Читать онлайн «Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации». Страница 47

Борьба за власть между элитами стала третьей непосредственной причиной революции. Контрэлита в лице лидеров либерально-радикальной общественности хотела сама руководить модернизационным процессом и на революционной волне отнять власть у правящего класса. У этого стремления общественности к власти имелась важная психологическая составляющая — потребность в великой цели, пусть и иллюзорной, способной наполнить жизнь смыслом и красотой, позволявшей ощущать себя частью чего-то великого, героического и благородного. Как заметил известный петербургский писатель А.М. Мелихов: «Социально-экономическое зачастую лишь маска экзистенциального. Примыкая к тем или иным политическим корпорациям, человек старается преодолеть ужас собственной ничтожности, старается примкнуть к какому-то большому и красивому делу, чтобы и самого себя ощутить большим и красивым». Существование несчастного народа и страны в состоянии деградации выдвигало на передний план народных заступников, спасающих Россию от коллапса. «При этом и народ изображался чистой жертвой, и “заступники” состояли из одной лишь жертвенности, свободной от корыстных и суетных побуждений. Когда юный Пушкин верил в подобную сказку — в то, что человеческие страдания порождаются исключительно злобностью «тиранов», а не силами природы, в том числе и человеческой — он тоже призывал к тираноборчеству, но когда ему открылось, что проблема неизмеримо сложнее, он и написал: “зависеть от царя, зависеть от народа — не все ли нам равно?”»{347} Существовала и жажда мученичества. Как признавался известный революционный деятель В.А. Зайцев (1842–1882): «Мы были глубоко убеждены в том, что боремся за счастье всего человечества, и каждый из нас охотно пошел бы на эшафот и сложил свою голову за Молешотта и Дарвина»{348}.

Замечания В.Х. заставляют обратить более пристальный взгляд на российскую модернизацию, точнее, на порождаемые ею проблемы. В модернизации, даже успешной, заключено множество подводных камней, проблем и опасностей для социума. Она требует больших издержек и даже жертв, что ведет к лишениям и испытаниям для отдельных сегментов населения и не приносит равномерного благополучия сразу и всем. «Осовременивание» различных сфер общественного организма осуществляется асинхронно, порой одних за счет других, что приводит к противоречиям между ними. В ходе модернизации возникает дисгармония между культурными, политическими и экономическими ценностями и приоритетами, разделяемыми разными социальными группами. В многоэтнических странах модернизация способствует обострению национального вопроса. Все это имеет одно фатальное следствие — увеличение социальной напряженности и конфликтности в обществе. Причем чем быстрее и успешнее идет модернизация, тем, как правило, выше конфликтность. Например, существует прямая связь между быстрым экономическим ростом и политической нестабильностью{349}.

Россия не стала исключением. Российская модернизация проходила под флагом европеизации, а точнее — вестернизации, и затронула верхние страты общества в несравненно большей степени, чем нижние, западные регионы (и соответственно этносы, в них проживающие) — сильнее восточных, город — больше деревни, столицы — интенсивнее остальных городов. Все это приводило к серьезным противоречиям и конфликтам между городом и деревней, разными отраслями производства (аграриями и промышленниками), социальными слоями, территориальными, профессиональными, этническими сообществами. Важным негативным последствием модернизации стал социально-культурный раскол общества на образованное меньшинство, принявшее вестернизацию, и народ, в массе оставшийся верным традиционным ценностям. В свою очередь тонкое европеизированное меньшинство не было единым с точки зрения системы ценностей, политических и социальных идеалов. В результате конфликтность и социальная фрагментарность общества со временем все более усиливались. Наконец, наблюдались побочные разрушительные последствия процесса модернизации в форме роста социальной и межэтнической напряженности, конфликтности, насилия, преступности и т.д. Именно высокие темпы и успехи модернизации создавали новые противоречия, порождали новые проблемы, вызывали временные и локальные кризисы, которые при неблагоприятных обстоятельствах перерастали в большие, а при благоприятных могли бы благополучно разрешиться{350}.

Российское общество в 1861–1914 гг. развивалось по сценарию, как будто специально написанному для него создателями теории социального конфликта, — конфликт стал неотъемлемой частью общественной жизни, а вражда различных социальных групп, борьба за групповые интересы, насилие ради их достижения — нормой{351}. В этой борьбе целью являлась нейтрализация, нанесение ущерба или уничтожение соперника. В конце XIX в., по мнению видного октябриста С.И. Шидловского, «между правительством и обществом произошел конфликт, ставящий обе стороны в положение воюющих, <…> вся жизнь страны приняла характер упорной борьбы между двумя сторонами»{352}. Орган российских либералов, журнал «Освобождение», прямо заявил в 1903 г.: «Самодержавие есть гражданская война со всеми ее бедствиями». А на войне, как на войне, все средства для победы хороши{353}. И наивно было бы ожидать, что элита либерально-демократической общественности ради достижения своих бесспорно благородных целей — ради установления демократического строя, гражданского общества и правового государства — не возьмет на вооружение всех доступных средств, включая манипуляцию массовым сознанием, дезинформацию, прессинг колеблющихся, PR-кампании, используемые ее идейными противниками. Иное поведение соперников свидетельствовало бы об их непрофессионализме и незрелости самого политического процесса. Даже террор против самодержавия поддерживался либералами: «Мы не принадлежим к числу людей, из лицемерия или недомыслия клеймящих событие 1-го марта (убийство Александра II. — Б.М.) и позорящих его виновников. Мы не боимся открыто сказать то, что втайне известно всей искренней и мыслящей России, а именно, что деятели 1-го марта принадлежат к лучшим русским людям»{354}.

За социальными конфликтами скрывалась борьба за ценности и за монополию осуществлять символическое насилие. Либерально-радикальная интеллигенция идентифицировала себя в качестве самой прогрессивной социальной группы российского общества, которая самоотверженно и бескорыстно борется за политические и социальные реформы, обеспечивающие счастье народа, в первую очередь — крестьян как бедных и отсталых, униженных и оскорбленных, нуждающихся в поддержке, представительстве, защите и руководстве{355}. Одна часть интеллигенции и созданные ею политические партии либерально-демократического направления, прежде всего кадеты, считали, что роль представителя и руководителя народа принадлежит им. Радикальная часть интеллигенции и ее партии социалистического направления (прежде всего эсеры и большевики) выдвигали на эту роль себя и «передовой рабочий класс». Культурная и политическая дискриминация крестьян служила способом самоидентификации и самоутверждения интеллигенции и средством установления контроля над ними, что позволяло руководить их жизнью, направлять их поведение в нужном направлении, в том числе помочь самой интеллигенции материализовать свои политические интересы. Аналогичным образом идентифицировали себя монархия и правящий класс.

Напряженность в отношениях между политическими конкурентами усиливалась тем, что конфликт между ними способствовал укреплению внутригрупповой солидарности и, следовательно, интеграции и мобилизации их сторонников вокруг лидеров. Вследствие этого лидеры сознательно прибегали к поискам внутреннего и внешнего врага и разжигали мнимый конфликт. Для правящего класса таким врагом являлась либерально-радикальная интеллигенция, а для последней — монархия. Великий князь Александр Михайлович так выразил эту мысль: «Трон Романовых пал не под напором предтеч советов или же юношей-бомбистов, но носителей аристократических фамилий и придворных званий, банкиров, издателей, адвокатов, профессоров и др. общественных деятелей, живших щедротами империи. Царь сумел бы удовлетворить нужды русских рабочих и крестьян; полиция справилась бы с террористами. Но было совершенно напрасным трудом пытаться угодить многочисленным претендентам в министры, революционерам, записанным в шестую книгу российского дворянства, и оппозиционным бюрократам, воспитанным в русских университетах»{356}.