Читать онлайн «Украинский национализм: ликбез для русских, или Кто и зачем придумал Украину». Страница 91

Мы сейчас имеем лишь на 20 лет больший опыт построения своего государства, чем украинцы 90 лет тому назад, правда, без последствий мировой и российской гражданской войны, но любой и сегодня понимает значение стабильности государства для создания жизнеспособного национального организма. В этом смысле т. н. Оранжевая революция 2004 г. тоже в определенном смысле являлась «контрреволюцией», выступая за восстановление свободы, ущемленной «старой властью». Экономические и внешнеполитические приоритеты «идеологии» Оранжевой революции тоже были вполне либерально-консервативными.

Гетман Скоропадский стремился к определенной консервации, стабилизации европейских ценностей собственности, права и порядка, но достиг (если достиг) их ненадолго; уэнеровцы же жаждали настоящей Революции — и получили ее во всех смыслах, став лишь очередными из «съеденных» ею своих детей.

Споры и конфликты подобного рода, перенесенные в современность, имеют и другую сторону: дискуссии по вопросу, какая из «команд» 1917–1920 гг. была права в принципе, предполагают, что может быть какая-то панацея, один-единственный действенный рецепт образования независимого, самостоятельного, соборного государства. И эффективность этого рецепта не зависит от того, в каком году, месяце, в какой политической местной и мировой конъюнктуре это происходит и какими действующими лицами осуществляется. Но так, к сожалению, не бывает, поскольку политика — искусство возможного. А в каждое конкретное время объемы этого возможного разные. Говоря проще, и УНР, и Украинская Держава — порождение украинского «национального» (в широчайшем смысле) духа, политической культуры, социума, ментальности. И как бы ни отличались их «концепции», они прикладывались к одному и тому же народу, а происходило это в почти одинаково враждебном окружении. Критики Грушевского, Петлюры, Скоропадского часто забывают, насколько быстро в те годы все происходило, как чрезвычайно сильно тогда сжалось время. На изучение этих бурных 3–4 лет в украинских школах и вузах сегодня уходит столько же времени, сколько на какое-нибудь «обычное» столетие эпохи Средневековья. И мало кто из тогдашних политиков мог бы уверенно утверждать, что именно он «двигает» события, а не они ведут его в неизвестном для него направлении. И едва ли кому-то когда-то удастся, насытив компьютер бесконечным объемом исторической информации, построить логическую и внутренне прогнозируемую модель того, что происходило в Восточной Европе в 1917–1921 гг.

Но возвратимся к гетману. Критика в адрес Павла Скоропадского концентрируется вокруг двух проблем: 1) что он незаконно захватил власть и стал марионеткой оккупационной немецкой власти; 2) что он установил антидемократический диктаторский режим и проводил антинародную и антиукраинскую политику. Основания для обвинений, конечно, существуют: устранение Центральной Рады от власти легитимным актом не назовешь; немецкая оккупационная власть действительно существенным образом влияла на политику Украинской Державы; во время правления гетмана распространилось широкое народное повстанческое движение, вызванное социальной политикой правительства и реквизиционно-репрессивными действиями австро-немецких союзников; подписанную Скоропадским под конец пребывания у власти Грамоту о федерации с Россией действительно можно считать шагом назад в деле украинской независимости.

Однако тут появляется другая проблема: «демонизация» или пренебрежительное отношение к личности Скоропадского одинаково присуще как противникам гетмана из украинского левого лагеря, так и русским монархистам, а также всей советской историографии. Возникает вопрос: так на чью ж мельницу лил воду этот «политический оборотень»?

Дело с «марионеткой оккупантов» выглядит очень просто: будущий гетман родился в Висбадене (Германия), имел постоянные германофильские симпатии и в 1918 г. решил облегчить жизнь своих немецких друзей в Украине. Тем не менее, на самом деле Германию и немцев Павел Скоропадский знал намного хуже, чем Англию или Францию (он всю жизнь оставался англоманом); сомнительны также его германофильские настроения (даже если они и были когда-то) после четырехлетнего участия в войне с Центральными державами, на которой генерал Скоропадский был одним из ярких военачальников российской стороны (за что-то же его царь золотым оружием наградил?); если в эмиграции гетман был вынужден остаться жить в Германии (поскольку она не забывала бывших союзников), то своего сына Данила он со временем отправил в Великобританию, к которой имел симпатии более старые, чем к Германии. Да и, в конце концов, не Скоропадский же пригласил немцев в Украину, прекрасно зная их планы относительно решения продовольственной проблемы за счет УНР, — Брестское соглашение подписывал все-таки не он. Как показывают исследования, столкнувшись с реальной ситуацией в Украине и неспособностью (и нежеланием) Центральной рады выполнить взятые на себя обязательства вследствие ее «административной неспособности», немцы оказались перед выбором: или изменить статус Украины — из страны формальной союзницы на страну оккупированную, или найти здесь себе другого, более надежного и квалифицированного политического партнера. Возможность большего «послушания» новой «марионетки-Скоропадского» не должна нас интересовать, так как от «непослушания» предшествующего украинского правительства абсолютно ничего не зависело в реальной жизни. Инициатива Скоропадского и «хлеборобов», которые провозгласили его гетманом, не позволила украинской государственности прекратиться уже в 1918-м, более того — она дала ей второй шанс, правда, уже не в таких благоприятных условиях, какие были у Рады осенью 1917 г. А дальше уже действовало «искусство возможного», причем эти возможности постоянно сокращались.

Критика «антиукраинскости» гетмана коренится преимущественно в социальных комплексах: потомок гетмана XVIII в., аристократ, Пажеский корпус, русский генерал, принадлежал к общеимперской элите, разговаривал на русском языке. Конечно, если бы он был не генералом, а поручиком, не помещиком, а из бедняков, учился не в Пажеском корпусе, а в унтер-офицерской школе, разговаривал не на русском, а на «суржике», то симпатии к нему украинских левых, которые отождествляли украинцев с низшими социальными слоями и социалистами, были бы большими. «Эти люди не вынесут в своем окружении никакого пана. В этом корень их оппозиции к гетману», — так писал в 1918 г. об отношении левых к Скоропадскому директор Украинского телеграфного агентства Дмитро Донцов.

Но что же можно считать заметным вкладом «антиукраинца»-Скоропадского в украинское дело? Во-первых, это, конечно, попытка наладить работу государственных институтов, чиновнического аппарата и правоохранительных структур, что было уже более квалифицированной по сравнению с предшествующим периодом попыткой государственного строительства. Во-вторых, развертывание международных контактов Украины (признание суверенитета Украинской Державы многими странами) и переведение связей с Россией в форму официальных межгосударственных отношений. В-третьих, широкие мероприятия по украинизации образования и распространению украинского языка как государственного. Среди шагов в поддержку национальной культуры и науки можно назвать создание новых университетов и институтов (Киевский государственный украинский университет, Каменец-Подольский государственный украинский университет, Екатеринославский университет, Одесский политехнический институт, Киевский архитектурный, Киевский клинический, Одесский сельскохозяйственный и др.), сети культурных (Государственный народный театр, Молодежный драматический театр, Первая народная опера, Первый украинский национальный хор, Государственный симфонический оркестр им. Лысенко и др.) и научных (Украинская Академия наук, Национальная библиотека и др.) учреждений.

Учитывая такие действия Скоропадского, едва ли можно доказать какой-либо конфликтный характер его отношения с украинской культурой и языком. Конфликт имел место в отношениях с определенными национальными политическими и социальными силами. Правда, в этом случае трудно окончательно определить, какая же сторона в конфликте украинских «левых» и украинских и неукраинских «правых» несла больший нациесозидательный потенциал, поскольку форма и декларации далеко не всегда отвечали реальным делам.

По своим признакам Гетманат Скоропадского вполне отвечает чертам многочисленных европейских авторитарно-консервативных режимов, со всеми их преимуществами и недостатками. В исторических условиях Второй мировой войны ближайшим аналогом Гетманата Скоропадского была власть маршала Петена в оккупированной немцами Франции. Но с поправкой, что перед этим Франция проиграла войну, а не пригласила немцев в качестве союзника. Однако на пути часто скользких исторических аналогий нас должно и кое-что останавливать, а именно — короткий срок правления гетмана, который не позволил развиться и развернуться всем внутренним политико-правовым тенденциям его режима, показать, к чему же действительно стремился П. Скоропадский. Гетман официально руководил страной «до выборов Сейма и начала его работы». Опять-таки сложно окончательно установить характер и перспективы видоизменения статуса единоличной власти гетмана — в пользу личной диктатуры с национальной окраской, в пользу президентства или в направлении конституционной монархии.