Читать онлайн «История». Страница 51

24. Тем временем Флакку сообщили, что мятежники осадили лагерь и разослали по галльским провинциям доверенных людей, которые пытаются набрать войска на помощь восставшим. Флакк выбрал лучших солдат из своей армии и поручил легату двадцать второго легиона Диллию Вокуле выступить возможно быстрее берегом Рейна[61]; сам же двинулся следом с кораблями, совершенно больной[62] и ненавидимый солдатами. Разговоры в войске становились все более угрожающими. Именно Флакк, роптали солдаты, выпустил из Могунциака батавские когорты, именно он скрыл от всех, что Цивилис готовит мятеж и пытается привлечь на свою сторону германцев. «Ни Прим Антоний, ни Муциан, — говорили они, — не оказали Веспасиану большей помощи. Если бы Флакк действовал открыто, с оружием в руках, мы могли бы так же открыто дать ему отпор, но хитрость и коварство тем и опасны, что не знаешь, откуда приходится ждать нападения. Цивилис перед нами, он строит свои войска для битвы, а Гордеоний лежит в постели и шлет из своей опочивальни приказы, лишь облегчающие врагу его задачу. Не довольно ли стольким здоровым и храбрым, хорошо вооруженным людям подчиняться хилому старику, который под влиянием болезни сегодня хочет одного, завтра другого? Не пора ли нам восстать против своей злой судьбы и покончить с изменником?». Солдаты были крайне возбуждены подобными разговорами, прибывшее в этот момент письмо Веспасиана разъярило их окончательно. Не имея возможности скрыть письмо, Флакк прочел его солдатам на сходке, арестовал доставивших его флавианцев и в цепях отправил их к Вителлию.

25. Этот поступок успокоил армию, и она благополучно прибыла в Бонну, где находились зимние лагеря первого легиона. Солдаты, стоявшие здесь, еще сильнее ненавидели Гордеония, так как считали, что он виновен в понесенном ими поражении: по его приказу они выступили против батавов, рассчитывая на идущие из Могунциака легионы, но так как подкрепления не пришли, их товарищам пришлось жизнью заплатить за эту измену. Все случившееся Флакк скрыл от остальных армий и от своего императора; в противном случае он с помощью собранных по провинциям ополчений легко мог бы подавить вспыхнувший мятеж. Услышав эти разговоры, Гордеоний обнародовал письма, отправленные им в Британию, в галльские и испанские провинции, содержавшие просьбу о присылке помощи. При этом письма были переданы знаменосцам легионов и солдаты получили возможность познакомиться с ними прежде командиров; так Гордеоний положил начало отвратительному обычаю, существующему и поныне. Затем он приказал схватить одного из бунтовщиков, не потому, что считал его одного виноватым, а для того, чтобы показать свою власть. Из Бонны армия двинулась в Агриппинову колонию; по дороге к ней присоединялись многочисленные вспомогательные отряды из Галлии[63], на первых порах оказавшие римлянам большую помощь. Вскоре, однако, узнав об одержанных германцами победах, большинство галльских племен тоже взялось за оружие в надежде завоевать свободу, а если удастся, то и захватить власть над другими. Раздражение легионеров росло, — арест одного человека не внушил им никакого страха. Сам заключенный к тому же уверял, будто играл роль посредника между Цивилисом и Флакком и будто последний потому и возводит на него ложные обвинения, что хочет отвести глаза от настоящего преступника. В этих условиях Вокула проявил редкое самообладание. Он поднялся на трибунал, приказал вывести арестованного и казнить, не обращая внимания на его вопли. Смутьяны пришли в ужас, настоящие солдаты стали подчиняться приказам. Армия в один голос настаивала, чтобы командование было передано Вокуле, и Флакк уступил общему требованию.

26. Многое, однако, продолжало вызывать у склонных к мятежу солдат страх и озлобление. Не хватало денег, не хватало провианта, галльские провинции противились взиманию податей и набору рекрутов, из-за засухи, невиданной в этих местах, Рейн обмелел, и суда едва могли двигаться; изыскивать и доставлять продовольствие становилось все труднее: чтобы не дать германцам форсировать реку вброд, по берегам расположили заставы, ртов из-за этого стало больше, а возможностей добывать пищу меньше. Люди, не привыкшие к трудностям, склонны были самую засуху считать небесным знамением и уверяли, что даже реки, испокон века бывшие оградительными рубежами империи, отказываются служить нам. В том, что в мирное время считалось естественным или случайным, теперь видели перст судьбы и гнев богов.

Войска перешли в Новезий[64], где соединились с шестнадцатым легионом; Вокула передал часть своих обязанностей легату[65] Гереннию Галлу. Полководцы не решались выступить против врага и, отведя армию к тринадцатому мильному камню от Новезия, разбили лагерь у места, называемого Гельдуба. Здесь они занялись строевыми учениями, сооружением и восстановлением валов и прочими воинскими упражнениями, укрепляющими боевой дух армии. Вокула решил дать солдатам пограбить, чтобы возбудить их воинский пыл, и вывел часть войск в земли присоединившегося к Цивилису племени кугернов[66]. Остальные остались на месте под командованием Геренния Галла.

27. Случилось так, что в это самое время один из кораблей, везших зерно, сел на мель недалеко от лагеря[67]. Пока матросы хлопотали, пытаясь сдвинуть судно с места, германцы стали тянуть его к своему берегу. Галл не мог стерпеть подобной наглости и отправил на помощь кораблю когорту солдат, к германцам тоже подоспела поддержка, подкрепления подходили и с той, и с другой стороны, и вскоре началась настоящая битва. Германцы нанесли нам тяжелый урон и захватили корабль. Как повелось в ту пору, причиной поражения солдаты сочли не собственную трусость, а вероломство легата. Его вытащили из палатки, избили, разорвали на нем одежду, требуя, чтобы он признался, сколько денег получил за свое предательство и кто ему помогал. В солдатах проснулась старая ненависть к Гордеонию; они уверяли, что это он подстроил поражение, а Галл лишь выполнял его волю. Перепуганный легат под угрозой смерти обвинил Гордеония в измене и подтвердил, что действовал по его приказу. Галла заковали в цепи и освободили только после возвращения Вокулы, который на следующий же день по прибытии в лагерь казнил зачинщиков бунта. Так эта армия постоянно колебалась между мятежным своеволием и тупой покорностью. Рядовые ее бойцы сохраняли верность Вителлию, — в этом не может быть сомнений; руководители же склонялись на сторону Веспасиана. Отсюда вечная смена мятежей и казней, то вспышки ярости, то смирение, и постоянная готовность командиров наказывать солдат, которых они не могли удерживать в повиновении обычными средствами.

28. Между тем германцы скрепили свой союз с Цивилисом, выдав в качестве заложников самых знатных своих людей, и теперь бойцы, оружие и деньги в несметных количествах стекались к нему со всех концов страны. Тем германцам, что жили неподалеку от убиев и тревиров, он приказал пройти с огнем и мечом по земле этих племен[68], другим отрядам велел переправиться через реку Мозу, вторгнуться в пределы соседних менапиев и моринов[69] и разграбить пограничные поселения галлов. И тут и там германцы захватили много добычи, но с особой яростью обрушились они на убиев, ибо это племя, германское по своему происхождению, отреклось от родного народа и приняло римское имя агриппинов. Когорты убиев, полагая, что они находятся достаточно далеко от побережья[70], расположились в деревне Маркодуре, не приняв никаких мер предосторожности, и внезапно напавшие ополченцы Цивилиса перебили их. Убии не примирились со своим поражением. Стремясь захватить побольше добычи, они, в свою очередь, ринулись в Германию[71], где на первых порах беспрепятственно занимались грабежом, пока, наконец, германцы не окружили и не уничтожили их. Вообще в эту кампанию убии прославились скорей своей верностью, чем боевыми удачами. После разгрома убиев Цивилис почувствовал себя полновластным хозяином, с каждым успехом он наглел все больше и, наконец, решил, что настало время расправиться с запершимися в лагере[72] легионами. Он велел усилить караулы, дабы никто не мог тайно проникнуть в лагерь и рассказать там о войсках, идущих на помощь осажденным. Батавам Цивилис поручил вести земляные работы и готовить осадные машины, а зарейнские племена, которые горели нетерпением и рвались в бой, бросил на штурм вала. Атака была отбита, но Цивилис приказал германцам снова идти на приступ, благо племена эти были так многочисленны, что не обращали никакого внимания на потери.

29. Наступила ночь, но битва не кончилась. Нападающие сваливали в кучи стволы деревьев, устраивали огромные костры и тут же садились есть и пить. Опьяненные вином, они с бессмысленной отвагой бросались в бой и в темноте метали в противника копья, не приносившие ему никакого вреда. Сами же варвары, освещенные огнем костров, были, напротив того, прекрасно видны римлянам, поражавшим на выбор всякого, кто привлекал их внимание храбростью или блеском боевого убора. Заметив это, Цивилис приказывает загасить костры и в темноте уничтожить противника. В нестройном грохоте битвы нельзя понять, кто погиб, а кто еще продолжает сражаться, куда наносить удары и откуда их ждать. Бойцы бросаются то в одну, то в другую сторону, — туда, откуда слышится шум, и давка становится еще ужаснее. Храбрость не дает преимущества, бессмысленный случай царит надо всем, и мужественные бойцы сплошь да рядом падают под ударами трусов. Германцами правит один лишь безрассудный гнев. Римские солдаты, привыкшие к опасностям, рассчитано и метко поражают их окованными железом кольями, обрушивают на них огромные камни. Заслышав шум подкопа, завидев приставленные к валам лестницы, римляне бросаются на врага, отталкивают его щитами, засыпают дротами, кинжалами поражают тех, кто успел вскочить на стену. Так прошла ночь. С наступлением дня сражение приняло другой облик.