Читать онлайн «Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций.». Страница 58

Британская абиссинская экспедиция 1868 г. обернулась полным успехом, однако без дальнейших последствий, — в отличие от «открытия Японии» американским флотом пятнадцатью годами ранее. Тем не менее во время «борьбы за Африку» в последние годы XIX столетия одна европейская держава вынуждена была взяться за Абиссинию, и эту попытку предприняли итальянцы. На этот раз роль, сыгранную португальцами два с половиной столетия назад, сыграли французы, снабдившие императора Менелика[368] нарезными винтовками, давшими ему возможность нанести сокрушающее поражение итальянским захватчикам при Адуа в 1896 г. Когда итальянцы, озлобленные сознательным культивированием в себе неоварварства, вернулись, чтобы атаковать с еще большей решительностью в 1935 г., на время показалось, будто им удастся положить конец издревле неприступной Абиссинии, так же как и новорожденным перспективам коллективной безопасности для измученного западного мира. Но через четыре года после того, как была провозглашена итальянская Империя Эфиопия, муссолиниевская интервенция во время всеобщей войны 1939-1945 гг. побудила британцев, воздержавшихся от помощи Абиссинии в 1935-1936 гг. ради сохранения Лиги наций, спасать собственные шкуры в 1941-1942 гг., оказав в конце концов Абиссинии ту же самую любезную услугу, которую в предшествующих критических ситуациях оказывали французы и португальцы.

Эти четыре иностранные атаки — все, с чем пришлось столкнуться Абиссинии в течение шестнадцати столетий со времен принятия христианства, и, по меньшей мере, первые три были отражены слишком быстро, чтобы оказать стимулирующее воздействие. В других отношениях ее опыт был белым листом бумаги и мог бы послужить опровержением поговорки: счастлива та нация, которая не имеет истории. Ее летопись содержит в себе немного, за исключением однообразных и бессмысленных жестокостей на фоне апатии — слова, которое первоначально по-гречески[369] означало неуязвимость к испытываемым страданиям, или, другими словами, невосприимчивость к стимулу. В 1946 г., несмотря на героические попытки реформ, которые были предприняты императором Хайле Селассие[370] и группой либерально мыслящих лейтенантов, оставалось предполагать, что и четвертая иностранная атака на Абиссинию будет иметь не в большей степени стимулирующее воздействие, чем предыдущие.

В предыдущей части данного исследования мы бились над решением общепризнанно сложного вопроса: как возникают цивилизации? Но та проблема, которая стоит перед нами сейчас, как может показаться на первый взгляд, слишком легка, чтобы ее рассматривать вообще в качестве проблемы. Раз цивилизация родилась, а не была подавлена в зародыше, как произошло с так называемыми недоразвившимися цивилизациями, то почему бы не считать ее рост само собой разумеющимся? Лучшим способом ответить на этот вопрос будет задать другой: является ли исторической реальностью тот факт, что цивилизации, преодолевшие опасности, связанные с рождением и детством, фактически неизменно достигали «мужества»? Другими словами, продолжали ли они со временем неизменно достигать контроля над своим окружением и образом жизни, что оправдывало бы их включение в составленный нами список [цивилизаций] во второй главе данной книги? Ответ будет: некоторые нет. Вдобавок к двум уже отмеченным классам — развитым и недоразвившимся цивилизациям — существует третий, который мы назовем задержанными цивилизациями. Благодаря существованию именно таких цивилизаций, которые выжили, но не смогли вырасти, мы вынуждены исследовать проблему роста; и нашим первым шагом будет собрать и изучить доступные образцы цивилизаций данной категории.

Мы можем без труда указать на полудюжину образцов. К цивилизациям, родившимся в результате ответов на природные вызовы, относятся полинезийцы, эскимосы и кочевники, а среди цивилизаций, возникших в ответ на вызовы человеческие, существуют некоторые специфические общины вроде османов в православно-христианском мире и спартанцев в мире эллинском, вызванные к жизни частичной акцентуацией широко распространенных человеческих вызовов, когда по причине особых обстоятельств те были доведены до необычайно высокого уровня суровости. Все это примеры задержанных цивилизаций, и мы сразу же можем увидеть, что они являются воплощением той же самой общей категории.

Все эти задержанные цивилизации оказались неподвижными, пытаясь произвести tour de force (рывок). Они являются ответами на вызовы порядка суровости, [существующего] на самой границе между тем уровнем, который дает стимул к дальнейшему развитию, и тем, который влечет за собой поражение. Пользуясь образными выражениями из нашей притчи о подъеме альпиниста (см. с. 123), мы можем сказать, что эти цивилизации подобны тем альпинистам, которые поднялись не очень высоко, но не могут идти ни вперед, ни назад. Они находятся в опасном положении неподвижности в состоянии крайнего напряжения; и мы можем добавить, что четырем из пяти упомянутых нами цивилизаций в конце концов пришлось признать свое поражение. Только одна из них — эскимосская культура — все еще отстаивает себя.

Например, полинезийцы осмелились на tour de force дерзкого заокеанского путешествия. Их ловкость позволяла им совершать эти путешествия на огромные расстояния в хрупких открытых каноэ. Расплатой явилось то, что на протяжении неизвестного, но, несомненно, продолжительного периода времени полинезийцы оставались в состоянии строгого равновесия с Тихим океаном — как раз, чтобы быть в состоянии пересечь его огромные пустынные просторы, но никогда не пересекать их хотя бы с малой долей безопасности и легкости для себя. Это продолжалось до тех пор, пока невыносимое напряжение не нашло облегчения в бездействии, в результате которого этот прежде равный минойцам и викингам народ выродился в воплощения лотофагов и «тунеядцев», утративших власть над океаном и согласившихся высадиться на необитаемом острове, каждый в своем собственном островном раю, где они жили, пока на них не нагрянул западный мореход. Нам нет нужды подробно останавливаться на конце полинезийцев, поскольку мы уже касались этого вопроса в связи с островом Пасхи (см. с. 162-163).

Что касается эскимосов, то их культура была развитием образа жизни североамериканских индейцев, специально приспособленного к условиям жизни вдоль берегов Северного Ледовитого океана. Эскимосский tour de force помог оставаться на льду зимой и охотиться на тюленей. Каким бы здесь ни был исторический стимул, очевидно, что в некий момент своей истории предки эскимосов вступили в смелую схватку с арктическим окружением и с совершенным искусством приспособили свою жизнь к его крайностям. Чтобы доказать это утверждение, достаточно только перечислить те материальные приспособления, которые эскимосы усовершенствовали или изобрели: «каяк, умиак (женская лодка), гарпун и дротик для охоты за птицами со специальной доской для метания, [благодаря которой увеличивалась скорость летящего дротика], трезубая острога для ловли лосося, составной лук, усиленный подкладкой из сухожилий, сани с собачьими упряжками, снегоступы, зимний дом и снежный дом на платформе и со светильниками, горящими на ворвани, летняя палатка и, наконец, кожаная одежда»{61}.

Все это внешние, видимые знаки удивительного подвига ума и воли; однако «в некоторых направлениях, например в отношении социальной организации, эскимосы проявляют достаточно низкое развитие. Но остается вопрос, вызвана ли эта низшая социальная дифференциация примитивностью или же она не более чем результат естественных условий, при которых эскимосы жили с незапамятных времен? Не требуется глубокого знания эскимосской культуры, чтобы понять, что она была вынуждена потратить огромную часть своих сил просто на развитие приспособлений, с помощью которых можно было бы добыть средства к существованию»{62}.

Ценой, которую эскимосам пришлось заплатить за смелость в овладении арктическим окружением, явилось жесткое подчинение их жизни годовому циклу арктического климата. Все трудоспособные члены племени обязаны заниматься тем или иным делом в зависимости от времени года, и тирания арктической природы предлагает арктическому охотнику почти столь же строгий график, какой предлагает любому фабричному рабочему человеческая тирания «научного управления». В самом деле, мы можем спросить себя, являются эскимосы хозяевами арктической природы или же ее рабами? Мы встретимся с подобным же вопросом и дальше, когда начнем исследовать жизнь спартанцев и османов и обнаружим, что на него равно трудно ответить. Но сначала мы должны рассмотреть судьбу еще одной задержанной цивилизации, которая была пробуждена, подобно эскимосской, природным вызовом.