Читать онлайн «Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации». Страница 79

Нефедов смело может писать для начинающих историков руководство «Как пробиться в люди».

Голый король — феномен в истории известный и был прекрасно описан X. К. Андерсеном: «Так и пошел голый король во главе процессии под роскошным балдахином, и все люди на улице и в окнах говорили: “Ах, новый наряд короля бесподобен! А шлейф-то какой красивый. А камзол-то как чудно сидит!” Ни один человек не хотел признаться, что он ничего не видит, ведь это означало бы, что он либо глуп, либо не на своем месте сидит» («Новое платье короля», 1837). Но никогда не встречалось столько голых королей, как в современном информационном обществе!

Муза Клио, возможно, является шлюхой, но шлюхой, которая заслуживает нашего уважения.

Рассмотрение откликов на мою книгу «Благосостояние населения и революции в имперской России» показывает: в современной российской историографии традиционная научная дискуссия как институт сохранилась, но она теперь дополнилась настоящими информационными войнами, что следует признать естественным и неизбежным в информационном обществе. Войны ведутся по законам PR и имеют целью дискредитировать конкурента, его работу и вывести из игры. Используются все средства массовой информации: журналы и газеты — профессионалами, Интернет — преимущественно любителями, широкой публикой и в меньшей степени профессионалами, а телевидение — всеми почти в одинаковой степени. В сети можно выступать анонимно или под псевдонимом, благодаря чему открываются широкие возможности высказаться всем, даже самым скромным и застенчивым людям, которые не решаются сказать свое слово открыто, а также самым наглым и бесцеремонным, не стесняясь в аргументах и выражениях. Те, кто располагает большими административными возможностями, социальным капиталом (имеются в виду социальные связи, выступающие ресурсом для получения выгод) или компьютерно-информационными ресурсами и умениями, получают существенное преимущество в завоевании общественного мнения и, следовательно, в борьбе с конкурентами. Однако Интернет — оружие обоюдоострое и напоминает ящик Пандоры: когда он открывается, невозможно предвидеть, к каким последствиям это приведет для того, кто его открыл. Например, С.А. Нефедов, активно использующий сеть для пропаганды своих взглядов и дискредитации своих оппонентов, на мой взгляд, по большому счету больше проигрывает, чем выигрывает. Во-первых, он использует недобросовестные приемы и черный пиар, что интернетовской публике в массе не нравится. Во-вторых, его нападки на меня способствовали мобилизации «оптимистов», причем, их оказалось больше, чем «пессимистов». И это благо для России. Согласно теореме Томаса, названной в честь американского социолога У.А. Томаса (1863–1947): «Если ситуация мыслится как реальная, то она реальна по своим последствиям». Другими словами, ментальные структуры, независимо от того, насколько они адекватны реальности, предопределяют не только восприятие действительности, но и действия людей.

Интернет, телевидение и традиционные средства информации влияют друг на друга, но для профессионалов пока большее значение имеют бумажные журналы и книги, а для любителей — сеть и телевидение. Главный недостаток интернетовской дискуссии состоит в слабом знакомстве ее участников с предметом спора и с обсуждаемой работой, поскольку далеко не вся научная литература доступна в сети, а та, которая туда попадает, приходит с опозданием; новейшая литература практически не доступна блогерам.

Старый девиз — в споре рождается истина — не утратил своего значения. Но телевидение и особенно Интернет нередко затягивают дискуссию настолько, что теряется ее нить и смысл. И получается, как сказал римский поэт Публий Сир: «В излишних спорах теряется истина». На мой взгляд, непосредственные участники дискуссии редко отказываются от своей точки зрения, но наблюдатели, особенно те, у кого она еще не сложилась, безусловно, реагируют на аргументы сторон. Да и сами стороны, не изменяя точки зрения, прислушиваются к голосу оппонента, отказываются от одних аргументов и возражений и изобретают новые. А.В. Островский в первой критической статье нашел важные опечатки, хотя и не повлиявшие на выводы, но все-таки не украсившие мое исследование; их устранение выбило из рук критиков важные аргументы о недоучете расхода зерновых на фураж и тяжести налогов. Правда, критик тут же нашел другие возражения, и хотя они оказались слабыми, их убедительное опровержение усиливает мою позицию. Так же вел себя и С.А. Нефедов. Сначала весь свой пафос он направлял на нормы фуража, потом — на якобы недоучет мною улучшения санитарных условий жизни крестьянства и, наконец, — на сами антропометрические данные и их интерпретацию. Для опровержения его аргументов мне пришлось найти новые доказательства, повышающие убедительность моей концепции. Замечания В.П. Булдакова, наивные и легкомысленные относительно статистических расчетов и антропометрических данных, ввиду его некомпетентности в этих вопросах, оказались полезными в отношении неполноты учета мною историографии революции. Во 2-м издании книги я по возможности учел его последнее замечание, и благодаря этому мои аргументы, как полагают первые читатели, стали более основательными.

Словом, если бы самые суровые критики вели дискуссию достойно, без грубости, хамства, перехлестов, несостоятельных обвинений, без желания унизить и оскорбить оппонента, т.е. в рамках академических традиций, можно было бы сказать: дискуссия прошла не только эффективно, но замечательно интересно.

Не вызывает радости появление цензуры в журнале «Российская история», как и отказ «Вопросов истории» опубликовать мой ответ, что, по сути, также является цензурой в завуалированной форме, а также использование административного ресурса и социального капитала при обсуждении рукописи и при публикации критических рецензий и статей против моей книги.

Озадачивает понижение культуры ведения научной дискуссии (имею в виду В.П. Булдакова, И.В. Михайлова, А.В. Островского и С.А. Нефедова). Здесь пальма первенства принадлежит первому: именно он (с помощью жены и друга) вывел спор за рамки принятых в научном сообществе традиций, а два последних к нему вскоре присоединились, и дискуссия, к сожалению, пошла неакадемическим путем. Меня грубо атаковали и вынудили адекватно защищаться. Все четверо опускались до подтасовок моих слов и данных. Их утверждения об «аморальности антропометрических измерений» (В.П. Булдаков), о преследовании мною политических целей при написании книги (А.В. Островский, у которого это означает заказ спецслужб или Государственного департамента США) и о моем пребывании на содержании у врагов русского народа — американского империализма (С.А. Нефедов), уверен, войдут как анекдоты в золотой фонд отечественной исторической критики. Отклик В.П. Булдакова и две критические статьи А.В. Островского могут служить практическим руководством для написания злопыхательских рецензий. К счастью, на нейтральных читателей подобные заявления действуют совсем не так, как рассчитывают их авторы. Непримиримость, агрессия, ярость, переход на крик, политические обвинения, наклеивание ярлыков — все это, конечно, не украсило дискуссию и сильно напомнило середину ушедшего века. Агрессия не способствует диалогу. В науке конкуренция была, есть и будет, хотя до враждебности, а тем более до ненависти до сих пор доходило сравнительно редко. Но, как сказал один мудрый человек: «Если человек из себя что-нибудь представляет, то его обязательно должен кто-нибудь ненавидеть». Добавил бы — и кто-нибудь любить. Моя книга встретила и ненависть, и любовь, поэтому я более чем удовлетворен.

Разнузданность некоторых критиков стала следствием понижения общей культуры слова и спора — вспомним, как ведутся нередко дискуссии на телевидении и в Интернете, где ложь и клевета стали нормальным явлением, а грубость и мат — обязательной приправой. Свою роль сыграло и исчезновение самоцензуры, и упразднение цензуры (очень удобный случай для оппонентов заклеймить меня как сторонника введения цензуры), и безнаказанность за использование неджентльменских приемов и выражений. Но, пожалуй, самая главная причина ожесточенности споров — коммерциализация науки, под влиянием которой исследователи нередко превращаются сначала в конкурентов, а потом и в заклятых врагов. Борьба авторов за фонды и гранты, не существовавшие в советское время, за возможность напечататься, за доступ на телевидение, словом, за место под солнцем стала острее, а ее результаты в большей, чем прежде, степени зависят от самого историка, а не от благорасположения начальства. Да и писателей стало намного больше, иногда, кажется, даже больше, чем читателей. Ну и, конечно, амбиции возросли многократно — каждому хочется, чтобы на него обратили внимание. Ограничения на средства достижения цели сняты; границы между приличным и неприличным стерлись. Твердые локти, бесцеремонность и неразборчивость в средствах для достижения цели становятся нормой поведения в науке в такой же степени, как и в бизнесе. Этому правилу волей или неволей начинают следовать и некоторые историки в стремлении достичь известности, найти хорошую работу и получить финансирование, что, учитывая низкие доходы современных ученых и преподавателей, становится необходимым или, во всяком случае, целесообразным для выживания{588}.[68] «Теперь нравы историков становятся более циничными и более ориентированными на рыночный принцип “ты — мне, я — тебе»”, — констатирует исследователь современных нравов и даже говорит о «деградации» сообщества историков{589}, насчитывающего, по ориентировочной оценке, 40 тыс.{590},[69]