часто – через постель государыни или государя, богач, взяточник, вельможа, кутила, развратник, ловкий политик и администратор из гвардейских офицеров (яркие примеры: Александр Меншиков, братья Орловы или Григорий Потёмкин). Или: преданный и жестокий раб, не рассуждающий солдафон, служака, готовый ради императора на всё (Аракчеев). Или: старательный и усидчивый бюрократ, исполнительный, трудолюбивый, образованный, покорный аппаратчик (Сперанский). Или: аристократ-англоман, вынашивающий втайне конституционные планы и мечтающий обуздать деспотизм императора (Дмитрий Голицын и Никита Панин).

Сильно изменился и сам «двор». В первой половине XVIII века (в правление Петра II, Анны Иоанновны или Елизаветы Петровны) его отличали крайняя грубость нравов, сплетни, невежество, карточные игры. Шуты и шутихи веселили монархов низкопробными шутками, а травля медведей оставалась их любимым зрелищем. А во второй половине XVIII – начале XIX веков (при Екатерине II и Александре I) пришли мода на «светскую науку», утончённый этикет, умеренно интеллектуальные беседы и остроты, балы, французскую литературу и философию, изящные танцы. Цинизм, жестокость и грубость остались, но теперь они слегка драпировались хорошими манерами, светскими приличиями и «вольтерьянским» жаргоном. Неизменными, впрочем, оставались дикая роскошь, бесстыдный и беспредельный разврат и непрерывные интриги в борьбе за влияние и богатство, любовь к военной муштре и парадам, фейерверкам и увеселениям. Варварство сохранялось, но оно приняло «цивилизованное» обличие и европейский лоск. Теперь крепостники могли вдохновенно и красиво говорить о человеческом достоинстве, со слезами читать сентиментальные романы, цитировать Вольтера и ставить пьесы на сценах своих крепостных театров. Что не мешало им пороть крепостных на конюшнях, продавать их как скот и насиловать дворовых девок. А самодержцы обличали «деспотизм», одновременно осознавая при этом, что для «успешной борьбы с деспотизмом» им никак нельзя ограничивать собственную «просвещённую» власть, ибо именно в них и их благих намерениях – упование и оплот российской вольности.

В XVIII веке – наряду с каскадом переворотов, убийств и интриг (в ходе которых за власть боролись не столько принципы, сколько личности), в политике России сохранялся один общий вектор: некоторое смягчение тех «ежовых рукавиц», в которые Пётр I загнал Россию (правда, это смягчение, по преимуществу, касалось высших сословий), расширение прав и привилегий дворянства, ограничение применения смертной казни и пыток (они не были отменены полностью, но публично осуждались Елизаветой Петровной и Екатериной II), разговоры о «законности» (а иногда даже и попытки реально ненамного улучшить судопроизводство) и разговоры о «Просвещении» (а иногда и реальное создание новых учебных заведений и распространение моды на идеи французских просветителей – правда, в очень упрощённом и окарикатуренном виде, безобидном и удобном для самодержавия), отдельные доработки и доделки в системе управления Империей. Все эти мероприятия, не меняя заданного Петром I курса Империи, вместе с тем корректировали и понемногу подтачивали петербургский деспотизм (ибо империя Петра I могла держаться лишь на непрерывном терроре и насилии против общества и малейшее смягчение этого террора угрожало её существованию). В XVIII веке происходят и первые попытки поставить вопрос об ограничении императорской власти. А.Н. Радищев уже в конце XVIII века формулировал: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние».

Однако единственной серьёзной «развилкой» в политическом развитии России за сто лет – от 1725 года (смерти Петра I) до 1825 года (восстания декабристов) – развилкой, когда речь шла не о смене правителей и «временщиков», но о возможной смене самого вектора движения страны, были лишь события 1730 года. В этом году, после внезапной смерти юного внука Петра I – императора Петра II (подорвавшего свой детский организм охотами и оргиями), русский престол вдруг оказался вакантным. На короткий момент реальная власть перешла к Верховному Тайному Совету – аристократическому органу, созданному в короткое правление Екатерины I.

«Верховники» (члены Верховного Тайного Совета) – в основном представители старой боярской аристократии (князья Долгорукие и Голицыны), осознавая катастрофичность и тупиковость петровского пути для России, попытались воспользоваться ситуацией, чтобы ограничить самодержавие и ввести в России конституцию. Эта конституция (под названием «кондиции» (условия)) была навязана приглашённой «верховниками» на русский трон племяннице Петра I, вдовствующей курляндской герцогине Анне Иоанновне. В соответствии с «кондициями» русские императоры, подобно английской королеве, могли бы лишь «царствовать, но не править». Все реальные вопросы управления: война и мир, введение налогов и издание законов, назначение генералов и чиновников и даже замужество государыни, – изымались из её компетенции и передавались Верховному Тайному Совету. «Верховники» полагали, что настало «время, чтобы самодержавию не быть», и желали ввести в стране двухпалатный парламент.

Анна Иоанновна была вынуждена подписать «кондиции», однако, затем, оперевшись на поддержку гвардии и дворянства, ненавидевших аристократов, разорвала «кондиции» и подвергла «верховников» ссылкам и казням (одни умерли в крепости, другие – на плахе). «По просьбам трудящихся» (дворян) самодержавие было восстановлено в полном объёме, а героическая попытка небольшой части общества поставить под свой контроль государственную власть, провалилась. Единственная (если не считать пугачёвского восстания) серьёзная попытка с 1725 по 1825 годы поменять ход развития русской истории, не удалась. Взамен за свою поддержку самодержавия, дворяне получили ряд послаблений (ограничение сроков обязательной службы дворян, отмена ненавистного петровского указа о единонаследии и т. д.). Шанс ограничить абсолютизм в России был упущен. События 1730 года явились последним аккордом двухвековой борьбы между русской аристократией (боярством), выступающей под конституционными лозунгами, и русским самодержавием, опирающимся на поддержку дворянства.

Таким образом, оценивая политическое развитие Петербургской Империи за полтора века, можно заметить, что единственным серьёзным новшеством была непрерывно возраставшая с 1725 до 1825 годов политическая роль дворянства, добившегося широких сословных привилегий, определённых свобод и влияния на управление страной и даже начавшего (в лице некоторых своих представителей) вынашивать конституционные замыслы. Модернизационная политика самодержавия в целом колебалась между жёстким и свирепым «петровским» курсом (с дальнейшим «закручиванием гаек», укреплением «регулярного» государства, наступлением на права дворян) и некоторой либерализацией режима (с внедрением отдельных элементов законности в практику управления, созданием сословных дворянских органов, смягчением государственного контроля над обществом и ослаблением цензуры).

В XVIII веке дворянское сословие частично раскрепощается, обретает чувство человеческого достоинства и уже не желает быть бесправным рабом самодержавия, довольствуюсь лишь подачками с его стола, но желает участвовать в управлении государством. (Единственными возможными формами такого участия в XVIII веке были фаворитизм и дворцовые перевороты). Дворяне отныне стремились «служить делу», а не «прислуживаться» «лицам» (по выражению грибоедовского Чацкого). Дворяне отстаивали своё право на распоряжение собственной жизнью, например, через дуэли – которые запрещались властью, отрицающей за своими подданными подобное право. Самодержавие же не желало ничем поступаться, не допускало участия общества в управлении. Это не могло не привести, с одной стороны, к кризису империи, а с другой, – к дальнейшему росту бюрократии, не подконтрольной не только обществу, но и самому монарху.

По самому большему счёту, можно определить дворцовые перевороты XVIII века как ответ общества (то есть образованной, политически активной части общества – столичного дворянства и гвардии) на петровские реформы, или как удавшуюся попытку дворян скорректировать их тяжкие последствия, смягчив иго государственного гнёта и расширив свои права, не допуская, однако, к управлению страной высшей аристократии (традиционно вынашивающей конституционные замыслы). Ко времени воцарения Екатерины II (последняя треть XVIII века) сложился своеобразный союз между императором и дворянами, при котором дворянство получало широкие права и привилегии, сословные суды и учреждения, освобождалось от обязательной государственной службы, поддерживая самодержавие, сохранявшее и всемерно расширявшее крепостное право. Попытка Павла I вернуться к петровским «строгостям» в отношении дворянства стоила ему жизни и трона.