Читать онлайн «История Польши». Страница 62

Оказавшись в положении, когда Речь Посполитая не могла защитить себя ни от пруссов, ни от украинских гайдамаков, она не принимала участия в войнах 40–50-х годов, хотя все они имели к стране самое непосредственное отношение. Россия и Пруссия бесцеремонно проводили свои войска через польские земли, устраивали в Речи Посполитой военные склады и размещали солдат на зимние квартиры. Во время войн за Силезию и Семилетней войны Речь Посполитая, формально не участвуя в военных действиях, превратилась в своего рода постоялый двор. Это приводило к колоссальному материальному ущербу, но не побуждало шляхетское сословие задуматься об увеличении казны и усилении армии. Наоборот, открытые границы, по мнению шляхты, должны были гарантировать соседям полную безопасность со стороны Речи Посполитой. И, таким образом, внутренняя анархия была призвана стать фундаментом стабильности.

Независимо от своих целей все магнатские партии срывали сеймы, проводили независимую внешнюю политику и с готовностью принимали иностранные деньги. Программа самых насущных реформ государственного устройства по методам реализации вовсе не отличалась от программы сохранения статус-кво. Все это самым трагическим образом сказывалось на позиции шляхетских масс. Беспрепятственная деятельность агентов иноземных дворов и прислуживание им за деньги не были тогда чем-то особенным. Но гораздо более важным было то, что Речь Посполитая уже на протяжении двух поколений не имела собственной дипломатической службы и фактически не проводила никакой внешней политики. Незнание в широких массах и даже в магнатской среде проблем европейской политики было чертой, наиболее очевидно отличавшей Речь Посполитую саксонской эпохи от Польши эпохи Возрождения. Лишившись возможности реально влиять на государственные дела, шляхта постепенно утрачивала свойственные ей качества, не отдавая себе отчета в происходивших вокруг переменах.

В этом монотонном и мрачном образе эпохи Августа III можно усмотреть, однако, проблески зарождавшейся надежды. Больше всего удивляет бесплодность проектов реформ. Начиная с 40-х годов, все чаще говорилось и писалось о необходимости реформирования Речи Посполитой, но дальше разговоров дело не шло, за единственным достойным похвалы исключением: в 1740 г. образованный священник из ордена пиаров Станислав Конарский (1700–1773), связанный с «Фамилией», основал в Варшаве Collegium Nobilium — образцовое учебное заведение, призванное давать современные знания и воспитывать польскую знать в приверженности патриотическим ценностям. Активная деятельность пиаров и иезуитов на ниве просвещения была, без сомнения, одной из самых светлых сторон той эпохи. Без подобных усилий стал бы невозможным перелом, наступивший во второй половине XVIII столетия.

Большая часть идей осталась на бумаге; многие из них не были даже опубликованы. В начале XVIII в. не осмелился издать свое сочинение Станислав Дунин-Карвицкий (в нем он предлагал провести последовательную республиканскую реформу государственного устройства). Станислав Лещинский, весьма далекий от радикализма и имевший утопические взгляды, ждал до 1749 г., чтобы опубликовать памфлет «Вольный глас, обеспечивающий вольность» (автором которого, вероятно, был Матеуш Бяллозор). Получили ли отклик выходившие за рамки международной полемики идеи Станислава Понятовского, одного из предводителей «Фамилии», выраженные в «Письме землевладельца к некоему приятелю из другого воеводства» (1744)? Кто воспринял идеи связанного с Лещинским Стефана Гарчинского, которые прозвучали в «Анатомии Речи Посполитой, сынам отчизны в назидание» (1751)? Еще до того, как из печати стали выходить очередные тома посвященного реформе сейма сочинения Конарского «Об успешном способе ведения совещаний» (1760–1763), выдвигались идеи создания казначейских комиссий, постоянного (или «готового») сейма, аренды староств, — идеи, которые были подхвачены следующим поколением. Эти проекты свидетельствуют об интеллектуальном пробуждении. Но можно ли было с их помощью преодолеть консерватизм шляхты?

Пользуясь оживлением экономической конъюнктуры, шляхта восстанавливала свои имения, нисколько не сомневаясь в том, что живет в лучшем из миров. Король не занимался проблемами Речи Посполитой, а магнаты рассматривали их в соответствии со своими собственными интересами, в то время как мир вокруг становился все более сложным. Может быть, самым ярким проявлением краха позиций Речи Посполитой в XVIII в. было исключение ее из активной европейской политики. Она не только не воспользовалась возможностью избавиться от угрозы со стороны Пруссии (1744, 1756) или выступить в качестве партнера и союзника России (1735–1736), но позволила, чтобы в Европе утвердилось стереотипное представление о Польше как стране, безнадежно погрязшей в анархии.

В дипломатических играх и военных кампаниях тогдашней Европы Речь Посполитая выступает в качестве пассивного объекта. Даже Россия не смогла привести в действие ее потенциал, чтобы направить его в нужное для себя русло. Но зато соседям без труда удавалось блокировать чужие инициативы и удерживать Речь Посполитую в состоянии бездействия. Это не было чертой исключительно прусской политики, которая самым очевидным образом осуществляла свою экспансию за счет польских земель. В официальной и неофициальной политике Франции, стремившейся не допустить усиления Габсбургов и Гогенцоллернов, также легко заметить отношение к Речи Посполитой как инструменту своей политики. Для нее, как и для Англии, Голландии или Дании, Польша была второстепенным театром действий. С позиции противостоявших друг другу магнатских группировок все выглядело иначе, они могли рассчитывать на денежные субсидии, лесть или почести и, наконец, на использование реальных и фиктивных связей в своих внутриполитических интригах. В первой половине XVIII в. малоспособная, но обширная Речь Посполитая могла быть удобна для различного рода политических комбинаций. Но после Семилетней войны и в условиях сложившегося так называемого «южного и северного концерта» она уже не принималась во внимание европейскими державами. Открывалась, однако, перспектива достижения стабильности в Европе за счет Речи Посполитой, — перспектива весьма привлекательная для Пруссии, но выгодная и для других европейских держав. В Лондоне или Париже в принципе не принимали во внимание возможность объединения «трех черных орлов», но рассчитывали, вероятно, что «переваривание» военной добычи надолго отвлечет их внимание, а возможно, станет причиной продолжительного конфликта.

Если интересы Пруссии или Франции были вполне очевидны, то политика России в этом вопросе вызывала и вызывает большие споры. Вероятно, не стоит приписывать России желания уничтожить Речь Посполитую как преграду, отделявшую империю от Европы. Экспансия России была направлена в балтийском направлении (Ливония, Курляндия) и в направлении Черного моря. Пассивная позиция шляхты гарантировала отсутствие интереса к экспансионистским шагам со стороны России. Империи эпохи Петра нужны были иные образцы, которые она искала за пределами Речи Посполитой, а польская модель государственного устройства перестала быть привлекательной. Около 1715 г. стала очевидной, скорее, практика, чем идея политического подчинения Речи Посполитой. Эта задача оказалась России не по силам, хотя она и добилась своего рода привилегированной позиции во внутрипольских делах. Представители Петербурга приобретали все больший политический вес, но по-прежнему опирались на одну из магнатских политических партий. На ситуацию ключевым образом влияли отряды русской армии, расквартированные на польских землях. Грубое вмешательство представителей Петербурга было направлено, как казалось, против короля. Антимонархический фанатизм поляков не позволял им долгое время замечать происходившие перемены. Россия Петра, Анны, Елизаветы и влиятельных придворных группировок не имела, конечно же, единой позиции в отношении к Речи Посполитой. Казалось, что основным было стремление добиться преимущественного положения, поэтому периодически к возникавшей концепции превратить Речь Посполитую в союзника всерьез не относились. Но трудно согласиться с мнением, что осознание невозможности навязать свой контроль склонило Россию согласиться на разделы Польши. Тем более следует отказаться от точки зрения, что проявление в шляхетской среде антирусских настроений окончательно убедило Петербург в невозможности «поглотить» Польшу самостоятельно и тем самым склонило к принятию предложений Пруссии. На рубеже саксонской эпохи и эпохи Станислава Августа политика опоры на Россию отвергалась шляхетскими массами, в первую очередь, из ненависти к Понятовскому. Неудивительно, что партия «патриотов» склонна была все надежды связывать с Пруссией. Ошибкой же короля и «Фамилии», в свою очередь, было предполагать, что Россия заинтересована в существовании реформированной и дееспособной Речи Посполитой. Петербург придерживался на этот счет совершенно иного мнения.