Читать онлайн «Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций.». Страница 56

Начиная со времени собора в Уитби, дальнезападная цивилизация была изолирована и обречена. Она жестоко пострадала от набегов викингов на Ирландию в IX в. христианской эры, когда ни один ирландский монастырь не избежал разграбления. Насколько известно, в IX в. в Ирландии не было написано ни одного произведения на латыни, хотя в это же самое время ученость ирландских эмигрантов на континенте находилась в самом зените. Скандинавский вызов, который в буквальном смысле слова создал Англию и Францию (поскольку стимулировал достижение английским и французским народами оптимального уровня), встал перед Ирландией в ее возобновившейся изоляции с такой чрезмерной суровостью, что она могла одержать лишь пиррову победу — разгром захватчиков Брайеном Борью при Клонтарфе[352]. Окончательным ударом явилось начало англо-норманнского завоевания Ирландии королем из Анжуйской династии Генрихом II[353] с папского благословения в середине XII в. Вместо основания своей собственной, новой цивилизации, уделом духовных первопроходцев кельтской окраины стала контрибуция, наложенная на них теми самыми соперниками, которые украли у них принадлежавшее им от рождения право на независимое творчество. Ирландская ученость волей-неволей содействовала прогрессу континентальной западной цивилизации, когда ирландские ученые, бежавшие с родины от скандинавских нападений, поступали на службу Каролингского возрождения, величайшей фигурой которого, несомненно, являлся ирландский эллинист, философ и богослов Иоанн Скот Эриугена[354].

Недоразвившаяся скандинавская цивилизация

Как выяснится в будущем, в соперничестве между Римом и Ирландией за честь создателя новой западной цивилизации, Рим едва сумеет достичь господства. И в то время как рождающееся западное христианство находилось еще в младенчестве, ему пришлось после кратковременной передышки принять участие во втором состязании за тот же самый приз — на этот раз в конфликте с тевтонским арьергардом североевропейских варваров, которые оставались в резерве в Скандинавии. На этот раз обстоятельства были более труднопреодолимыми. Испытание должно было пройти как в военном, так и в культурном плане. Две состязающиеся партии были в несколько раз сильнее, а также отчужденнее друг от друга, чем двумя веками ранее соперничавшие между собой ирландский и римский зародыши будущего западного христианства.

Истории скандинавов и ирландцев до начала их соперничества с западным христианством развивались до такой степени параллельно, что и в одной, и в другой был период изоляции от своего будущего противника. Ирландские христиане оказались в изоляции по причине вторжения англо-саксонских язычников в Англию. Скандинавы были изолированы от римского христианства до конца VI столетия христианской эры по той причине, что между ними находились славяне, кочевавшие вдоль южного побережья Балтики от линии Немана до линии Эльбы, в вакууме, оставленном после эмиграции тевтонских варваров, которые эвакуировались из этого региона и были вовлечены в постэллинское Völkerwanderung, пока скандинавы оставались на родине. Таким образом, ирландцы оказались в изоляции от своих собратьев-христиан, а скандинавы — от своих собратьев-тевтонов по причине того, что между ними были вбиты клинья находившимися в более диком состоянии интервентами. Однако существовало и фундаментальное различие. Если предшествующее излучение Римской империи еще до англо-саксонского вторжения зажгло среди ирландцев искру христианства, которая вспыхнула в пламя во время периода изоляции, то скандинавы все еще оставались язычниками.

Скандинавское Völkerwanderung, подобно другим Völkerwanderungen, явилось реакцией варварского общества на воздействие цивилизации, в данном случае воплотившейся в империи Карла Великого. Эта империя потерпела фиаско по причине своей претенциозности и преждевременности. Она являла собой претенциозную политическую сверхструктуру, безрассудно нагроможденную на недоразвитом социально-экономическом фундаменте, и главным примером ее ненадежности стал tour de force завоевания Карлом Великим Саксонии. Когда в 772 г. Карл Великий вознамерился привести Саксонию в загон римского христианства при помощи вооруженного завоевания, он сделал гибельное упущение в области политики мирного проникновения, которая проводилась ирландскими и английскими миссионерами в течение прошлого столетия и эффективно расширила границы христианского мира за счет обращения баваров, тюрингов, гессенцев и фризов. Испытание тридцатилетней франко-саксонской войной[355] перенапрягло слабые ткани нарождающегося западного общества и пробудило в душах скандинавов тот же самый furor barbaricus[356], который пробудился в душах кельтов, когда стремительная экспансия этрусков дошла до подножия Альп.

Скандинавская экспансия в VIII—XI вв. после Рождества Христова как по своему распространению, так и по своей силе превзошла кельтскую экспансию V—III вв. до Рождества Христова. Неудавшийся охват эллинского мира кельтами, достигшими своим правым флангом сердца Испании, а левым — сердца Малой Азии, казался меньшим по сравнению с действиями викингов, которые угрожали как православному, так и западному христианству, простирая свой левый фланг в Россию[357], а правый — в Северную Америку[358]. К тому же, когда викинги попытались проложить себе дорогу вдоль Темзы, Сены и Босфора мимо Лондона, Парижа и Константинополя, две христианские цивилизации оказались в большей опасности, чем эллинская цивилизация в период кратковременного господства кельтов над Римом и Македонией. Недоразвившаяся скандинавская цивилизация, начавшая развертываться в Исландии еще до того, как ее холодная красота растаяла под теплым дыханием христианства, и по своим достижениям, и по своим перспективам далеко превосходила рудиментарную кельтскую культуру, остатки которой были открыты современными археологами[359].[360]

В самой природе проводимого в данном исследовании метода заключается то, что одни и те же события рассматриваются в различных контекстах. Мы уже описывали вызов, брошенный скандинавскими вторжениями народам Англии и Франции, и показали, что народы этих стран ответили на данный вызов победоносно, не только обретя свое единство, но и обратив в христианство скандинавских поселенцев, и включив их в собственную цивилизацию (см. с. 208). И подобно тому, как после гибели кельтской христианской культуры ее сыны вносили вклад в обогащение римского христианства, норманны стали передовым отрядом латинской агрессии два века спустя. В самом деле, историк описал Первый крестовый поход при помощи живого оксюморона как экспедицию «христианских викингов». Мы также описывали значение Исландии в жизни недоразвившейся скандинавской цивилизации и размышляли по поводу тех необыкновенных результатов, которые могли бы последовать, если бы скандинавские язычники сравнялись в своих достижениях с ахейцами и, загнав христианство в подполье, утвердили бы по всей Западной Европе свою языческую культуру в качестве единственной преемницы эллинской цивилизации в этом регионе. [Теперь] мы должны взглянуть на завоевание и угасание скандинавской цивилизации на ее собственной родине.

Это завоевание произошло благодаря обращению к тактике, от которой отказывался Карл Великий. Самозащита западного христианства проводилась по необходимости на военных основаниях, но как только воинствующая западная оборона остановила воинствующее скандинавское наступление, жители Запада продолжили тактику мирного проникновения. После обращения в христианство скандинавских поселенцев в западно-христианских землях и тем самым их отвлечения от первоначальных верований, западные христиане применили ту же тактику и по отношению к скандинавам, оставшимся на родине. И в этот момент одна из выдающихся добродетелей скандинавов способствовала их гибели — их удивительная восприимчивость: характерная черта, отмеченная западно-христианским ученым того времени и выраженная им в паре довольно дурных гекзаметров: «Они перенимают обычаи и язык тех, кто соответствует их нормам, до такой степени, что в результате образуют с ними единое племя»[361].

Любопытно, например, обнаружить, что скандинавские правители еще даже до своего обращения в христианство сделали из Карла Великого героя и имели склонность называть своих сыновей Карлусами или Магнусами[362]. Если бы в том же самом поколении Мухаммед и Омар стали любимыми христианскими именами среди правителей западно-христианского мира, то мы бы, несомненно, заключили, что эта новая мода не предвещает ничего хорошего для будущей борьбы западного христианства с исламом.