Читать онлайн «Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина». Страница 45

Пантюркизм, проект объединения всех тюркских народов мира в единую политическую общность, был самым крайним утверждением тюркской позиции, и хотя он стал официальной политикой в последние годы Османской империи, но так и не превратился в синоним тюркского национализма. Упор на тюркизм в Средней Азии с 1917 г. и далее коренился скорее в радикальном настроении среди джадидов, чем в непосредственном турецком влиянии, и не выходил за пределы Средней Азии. В 1918 г. Фитрат стал движущей силой создания Чагатайских бесед (Chig'atoy Gurungi), литературного кружка, объединившего многих политических деятелей и писателей. Его члены думали о реформе среднеазиатского тюркского литературного языка и письменности, стремясь определить идентичность для народа Средней Азии, коренящуюся в этничности, равно как и в истории{494}. Чагатаизм стремился создать общую национальную идентичность для тюркской Средней Азии. Термин «чагатай» относится к названию восточно-тюркского литературного языка, вокруг которого расцвела в XV в. Средняя Азия. Он также подразумевает наследие Чингисидов в данном регионе, хотя центральную роль в традиции чагатаидов играл тюркский мусульманский завоеватель XIV в. Тимур (Тамерлан). Сферой чагатаев была также восточная часть в отношении к западной Турецкой (Османской) империи. Как таковой чагатаизм был явно не пантюркским, поскольку утверждал существование в тюркском мире границ местных групп. Скорее Средняя Азия была ядром самобытной тюркской сферы, восточным восполнением ныне исчезнувшей Османской империи.

Скачок от чагатая к узбеку был совсем простым. Писатели-джадиды утверждали, хотя и не очень настойчиво, что все тюркское население Средней Азии было узбекским. Этот аргумент был прежде всего направлен на ярлык «сарт», обозначение местного тюркоязычного населения, выделяемого русской администрацией, учеными и, по-своему, даже татарскими интеллектуалами{495}.

Джадидские авторы по привычке употребляли «тюркский» (turk, turkcha) в качестве синонима к «узбекский» (p'zbek, o'zbekcha) еще до 1917 г. С утверждением после 1917 г. этнического национализма термин «узбекский» весьма распространился, как явствует из местной прессы этого периода.

Гимны узбекскому народу заполняли периодические издания органов советского режима. Чагатаизм должен был обеспечить современную узбекскую нацию, включавшую всех мусульман Средней Азии, историческим наследием. В конце концов максималистское видение «узбекскости» свелось к несколько более узкому видению, исключавшему население данного региона, говорящее по-персидски (составившее таджикский народ), равно как разные кочевые группы (туркмен, казахов, кыргызов, каракалпаков), которых можно было легко выделить из оседлого тюркского населения региона. В каком-то смысле, узбекский народ, возникший в 1924 г., во время национального размежевания, был оседлым, поэтому он мог претендовать на полное наследование городской Средней Азии. По этой причине узбекский национализм развивался, как регионально главная идеология, поскольку представлял собой то, что виделось ему главной тюркской, мусульманской, урбанистической — и революционной — традицией Средней Азии. Политическая неопределенность, проистекавшая из революции и Гражданской войны, начала ослабевать к концу 1920-х гг., когда, одержав победу в Гражданской войне, партия смогла уверенно утвердить свою волю на окраинах.

Турккомиссия начала с подчинения мусульманских коммунистов во главе с Рыскуловым. В июле 1920 г. она распустила Крайком КПТ, в котором преобладали националисты, и заменила его временным комитетом, который провел в сентябре очередные съезды партии и Советов. Они приняли решения ЦК, призывающие к более строгому контролю центром дел в Туркестане{496}. Впрочем, поражение Рыскулова и его последователей не покончило с союзом центра с местными националистами. Члены Турккомиссии горели желанием революционизировать Восток, что в 1920 г. стало равносильно действиям Красной Армии. В тот год Красная Армия помогла создать Советские республики в Хиве, Бухаре и Гилане — все под началом Советов, но управляемые местными активистами{497}. Только весной 1921 г. улучшение отношений с Англией заставило московские власти приструнить Турккомиссию. Вывод мусульманских коммунистов из-под контроля КПТ также следует рассматривать в одном ряду с действиями Турккомиссии против русских поселенцев, тысячи которых были депортированы в центральную Россию в 1921 г. за то, что воспротивились Советской власти и особенно национальной политике{498}.

Более того, Советская власть видела мир разделенным на нации, которые можно было объективно определить и провести между ними демаркационные линии{499}. Этот взгляд на онтологическую реальность наций имел много общего с национализмом интеллектуалов Средней Азии. Режим также ставил на первое место среди прочих дел просвещение и преодоление отсталости — вопросы, долгое время столь дорогие для джадидов. Между Москвой и джадидами сложились прочные основы для сотрудничества. В прессе на местном языке с начала 1920-х гг. весьма сильно ощущалось влияние джадидов как авторов, прославлявших великое национальное пробуждение и прогресс, достигнутый нацией к тому времени. Расхождение было только по части определения национальных границ: джадиды надеялись сохранить единство Туркестана и Бухары как родины единой тюркской мусульманской нации, а советские этнографы настаивали на более узких определениях. Последние победили в 1924 г., хотя узбекское начало сохраняет множество характерных черт тюркской мусульманской нации, какой ее представляли себе джадиды. Революция для джадидов удалась.

В Средней Азии революция была успешно национализирована культурной элитой, склонной к радикализму и к тому, чтобы в целом революционизировать нацию. Национализации революции способствовал союз националистов с большевиками, которые нашли общее дело против местных проявлений империи в виде насилия переселенцев. Союз был, конечно, недолгим, но действенным по части создания новых идентичностеи и постановке новой повестки дня с вопросами социального и культурного преобразования в первом десятилетии советского режима. Следует помнить, что процесс советского национального строительства в Средней Азии был глубоко противоречивым, и его невозможно адекватно объяснить простыми противопоставлениями «империя-нация» или «центр-периферия».

В начале 1919 г., в самые мрачные дни русской Гражданской войны, советское правительство начало сотрудничать с небольшой группой башкирских политиков и армейских офицеров, ранее сражавшихся против советской власти вместе с войсками адмирала Александра Колчака, морского офицера, командовавшего антибольшевистскими войсками в Сибири. Стороны договорились, что башкиры прекратят антисоветскую деятельность и обратят оружие против Колчака; в свою очередь, советское правительство признавало Башкортостан, страну зубчатых холмов и широких равнин Предуралья, автономией Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР).

Почему данный эпизод заслуживает нашего внимания? Внезапное дезертирство башкирских отрядов ослабило фронт Колчака накануне его наступления весной 1919 г., отчетливо выявило недовольство среди его нерусских союзников и знаменовало важный поворотный момент в военной кампании на восточном фронте. Историк Ричард Пайпс считал сотрудничество большевиков и башкир «первым экспериментом советской национальной политики», под которой он понимал зарождающуюся советскую практику предоставления территориальной автономии нерусским национальностям. По мнению Пайпса, провал башкирского эксперимента предвещал провал советской национальной политики в целом, поскольку крушение надежд нерусских на автономию объяснялось как свойственной советскому режиму тенденцией к централизации, так и его проявлениями русского национализма. Наконец, формирование Башкирской республики можно считать решающим моментом в истории становления башкирской нации, поскольку появились границы, внутри которых башкирская национальная идентичность вызревает и по сей день{500}.

В данной главе мы остановимся на сотрудничестве большевиков и башкир, как на примере отношений в годы Гражданской войны между централизованным принятием решений по делам национальностей и сумбурным миром местной политической жизни в губерниях, с их оппортунистическими союзами и зыбкими коалициями, внезапными переменами в политических судьбах и возможностях. Как пишут в этом сборнике Терри Мартин и Рон Суни, первые творцы советской национальной политики, особенно глава партии и государства Владимир Ленин и комиссар по делам национальностей Иосиф Сталин, были твердо убеждены в необходимости создания национальных республик, которым предоставлялся минимум гарантированных национальных прав. Однако такие общие концептуальные рамки оставляют без ответа многие вопросы, имеющие жизненно важное стратегическое и тактическое значение. Какие «нации» следует признать заслуживающими образования территориальной республики? Когда и при каких условиях их признание будет максимально политически благоприятным? С какими националистическими группами должен договариваться режим? Как такая национальная политика могла осуществиться в хаосе Гражданской войны?