Читать онлайн «Рыцари Нового Света». Страница 53

Тогда-то и встал вопрос о том, когда же она возникла? Совсем недавно, то есть с появлением «нового» латиноамериканского романа? Некоторые считали именно так, а все, что было до этого, объявляли незрелостью и ученичеством. Другие говорили: культура Латинской Америки начинает свое развитие в первой трети XIX в. — после того, как испанские колонии обрели независимость. При этом культура колониального периода иногда вообще не рассматривалась: она, дескать, копировала европейские образцы и к Латинской Америке отношения не имеет. Что же касается хроник открытия и завоевания Америки, включая письма, дневники и реляции конкистадоров, то их не то что к латиноамериканской, а даже к литературе не относили. Мол, чистая историография.

Когда же на самом деле начала складываться испаноамериканская культура? Вопрос этот напоминает давние споры о том, на какой стадии развития человеческого зародыша его уже можно считать человеком, а на какой еще нет? Отвлечемся и — пусть это покажется некстати — поставим еще одну проблему. Если мы признаем наличие самобытной испаноамериканской культуры, следовательно, признаем ее сущностное отличие от европейской. Эти культуры отличаются по очень и очень многим признакам — все перечислить книги не хватит. Но в чем состоит их коренное, изначальное различие?

На взгляд автора, главное их отличие, из которого вырастают все прочие, как дерево вырастает из косточки, состоит в том, что испано-американская культура — наверное, единственная, дату рождения которой можно указать с точностью даже не года, а дня.

Этим днем было 12 октября 1492 г., когда Колумб внес в свой дневник первые восторженные записи о новооткрытой земле. Колумб, как известно, так и не узнал, что открыл новый континент, но вместе с тем его дневники и письма содержат зародыши образов и тем, которые впоследствии получат развитие в испаноамериканской культуре. Это прежде всего образ чудесной земли и сопутствующий ему мотив изумления: «Воистину чудесно все сущее в этой стороне и чудесны великие народы острова Эспаньола…»; «…никто не сможет поверить подобному, пока сам не увидит всего». Это образы «естественного человека», «доброго дикаря» и «злого дикаря» — будущих героев латиноамериканского искусства в целом. Это образ земного рая («открытого» Колумбом в дельте Ориноко во время третьего путешествия) — ему тоже будет суждена долгая жизнь в латиноамериканской культуре. Наконец, это противопоставление Нового Света — Старому, заключавшее ту идею, что Америка — иной мир, в корне отличный от европейского: «И как день от ночи отличались эти деревья от растущих в нашей стороне; иными были плоды, травы, камни и все прочее».

Накопление новых художественных элементов происходило постепенно, но началось оно еще в первых памятниках испаноамери-канской словесности. Мотивы, намеченные в письмах и дневниках Колумба, закрепились и получили развитие в трудах хронистов, в дневниках и реляциях первопроходцев Америки.

Читатель латиноамериканской литературы, верно, не раз задавался вопросом: откуда берется тот мир чудесного, в который мы погружаемся, читая произведения Габриэля Гарсиа Маркеса, Мигеля Анхеля Астуриаса, Карлоса Фуэнтеса, Хулио Кортасара, Хорхе Луиса Борхеса и других? И почему художественное сознание латиноамериканского писателя так стойко настроено на чудо, и во всем стремится увидеть чудо, да и свою действительность воспринимает сквозь призму чудесного?

И вот что в этом отношении примечательно: термин «магический реализм», изобретенный немецким искусствоведом Францем Ро в 1925 г., был применен по отношению к европейской живописи постэкспрессионизма, затем вошел в европейскую же литературу и стал одной из доктрин ряда авангардистских групп и литературных течений. Однако об этом помнят сейчас лишь специалисты, историки искусства и литературы, а в сознании рядового читателя понятие «магический реализм» давно и прочно увязано с латиноамериканской литературой. Латиноамериканские писатели и критики позаимствовали европейский термин и применили его для характеристики собственной литературы, когда расцвел «новый» латиноамериканский роман, где мир чудесного развернулся во всей своей завораживающей красоте и необычности. С тех пор многие и полагают, будто бы «магический реализм» родился в недрах латиноамериканской культуры, будто это ее собственное изобретение.

Впрочем, такое убеждение имеет под собой все основания — если говорить не о термине, а о художественной сути. И впрямь, мир чудесного, каким он предстает в латиноамериканской литературе, существенно отличается от европейского «магического реализма». В чем коренится это отличие? Попробуем сформулировать то, что на интуитивном уровне, наверное, почувствовали многие читатели. Главное отличие состоит прежде всего в соотношении чудесного и реального. Если в западноевропейском художественном сознании чудесное чаще всего предстает как выход за пределы реальности, как взлом повседневности, то в латиноамериканской литературе оно укоренено в реальной действительности и столь неразрывно связано с обыденностью, что невероятное воспринимается естественным, а естественное — невероятным.

А ведь эта особенность коренится именно в эпохе конкисты, когда «чудесное» прочно вошло в «генетический код» грядущей культуры. Как говорилось ранее, конкистадоры воспринимали Новый Свет землей обретенного чуда, на каждом шагу ждали встречи с чудом и видели чудеса. Чудесное воспринималось органическим свойством американской реальности, а тема чудесного стала едва ли не ведущей в хрониках конкисты. Между прочим, далеко не случаен тот факт, что творцы «нового» латиноамериканского романа почти все оказались заядлыми читателями хроник конкисты.

Именно в эпоху испанского завоевания Америки сформировался и глубоко характерный для латиноамериканской литературы в целом художественный образ «своего», американского пространства. Оно представляется как пространство беспредельное, хаотичное, природное, первозданное, девственное и таинственное. Приведем несколько устойчивых характеристик из произведений различных испаноаме-риканских писателей. Америка — «Нет предела ее просторам» (Ромуло Гальегос); это «мир каких-то иных измерений» (Хуан Рульфо); «беспорядочный, взбалмошный, сладострастный, ленивый тропический мир» (Алехо Карпентьер); здесь «люди чувствуют давящее присутствие неизмеримости и тайны» (Артуро Услар-Пьетри). А ведь именно таким воспринимали американское пространство первопроходцы и конкистадоры Нового Света. Это пространство им действительно казалось беспредельным — ведь чаще всего они понятия не имели, каковы размеры материков, где кончается саванна или горная цепь, куда впадает та или иная река и какова ее протяженность. Это и впрямь был мир иных измерений — как в смысле его необычности, так и в чисто пространственном отношении: таких непомерных расстояний европейцы даже представить себе не могли. Америка, не знавшая европейцев и христианства, первопроходцам представлялась девственной и первозданной — им предстояло исследовать и освоить эти земли. Непознанное хранит в себе тайну — ее обостренно предощущают и жаждут раскрыть конкистадоры, которые пускаются в экспедиции «с целью вызнать тайну сих земель».

Еще одна аллегория Америки. В контексте сказанного в заключении она читается как «путешествие» латиноамериканской культуры, которая открывает и покоряет «свое» пространство в художественных образах

В эпоху конкисты в «генетический код» испаноамериканской литературы вошел и ее наиболее распространенный, излюбленный сюжет — а именно, сюжет путешествия. Латиноамериканская культура, собственно, и началась с путешествия — с экспедиции Колумба; в непрестанной череде исследовательских и завоевательных экспедиций открывалось пространство материков, а их колонизация была растянутым в столетиях странствием. Конкисту в целом можно назвать уникальным в своем роде грандиозным путешествием. Да и в дальнейшем путешествие через океан стало своего рода обязательством просвещенного латиноамериканца, который считал своим долгом хоть раз побывать в просвещенной Европе.

Речь, причем, идет не только о необычайной значимости сюжета путешествия в латиноамериканской литературе, но также о его весьма своеобразной интерпретации. Ибо главная цель этого путешествия — не столько познать себя или общество (как в европейской литературе), сколько обнаружить «свой», отличный от европейского американский мир.

Всякая экспедиция конкистадоров была сопряжена с географическим открытием. Реальность историческая удивительным образом преобразуется в реальность художественную. Сюжет путешествия в латиноамериканской литературе также приводит героя к открытию — «своего» мира и собственной причастности к нему. Вспомним, что говорилось о воздействии американского пространства на конкистадора, о том, как оно формировало его характер, как оно изменяло его сознание. То же самое, в сущности, происходит и с героями испаноамериканской литературы. Они предпринимают путешествие нередко сначала в Европу, оттуда через океан в Новый Свет, а затем в глубь американского пространства (как бы повторяя путь конкистадоров), чтобы в полной мере осознать себя американцем. «…И каждый день я открываю мир, / Америку новую, девственную, / с чудесной фауной и флорой», — писал эквадорский поэт Хорхе Каррера Андраде. Сюжет путешествия, в ходе которого происходит открытие «своей» земли, — тоже духовное наследие эпохи конкисты.