Читать онлайн «Искупление». Страница 45

* * *

После заутрени девка-холопка убирала в сундук сарафан великой княгини Тверской. Тяжелый, шитый серебряной канителью по голубому шелку сарафан не ложился ровно в переполненный сундук, набитый "под колено". Великая княгиня сама соизволила приложить руку: осторожно расправила, пригнела крышку и села поверх нее.

- Запирай! - повелела девке.

Не успели они закрыть сундук, как в палату вошел великий князь Михаил Тверской.

- Притворяй дверь! - сердито обронил он за плечо шедшему следом племяннику, и по тому, как было это сказано, княгиня поняла: дела в княжестве снова пошли худо.

- Чему вызарилась? Ярлык мнешь да топчешь? Девка-холопка сгорбилась и кинулась вон из палаты, убоясь тяжелой князевой руки. Михаил согнал княгиню с сундука, отворил крышку и достал, разрыв одежду, великоханский ярлык с самого дна. К столу отошел, потеснив жену плечом, всей тяжестью своего крупного тела, полнеющего на пороге сорокалетия. Ярлык он не стал читать сколько читано, а толку-то! - он сердито расправил мятую кожу-хартию, совсем ненужную в сегодняшнем совете с боярами, и воззрился на жену:

- Ярлык топчете? Топчите уж и меня!

- Не мели не дело-то, княже...

- Молчи! - топнул ногой Михаил, и серебро седины заискрилось в длинных прямых волосах его. - Сие есть непочтение ко мне!

- Все об себе да об себе! Сына, вон, держит на Москве Дмитрий, великой князь, а чей тот сын? Твой, единородной! - ополчилась жена, й брызнули из глаз ее слезы - слезы горя материнского, обиды, слезы защиты от грозного мужа.

Молча прошел он в угол крестовой палаты, открыл кованный золоченой медью сундук, на коем в недавние годы спал в детской повалуше его наследник Иван, и убрал в тот сундук никчемный ныне великоханский ярлык на великое княжение Володимерское. Убрал. Сел на крышку. Задумался. Ничего тут не выплетешь из правых слов жены. Ничего. Ванька, сукин сын, пропился в Орде, промотался до нитки холстинной, до медной деньги татарской и еще назанимал, да сколько! Целых десять тысяч рублей. Столько все княжество дани не платит за год. "Ох, Ванька, Ванька, надежа моя, горе мое..."

- Михайлушко, выкупи сыночка у Дмитрия Московского! - как на грех заголосила княгиня на весь терем.

Князь Михаил только зубы сжал.

- Михайлушка, выкупи сыночка! - вновь возопила жена.

- Изыди, сотона! Налелеяла отпрыска - пьянь беспробудну! Вот оно, ваше колено корчемное! Изыди!

Великая княгиня подхватила подол шитого серебром голубого сарафана, взревела по Ивану, как по покойнику, кинулась из палаты на переходы. Там она наткнулась на девку-холопку и отодрала ее за волосы нещадно.

Последний ярлык заново обнажил коварство ордынское: назвал хан Михаила Тверского великим князем Владимирским и ярлык выписал арабскими письменами, подарки забрал - во весь рот! - а на московского князя Дмитрия не прикрикнул, не повелел ему покориться ярлыку своему, как это водилось в досельни годы, покориться Твери великой. Не Твери ли - истинному и богоспасаемому граду, середине всех княжеста русских, самою судьбою начертано быть матерью всем градам сей земли? Москва подмяла под себя удельные княжества, раздобрела, камнем огородилась, Калита церкви каменные почал ставить, но разве во Твери - думалось Михаилу - не нашлось бы тоже мастеров? Разве во Тверцу или в Волгу-реку хуже смотрелись бы белокаменные храмы? Да ему, великому князю Михаилу, ведомы мастера покрепче московских, и церкви каменные способны они поставить величавей и росписью изузорить не хуже, чем церковь Успенья, что в трех верстах от Новгорода... Вот где краса-то...

Михаил поднялся с сундука, подошел к оконцу и, позабыв про племянника, стоявшего у порога, долго смотрел на полунощную сторону, будто вновь видел себя, пятилетнего, когда бояре, по старинному закону, повезли его учить грамоте в просвещенный Новгород. Ныне забылось, в тот раз или позже, останавливались они среди лесов и болот у великого каменного креста, коего, по преданию, испугались воины Батыя. А потом был великий вольный город с его вечевым колоколом и каменными храмами, захватившими юного князя величием и совершенством творения... И подымись Тверь, разве бы -он, великий князь Михаил, не воздвиг храмы? А такие, как на Москве у Дмитрия, и ныне бы мог... Хитер Дмитрий, все их московское отродье хитростью поверстано; сумел задобрить хана, и Мамая, и ханш, недаром из Орды грамота пришла: "Мы тебе давали великое княжение, давали и войско, чтобы посадить тебя на нем, но ты войска нашего не взял, говорил, что сядешь одною своею силою, так сиди теперь с кем хочешь, а от нас помощи не жди". Войско на Русь навлечь! Да что он, Михаил Тверской, нехристь, что ли! А вот теперь и подумаешь, как оно лучше-то было бы... Дмитрий Орду задобрил, с Литвой через женитьбу брата породнился, как теперь Ольгерда звать на помощь? Отныне, решал Михаил, надо с Олегом Рязанским дружбу водить. Давно не может простить он Москве земель своих порубежных. Сколько надежд было минувшей осенью, когда Дмитрий направил на Рязань войска, но пала Рязань пред воеводою Боброком. Владимир Пронский - соперник Олега тут как тут! - сел в Рязани на княжение, но не потянул супротив Олега: народ любит своего князя, и погнали Пронского восвояси. Тут бы Олегу и пойти на Москву, так нет: приумолк и выжидает чего-то...

- А ты чего выстоялся? Садись! - загремел Михаил на племянника своего.

В голосе мороз, а в глазах затеплилось: как ни говори, а племянник этот, Дмитрий Еремеевич, повоевал ныне московский город Кистму и воевод всех привел а Тверь - эвона, в порубе сидят, голубчики, выкупа ждут. Михаил только сейчас говорил с ними - упрямец на упрямце! - возмездием грозят со стороны Дмитрия... И все бы ничего, но Ванька, подлец! За десять тысяч выкупил его московский князь и держит как заложника. Такие деньжищи... Боялся Михаил признаваться себе, но и не признать, что Москва богаче Твери намного, не считаться с этим никак нельзя.

- Ну, чего тянутся они? - спросил князь племянника.

- Едут будто!

- Будто или едут?

- Да едут! - от окошка ответил покоритель Кистмы.

Через тесовые ворота, изукрашенные резьбой, въехали на княжий двор бояре-тверитяне. Покидали поводья набежавшей челяди, погреблись, долгополые, по высокой лестнице на рундук, загромыхали в надклетных сенях, ввалились по одному, закланялись большим обычаем - в пояс и рука до полу.

- Пресветлому князюшку!

- Михаилу да Олександровичу!

- Необоримой стене нашей!

- Кла-аняемся!

Бояр набралось дюжины полторы. Четверо ходили у Михаилы в воеводах. Разный народ. По-разному шапку ломают, но доверять им можно. Те, что шатки были в верности Твери, каждый в свой срок отошли к Москве или к Нижнему Новгороду, а с этими Михаилу и, дальше жизнь вершить, стоять перед Москвою, не кланяться. Москва ныне раздалась широко, но и бояр с большой ложкой немало там: каждый по ложке запустит - горшок пустой, потому охотников отъехать к Москве, поменять, по закону древнему, великого князя немного найдется. Большим боярам такое не с руки, ибо больше земель тут оставят, нежели там изыщут, а мелким - туда и дорога... Но это лишь так говорится туда и дорога! А накатит гроза, ударит набат, и каждый боярин, каждый воевода, каждый ратник дорог.

Воевода Петр Хмелев вошел последним, поклонился нешибко. Знает себе цену, да и Михаилу без него никак не обойтись а неспокойное время, особенно сейчас, когда Тверь вновь замахнулась на Москву. Епископ опять больным сказался, и Михаил сам освятил совет боярский словами:

- Благословен день сей, бояре! - и, торопливо осенив себя крестом, указал на лавки: - Садитесь-ко да станем думу править, понеже дела великие ждут нас, и да будет на то божья воля...

Сам он сел на широкую кленовую скамью, голую, без полавочника, облокотился о стол. Оглядел палату большую, стольную, где не раз бывали эти бояре на пирах в именины, крестины, престольные праздники, похороны, при победах и поражениях, и так уж повелось у князя Михаила Тверского, что он и думу правил с боярами в той же палате - мыслил попросту, что-де так бояре сговорчивей, ежели стены, лавки, широкие столы с резным подстольем напоминают им а совете о выпитом и съеденном под этим высоким потолком о четырех могучих матицах.

Знал Михаил, что не вовремя отрывает бояр от весенних забот. Весна еще только-только разгорелась, и тут нужен свой, хозяйский глаз повсюду - в каждой деревне, в каждом сельце или проселке, в каждой слободе, в каждом бортничьем угодье, на каждой весенней рыбной ловле. Ладно, ежели у кого тиун исправен и честен, а ну как он крестное целование давал, а сам не на крест - на мошну косился? То-то! Тут тебе и зерно будет брошено в землю кое-как, и плотины прососет водою, и коровы в яловости пребудут... Не-ет, свой глаз и есть свой. Недаром сказано: при хозяине и колесо тележное тише скрипит. Не ему, великому князю, не знать этого и не ему расшатывать крепость боярских дворов - крепость княжества, но в сей день, на коротком боярском совете, повелит оторваться от мирных дел - объявит поход.