Читать онлайн «Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации». Страница 81

И все же объективно атмосфера в доперестроечное время для новаций в историографии являлась настолько неудовлетворительной, что теперешние условия можно считать близкими к оптимальным. Руководство ОИФН РАН приходит на помощь сотрудникам академических учреждений в трудных ситуациях. Мои новации получили поддержку в сообществе историков и за его пределами. Некоторые мои институтские коллеги утверждают: если бы рукопись книги обсуждалась не на Ученом совете СПбИИ, а на общем собрании научных сотрудников, то при тайном голосовании я получил бы поддержку большинства. Но ведь и на Ученом совете из 16 голосовавших 3 проголосовали за рекомендацию рукописи к печати и три «воздержались», т.е. каждый третий фактически меня поддержал, и это при открытом голосовании на глазах у дирекции, двух академиков (один из них, А.А. Фурсенко, в тот момент являлся заместителем академика-секретаря по историческим наукам) и одного чл.-кор., выступавших против рекомендации книги к печати под грифом института. Симптоматично, оппоненты, в кулуарах сравнивавшие историческую антропометрию с «новой хронологией» акад. А.Т. Фоменко, не решились поставить вопрос о невыполнении плана или запрещении публикации. А ведь я лично слышал, как один из них предлагал обратиться ко всем издательствам с просьбой-требованием не печатать мою книгу.

Таким образом, если новые радикальные идеи входят в науку с боем, — это следует считать нормальным. Как облегчить интродукцию новых идей в историографию, как помочь тем, кто пытается это делать?

С внешней, объективной для историка стороны, мне кажется, не помешало бы провести институциональные изменения. Историкам явно не хватает своей профессиональной организации — имею в виду не профсоюз, а добровольную общественную ассоциацию, как, например, у социологов — Российская социологическая ассоциация и Союз социологов России, у географов — Русское географическое общество, у журналистов — Союз журналистов России и т.п. У наших американских коллег есть несколько подобных ассоциаций — Американская историческая ассоциация (American Historical Association), Ассоциация содействия славянским исследованиям (American Association for the advancement of Slavic Studies) и др. Следует согласиться с В.А. Тишковым: «Выступить от имени всего профессионального сообщества историков в России, к сожалению, некому, ибо национальной ассоциации или исторического общества у нас нет, нет даже академического журнала общеисторического профиля (журнал «Вопросы истории» не в счет в силу своей закоснелости после его приватизации сотрудниками редакции почти 20 лет тому назад)»{600}. Подобная Ассоциация историков России, имеющая свой сайт в Интернете, могла бы разными способами поддерживать академический дух в сообществе историков.

Было бы хорошо, если бы исторические журналы являлись независимыми, но аффилированными в состав Ассоциации историков и несли бы в той или иной степени ответственность перед ней и сообществом историков за качество публикаций. В случае споров с редакцией автор имел бы право апеллировать к Ассоциации, точнее, к какому-нибудь органу при ней из компетентных и уважаемых историков, не равнодушных к состоянию отечественного историописания.

Желательно, чтобы историки, руководящие журналами в качестве главных редакторов, не занимались научной работой по профилю журнала. На мой взгляд, целесообразно обязать журналы печатать ответы авторов на критику в их адрес, опубликованную в журнале, если не в печатном виде, то, по крайней мере, на сайте журнала в Интернете, причем в последнем случае доступ к материалам дискуссии должен быть свободным.

По моему мнению, не помешало бы разработать профессиональный кодекс чести историка, что-то вроде Кодекса профессиональной этики российского журналиста, Профессионального кодекса социолога{601} или Клятвы врача России, которую читают в торжественной обстановке при получении диплома. Всякий член Ассоциации историков России добровольно принимал бы кодекс чести, а нарушивший его по уставу покидал бы Ассоциацию. Хотя пример журналистов показывает, что клятва в объективности и честности слабо сдерживает, но все же кого-то сдерживает, по крайней мере в молодости. Ну и идеал историка-профессионала в кодексе будет ясно прописан — это никогда не повредит. В перечисленных организационных вопросах я во многом солидарен с авторами недавних аналитических исследований о состоянии современного российского историописания{602}.

С субъективной стороны, на мой взгляд, замечательные рекомендации дал А.Я. Гуревич — быть открытым для новых идей, упорно отстаивать свои взгляды и проявить характер. Вот как он это сформулировал и обосновал.

«Открытость — не в смысле неразборчивой всеядности, а в смысле внимания к иной точке зрения, в добросовестной готовности в ней разобраться и извлечь рациональное для себя, в уважении к мысли другого, в искании того, что тебе близко или может пригодиться в твоем интеллектуальном “хозяйстве”; в готовности пересмотреть собственные выводы в свете науки, возражений коллег или при столкновении с противоречащими показаниями источников; в понимании того, наконец, что твоя истина — не Абсолют, а потому подвижна и изменчива — при открытости ума историка рушится всякий догматизм. Так я мыслил себе необходимые условия для того, чтобы сквозь толщу обветшавшей традиции и цепких предрассудков пробиться к новому виденью».

«Решающее условие, обеспечивавшее перелом в работе историка, — это его характер. <…> Идти на гнилые компромиссы и поступаться тем, что выстрадано, я не готов. Пример немалого числа окружающих, которые склонны были проявлять гибкость, простирающуюся вплоть до беспринципности, постоянно был перед моими глазами и служил предостережением. <…> Мне приходилось подвергать свое сознание коренной перестройке, почти в полном одиночестве и в обстановке все нарастающей настороженности части коллег. Поэтому столь важным было не побояться поступать наперекор общепринятым установкам, научным и идеологическим»{603}.

«Я был склонен сжечь мосты, которые все равно прогнили. Я вообще не придерживаюсь классического правила: худой мир лучше ссоры. Возможно, в повседневной жизни надо идти на компромиссы. <…> Но когда речь идет об острых научных и идеологических вопросах, ученому надлежит четко обозначить свои позиции и не идти ни на какие компромиссы, если только они не диктуются научными соображениями»{604}.

«Тот или иной мой коллега, обладающий несомненными научными потенциями, не создал того, что он мог бы создать, потому что у него не хватило характера, не хватило воли, стойкости для перенесения тех невзгод, которые на него обрушились, не хватило силы для того, чтобы устоять, несмотря на ту мерзкую атмосферу, в которой мы росли детьми, мужали, продолжали жить вплоть до конца истекшего столетия. Ум никому не помешал, но главное для человека — его характер, и как раз на этом столкнулись очень многие. <…> Трусость, приспособленчество приходилось встречать часто. И те, кто выдержал испытание, скорее могли создать что-то полезное и ценное, даже при средних способностях»{605}.

И последнее. Большинство участников дискуссии вели ее корректно, придерживаясь академических традиций; даже те, кто со мной не соглашались, использовали «парламентский» язык и признавали как само собой разумеющееся: не согласный с ними имеет право выдвигать и обосновывать свою точку зрения. Замечательный образец конструктивной критики, в лучших традициях академической науки, дал Владимир Георгиевич Хорос. Под влиянием его рецензии мне пришлось еще раз вернуться к теории модернизации, а заодно и к другим социологическим теориям революции, существенно развить аргументы и лучше обосновать мои выводы. Именно такая нелицеприятная, но доброжелательная критика способствует научному поиску.

Словом, с оптимизмом и с удовлетворением заключаю: историография в нашем Отечестве развивается, ее состояние изменяется к лучшему, и это, несмотря на ее коммерциализацию, позволяет смотреть в будущее с надеждой. На Западе историческая профессия давно коммерциализировалась, но академическая наука продолжает существовать[71]. Не вижу достаточных оснований для предположения, что мы сойдем на обочину мирового развития науки под влиянием коммерциализации. Мы живем в эпоху смены парадигм в историописании России, ибо старые устарели, новые только вырабатываются. После долгих лет застоя, при отсутствии цензуры и при свободе слова и печати это — самое благоприятное время для творческого человека со свежими мозгами. На мой взгляд, мы должны жить и творить с ощущением: какое счастье жить в эпоху перемен и «служить по ученой части»!