Читать онлайн «Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939». Страница 29

В связи с подготовкой оккупации Чехословакии, сообщал Клейст далее, затрагивался и украинский вопрос. Однако все представленные Риббентропом Гитлеру на этот счет соображения были последним от­вергнуты. Он заметил, что все это «пока еще мечты». Первая часть со­общений Клейста, касавшаяся прогноза предстоявшей оккупации Чехословакии, нашла, с точки зрения Москвы, подтверждение в теле­грамме Мерекалова от 14 марта[353] и в событиях 15 марта, что дало осно­вание считать и остальные его сообщения достоверными.

Как видно, на рубеже февраля — марта 1939 г. тревога Москвы по поводу непосредственной угрозы со стороны Германии внезапно улетучилась. 1 марта Шуленбург сообщил Эмилю Вилю, что после последнего визита к наркому внешней торговли Микояну он и Хильгер были еще «довольно пессимистично» настроены. «Мы по­считали, — писал Шуленбург, — что дальнейшие усилия бесполез­ны. Но на следующий день картина изменилась. Микоян выразил готовность поставить сырья на 200 миллионов марок»[354]. 3 марта итальянский посол Аугусто Россо писал министру иностранных дел Италии графу Чиано, что сейчас в советских правительственных кругах отмечается «чувство возросшей самоуверенности и опти­мизм относительно международного положения СССР». Далее Россо добавил: «У меня создалось впечатление, что Советское пра­вительство сегодня действительно имеет достоверные данные о том, что ему, по крайней мере на определенный срок, не угрожают ни Польша, ни Германия»[355].

В тот момент, когда казалось, что Советское правительство преодолело свои сомнения, дипломатические попытки начать ши­рокие экономические переговоры вновь потерпели фиаско. 8 марта 1939 г., когда Гитлер приказал оккупировать Польшу и «решить» польский вопрос военными средствами, министериаль-директору Ви­лю пришлось сообщить послу Шуленбургу, что на пути германских поставок в СССР возникли «существенные препятствия» и что в настоящее время изучается вопрос о целесообразности продолже­ния переговоров[356]. На решающем заседании торгово-политической комиссии, состоявшемся 11 марта 1939 г. в министерстве иностран­ных дел, чиновник центрального аппарата имперского министерст­ва экономики Шлоттер огласил мнение своего ведомства, согласно которому при сложившемся военном положении «незаконченные переговоры с русскими о кредитах должны быть в подходящей форме прекращены»[357]. В связи с новыми указаниями нагрузка на военную экономику Германии в последующие два года не позво­ляла организовать поставки в таком объеме, что, учитывая поло­жение в Германии с сырьем, было «чрезвычайно досадно». Переговоры, однако, следовало не «прерывать полностью, а оттяги­вать» до тех пор, пока не представится возможность их возобно­вить. Это решение германского правительства, как справедливо заметил Карл Шорске[358], определялось не политической, а военной и экономической необходимостью. Усилия германской дипломатии в России, направленные на создание прочного базиса для дальней­шего политического сближения, вторично оказались напрасными. Говоря словами Шорске, «конструктивная» дипломатическая де­ятельность... была прервана государством, которое в тот момент потеряло всякий интерес к дипломатии как инструменту междуна­родной политики».

XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большеви­ков), проходивший в Москве с 10 по 21 марта 1939 г., имел огромное внутриполитическое значение[359]. Он обозначил конец «большой чист­ки». За несколько недель до созыва съезда прекратилась чистка военно­го аппарата, армейское командование было полностью подчинено партийному руководству. Сталин, таким образом, обрел однородную в идеологическом отношении армию. Господство партии над государст­вом и единовластие Сталина в партии достигло апогея, когда Сталин, провозглашенный, как и его германский противник, «вождем», обно­вил в ходе съезда почти на четыре пятых Центральный Комитет. Культ личности Сталина достиг зенита[360].

Партийный съезд собрался в период наивысшего с момента консо­лидации Советского государства обострения мирового кризиса. Вместе с тем вновь обретенная уверенность, подмеченная дипломатическими наблюдателями у советского руководства в начале марта того года, про­звучала также и в Отчетном докладе Центрального Комитета, с кото­рым выступил Сталин 10 марта на первом заседании съезда.

Ввиду крайне напряженного международного положения внешне­политический раздел речи Сталина ожидался со «смешанным чувством любопытства и трепета»[361] не только в Москве. Сталин понимал это, представляя съезду блестящий отчет о международном положении и вытекающих отсюда задачах большевистской партии[362]. Его характе­ристика расстановки сил в мире, анализируемая сквозь призму време­ни, оказалась важной вехой на пути к германо-русскому сближению, а потому заслуживает особого внимания[363].

Чтобы четко представить себе значимость внешнеполитических идей Сталина в середине марта 1939 г., целесообразно сопоставить их с предшествующими высказываниями подобного рода, а именно его от­четом перед делегатами XVII съезда партии 26 января 1934 г.[364]

Общим в этих отчетах было указание на обострение конфликтной ситуации в капиталистическом мире, обоснованное вульгарно-марксистской интерпретацией перерастания экономического кризиса ка­питализма в международный политический кризис, который опять же неизбежно ведет к войне. Речи отличались лишь оценкой глубины кризиса. В 1934 г. Сталин говорил об острой предвоенной ситу­ации, которая уже привела к отдельным региональным конфликтам. А вот в 1939 г. «новая империалистическая война», по его мнению, шла уже полным ходом, хотя еще не превратилась в мировую войну. В обоих случаях он понимал «войну как средство нового передела мира и сфер влияния в пользу более сильных государств» (1934) и за счет «неагрессивных государств» (1939). К «агрессивным странам» и «во­енному блоку» он в 1934 г. причислил Японию и Германию, а в 1939 г. — соответственно, Японию, Германию и Италию.

Причину того, что пораженные тяжелым экономическим кризисом государства-захватчики смогли спровоцировать ряд региональных конфликтов с тенденцией к мировой войне, Сталин в 1939 г. видел «в отказе большинства неагрессивных стран, и прежде всего Англии и Франции, от политики коллективной безопасности, от политики кол­лективного отпора агрессорам в переходе их на позицию невмешатель­ства, на позицию «нейтралитета». Сталин охарактеризовал политику ложного нейтралитета Англии и Франции, которую можно было на­блюдать с момента подписания Мюнхенского соглашения, словами: «Пусть каждая страна защищается от агрессоров... наше дело сторона, мы будем торговать и с агрессорами и с их жертвами». По единодушно­му мнению ведущих западных дипломатов в Москве, Сталин сам бы охотно проводил подобную политику[365].

Политика невмешательства стран Запада означала, как считал Сталин, «попустительство агрессии, развязывание войны», которая не­избежно превратится в мировую войну. Так, под прикрытием невме­шательства западные страны охотно позволили бы Японии вести войну с Китаем, «а еще лучше с Советским Союзом», а Германии — «увязнуть в европейских делах, впутаться в войну с Советским Союзом». Полити­ка попустительства, сказал Сталин, связана с намерением западных держав «дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны... дать им ослабить и истощить друг друга, а потом, когда они достаточно ослабнут, — выступить на сцену со свежими силами, выступить, ко­нечно, «в интересах мира» и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия».

На самом же деле, по словам Сталина, над западными странами на­висла не меньшая угроза. Тезис о том, что входящие в антикоминтерновский пакт государства не имеют агрессивных намерений против западных держав, а лишь стремятся спасти мир от большевистской опасности, он назвал «неуклюжей игрой» нацистской пропаганды, ибо «смешно искать «очаги» Коминтерна в пустынях Монголии, в горах Абиссинии, в дебрях испанского Марокко».

Более важные примеры «нового передела мира», приведенные Ста­линым, касались территорий, прилегающих к Советскому Союзу. Он говорил о японской агрессии против Китая, о том, что Австрию и части Чехословакии отдали Германии в качестве приманки, чтобы иметь воз­можность «крикливо лгать в печати о «слабости русской армии», о «раз­ложении русской авиации», о «беспорядках» в Советском Союзе, толкая немцев дальше на восток, обещая им легкую добычу и пригова­ривая: вы только начните войну с большевиками, а дальше все пойдет хорошо[366].

Характерным в этом плане, говорилось в докладе, был шум вокруг Украины. Западная печать до хрипоты кричала, что немцы идут на Со­ветскую Украину, что у них в руках уже Закарпатская Украина, что не позднее весны 1939 г. они присоединят Советскую Украину с ее более чем 30-миллионным населением к Закарпатской Украине с населени­ем в 700 тыс. человек. Похоже на то, продолжал Сталин, что этот шум имел своей целью «поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без види­мых на то оснований». Вполне возможно, сказал он, что в Германии имеются сумасшедшие, мечтающие присоединить слона, т.е. Советскую Украину, к козявке, т.е. Закарпатской Украине. На этот-де слу­чай в Советском Союзе найдется достаточно смирительных рубашек. Нормальные же люди сочтут подобные идеи смешными и глупыми.