Читать онлайн «Украинский национализм: ликбез для русских, или Кто и зачем придумал Украину». Страница 8

7. Национальная идентичность — условие комфортной социальной жизни?

На поставленный вопрос национальная идентичность отвечает наиболее просто: поскольку «нация» в своем обыденном значении — понятие кровнородственное, то она — просто очень большая семья, в которой немножко подрастерялись родственные связи, а в целом — это то, что ассоциируется с понятиями «свои» и «наши», четко очерченная комфортная территория или люди.

Вне этнических признаков работают разные культурные критерии близости или отдаленности. Например, эти люди — не моей национальности, но в принципе они тоже «свои», поскольку давно живут рядом с нами. (Это характерно проявлялось в Голландии, оккупированной гитлеровцами в годы Второй мировой войны: будучи германским народом, голландцы могли бы «спокойно» перенести «исчезновение» своей большой еврейской общины, но нидерландская нация с соответствующими последствиями для себя вступилась за евреев, потому что «это — наши евреи, и не чужим их трогать».)

Советский Союз в отстаивании своих геополитических интересов выступил в тяжелой и неблагодарной роли агрессора-«цивилизатора» вне своих давно «утрамбованных» зон влияния — например, в Афганистане. Но Афганистан — не Европа, не давно уже пройденная Средняя Азия (Российская империя прошла ее в 1860-1870-х годах), не братья-славяне, которых можно интенсивно и «взаимно полюбить», а заодно и политически «пригреть» при минимальных затратах. В Афганистане советская универсальная идеология «пролетарского интернационализма» посягнула на самую крепкую традиционную (будь она хоть трижды «отсталой») идентичность и проиграла консолидации традиционного общества перед попыткой обратить его в «цивилизацию». «Афганцы» — этнично весьма разнообразные — были и остались другими. Кроме того, их укрепляла (помимо «помощи коварного Запада») еще и идентичность религиозная, несводимая к вопросам этноса, нации и т. д. Поэтому имеет смысл развести — и не только в примере с Афганистаном — проблемы этничности и проблемы религиозности.

Отец центральноевропейского национализма

Йоган Готфрид Гердер (1744–1803) — немецкий философ, духовный отец этнического национализма (хотя вряд ли он об этом догадывался). Его идеи о том, что «варварские» культуры (представленные народным творчеством) равны по своей культурной самоценности античной классике, были революционны для XVIII столетия. Интеллектуальная элита Центральной и Восточной Европы обратилась к своим этническим корням, что повлекло для этого региона необратимые последствия. Самобытная культура создавала отдельный народ, а народ начинал претендовать на государственность.

Очень важно уметь отделить проблемы цивилизационные (по религиозно-культурному принципу), как более глобальные, от проблем этнических, которые остаются в основном внутрицивилизационными[11]. Но в определенные исторические периоды и в определенных ситуациях религиозная идентичность заменяет национальную (от крестовых походов до казачьих войн), тем более тогда, когда «национальной» еще не было как таковой. А бывают ситуации, когда религия — составляющая национальной идентичности (сложно найти итальянца или поляка — не католика).

Социальная идентичность — сложнее и противоречивее в обыденной жизни, поскольку на одной территории «поселяет» чужих людей: более богатых и более бедных, живущих по-разному и вызывающих друг у друга смешанные чувства — зависти, боязни, опасности, неудовлетворенности, укор в неуспешности, неудачах или наоборот, демонстрацию превосходства и снобизма. То есть социальная идентичность чревата конфликтностью. Пролетариат, «осознав себя», скорей всего начнет конфликтовать с буржуазией, а выскочка, став из преступника власть предержащим, будет живым укором всем, кто живет честно.

Новые нации оживают

Революционные и наполеоновские войны, принесшие европейским народам понятие «свобода», принесли и понятие «нация», обратившееся против самих французов. Эмоционально-плакатная картина Франсиско Гойи (1814), показывающая расстрел испанских патриотов, — яркий тому пример. Кризис монархий и иноземная оккупация пробудили национально-патриотические чувства и в Испании, и в Германии, и в других странах.

Наша же психология склонна иметь для самосохранения и опоры комфортное поле некоего согласия и взаимной симпатии, общей разделяемой эмоции, чувства «братства» — т. е. солидарности. Самый простой пример — футбольный матч, объединяющий в одной эмоции представителей разных социальных слоев: от работяг до олигархов. (Национальные идентичности крепнут на матчах, в которых играет национальная сборная. Общая радость или общее разочарование разделяется очень большим количеством разных людей. Сборная объединяет чувства болельщиков конкурирующих в национальном чемпионате клубов. Они ощущают, что есть еще большая общность «наших».) Вот тогда этот коварный национальный вирус и вживляется в человеческий организм. А выше «нации» есть только «символическая сборная мира». Есть очень четкий «потолок» идентичностей. Выше нации «прыгнуть» некуда, разве что Евросоюз когда-нибудь покажет другой пример — правда, наверное, нескоро.

То есть, для сложной современной жизни состоявшаяся национальная идентичность чаще комфортней и предпочтительней, чем социальная, ставшая наибольшим источником ежедневных стрессов и неудовлетворенности жизнью. Социальная идентичность и стала почвой для великих социальных революций, повлекших за собой отнюдь не социальную гармонию. Это является одним из факторов популярности национальных идей как психологически стабилизирующих, психотерапевтических именно в эпоху модернизации ХІХ-ХХ вв. — период развития молодого капитализма с его материальной поляризацией. Раньше религия освящала неравенство («всякая власть — от Бога»), но плоды Просвещения избавили европейцев от такого оправдания бедности, поставили их перед лицом персональной ответственности за свою судьбу. А это, как и всякое право и необходимость выбора, очень сложно, а порой неприятно.

Когда общество интенсивно меняется, изменяются нормы поведения, «правила игры», нормы морали, разрушаются привычные общественные группы (как, например, у нас в 1990-е годы), — и к какой солидарности (и с кем) людям тянуться? С кем найти некую стабильность, единение, на чье плечо опереться? Именно такие условия в разных исторических ситуациях объединяли людей вокруг этнических и национальных идентичностей. Советская ностальгия «старых песен о главном» выражала тоску по былой солидарности и совместным достижениям, а также — воспоминания о счастливой и полной иллюзий молодости. Вспыхнувшая в Украине в 1990-х пламенная, надрывная и массовая любовь к братьям Кличко и успешному тогда киевскому «Динамо» тоже выражала эту потребность, поскольку это были немногие в то время значимые успехи хоть чего-то украинского, что повлекло за собой вспышку национальной спортивной солидарности. Это было попыткой ощутить что-то хорошее в настоящем[12]. Здесь мы видим характерный и для сегодняшней Украины живой конфликт двух разновекторных «единений» и, соответственно, двух идентичностей, ориентированных: одно — в известное (а потому надежное) советское прошлое, а другое — в неизвестное украинское будущее.

А ведь пока экономические реалии не уравняют большинство украинского постсоветского населения в обеспеченном «среднем классе», ежедневное наглядное неравенство будет интенсивно портить всем настроение. Это является одной из постоянных причин оживления национальных проявлений, которые людей уравнивают. Лозунг «свобода, равенство и братство» отнюдь не является антинационалистическим, это, к примеру, — политическая программа французской нации.

За Европу национальных отечеств

Джузеппе Мадзини (1805–1872). Известный нам как революционный демократ, он пытался объединить в борьбе за единство и независимость Италии и гражданский, и этнический национализмы: создать национальное итальянское государство свободных людей. «Весна народов» 1848 г. пустила по этому тернистому, но многообещающему пути многие европейские нации. Будущее Европы Мадзини видел как союз свободных демократических наций. Поэтому его можно считать одним из провозвестников Европейского Союза.

И тут резонно спросить: а как же проявления шовинизма, национального превосходства и исключительности? Они-то людей и не уравнивали, а как раз наоборот. Однако можно вспомнить Омара Хайяма. Отвечая на вопрос, почему Аллах позволяет есть виноград, но запрещает пить вино, Хайям сказал приблизительно следующее: «Посмотри, если в человека швырнуть глиной — ничего не с ним случится, а вот если из глины сделать кирпич, то результат будет совсем другим». Чувство меры в практической реализации — одно из самых труднодостижимых свойств для всех общественно-полезных идей. Поэтому любая идеология является палкой о двух (и более) концах. Строительство того же «советского рая» стоило десятков миллионов невинных жертв, а кому-то удалось построить социальное государство без рек крови. Очевидно, что национальное чувство невозможно без какого-то противопоставления «своих» и «чужих» — но без этого не могут существовать вообще любые социальные группы (как «мужчины» возможны лишь при существовании «женщин» и наоборот). Да и не припоминается что-то заметного количества людей, которые бы к «своим» относили все человечество. К сожалению, пропуском в когорту «граждан мира» является либо всеми признанная гениальность, либо очень большое количество денег. А похвастаться первым или вторым могут весьма немногие.