Читать онлайн «Внешнеполитическая доктрина Сталина». Страница 12

Православие же, напротив, ассоциировалось у Сталина с более миролюбивой, крестьянской цивилизацией Византии, в течение веков являв ейся задворками, сырьевым придатком Рима. Кличь «хлеба и зрелищ», столь характерный для римского плебса, вряд ли, мог прийти в голову византийскому крестьянину. Римскому плебсу было безразлично, каким образом поддерживается благополучие Мирового города. Ему было все равно, что это осуществляется за счет безжалостной эксплуатации порабощенных провинций, так же как полтора тысячелетия спустя, рабочему классу Запада было все равно, что его собственное благополучие зиждется на ограблении колоний и других зависимых стран.

Наконец, четвертым элементом, четвертым источником внешнеполитической философии Сталина стал политический прагматизм. Так получилось, что с самого начала практическая работа составляла основу его революционной деятельности. Вопросами теории в предреволюционный период он никогда не занимался, за исключением скоротечного эпизода пребывания в Кракове и Вене в 1913 году. Все это не могло не наложить своеобразного отпечатка на стиль его мышления. Это было мышление практика, человека для которого теория имела чисто прикладное, утилитарное значение. Позднее Троцкий так характеризовал этот сталинский стиль:

«Он пользуется отдельными положениями марксизма для нужной ему политической цели, выбирая их так, как выбирают в магазине обувь по мерке'—.

Троцкий, как видим, рассматривал это как недостаток. На самом деле в этом, как раз, и заключалась главная сила Сталина. Он не был заложником теоретических догм. Напротив, он использовал теорию в интересах политической целесообразности, в интересах идеологического обоснования конкретных политических решений. Одним словом, он реализовывал все полезное, что можно было извлечь из идеологии, не становясь при этом пленником этой идеологии и нацеливая свои действия на конкретный результат. Сталин как никто другой подходил для роли человека, способного вывести страну из замкнутого круга, когда идти вперед на основе марксистских догм бышо уже невозможно, но открыто отбросить их в сторону для обеспечения исторического прорыва было еще нельзя.

Во время болезни Ленина в Политбюро сложилось руководящее ядро, своеобразный триумвират в составе Зиновьева, Каменева и Сталина. Целью этого эклектического альянса было не допустить усиления позиций Троцкого, не пропустить его к захвату власти в партии и государстве. Лидером триумвирата был Зиновьев, который пользовался полной поддержкой Каменева. Сталину принадлежала роль млад его партнера. После смерти Ленина позиции Сталина в партии стали постепенно укрепляться. Не смог помешать этому и тот факт, что содержание ленинского «завещания», где, в частности, предлагалось «переместить» Сталина с поста генерального секретаря, было доведено до сведения 13‑го съезда партии. Крупская передала ленинские бумаги в ЦК 18 мая 1924 года, за пять дней до открытия съезда. Через три дня состоялся пленум ЦК, на котором «завещание» было рассмотрено. Пленум принял решение, что «документы эти воспроизведению не подлежат», а их оглашение на съезде производится по делегация —. Это решение было принято сорока голосами против десяти.

На самом съезде никакого обсуждения по данному вопросу не проводилось. После оглашения «завещания» в той или иной делегации вносилось заранее подготовленное устное предложение, которое и принималось. Впоследствии роль Зиновьева и Каменева в этих событиях получила весьма гипертрофированную интерпретацию, создающую впечатление, что они чуть ли не спасли Сталина от неминуемой политической катастрофы!. Думается, однако, что такая расстановка акцентов явилась результатом уже более поздних «домысливаний». Маловероятно, что на пленуме все внимание было приковано исключительно к персоне Сталина. Не надо забывать, что Ленин давал характеристику не только ему. Вполне очевидно, что обнародование «завещания» было крайне нежелательно для всех других большевистских лидеров. Там припоминался «октябрьский эпизод» Зиновьева и Каменева, указывалось на «небольшевизм» Троцкого. Бухарину приписывалось отсутствие «марксистских воззрений» и то, что он никогда «не понимал вполне диалектики». Про Пятакова говорилось, что на него нельзя «положиться в серьезном политическом вопросе»62. Эти политические по своей сути обвинения выглядели гораздо более серьезно, чем замечание о «грубости» Сталина. Более того, с учетом сложившихся в большевистской среде традиций, определенная грубоватость рассматривалась, зачастую, не как недостаток, но, напротив, как признак хорошего тона, как проявление близости к массам.

Будь ленинское «завещание» предано гласности, не известно, кто от этого выиграл бы больше — Сталин или его политические противники. Но такая публикация могла бы 1 иметь другой весьма негативный эффект, далеко выходящий за рамки личных амбиций отдельныгх большевистских лидеров. Фактически это подорвало бы 1 авторитет всего партийно–государственного руководства и могло бы 1 явиться фактором дестабилизации политической обстановки в стране, которая и без того была не простой. Так что неопубликование «завещания» в тех условиях было политически правильным шагом.

Трудно понять мотивы Ленина, заложившего перед смертью столь мощную бомбу под свою собственную партию.

Благодаря решению не обсуждать «завещание», 13_й съезд про шел на удивление спокойно. Вообще это быт один из самых спокойных съездов за всю историю партии. Не даром говорят, что затишье — предвестник надвигающейся бури. Ни одна из делегаций на съезде не выступила за «перемещение» Сталина с поста генерального секретаря. На пленуме ЦК, состоявшемся после съезда, он быт переизбран на этот пост. В июле на пятом конгрессе Коминтерна Сталин был также избран в состав ИККИ.

Изменившаяся политическая обстановка, открыла перед Сталиным возможности для перехода в идеологическое наступление. Приступил он к этому, как всегда осторожно, строго соразмеряя каждый свой шаг с политическими реальностями. Еще в преддверии 13‑го съезда он опубликовал в «Правде» цикл статей под общим названием «Об основах ленинизма». Это должно бьыло привлечь внимание к Сталину как к последовательному стороннику Ленина, имевшему и моральное и политическое право выступать в роли толкователя ленинизма. К тому же, это должно было служить в качестве подстраховки, если некоторые из выдвинутых Сталиным теоретических положений были бы поставлены под сомнение другими лидерами партии. А такие положения были. Рассматривая ленинский вывод о возможности построения социализма в одной стране, Сталин указывал:

«… Закрепить окончательно социализм и вполне гарантировать страну от интервенции, а значит и от реставрации «силами лишь одной страны» невозможно … Для этого необходима победа революции по крайней мере в нескольких странах. Поэтому развитие и поддержка революции в других странах является существенной задачей победившей революции».

Как видно из этой цитаты, Сталин подходил к поддержке мировой революции исключительно с прагматических позиций, под углом зрения интересов построения социализма в России, обеспечения условий против внешней интервенции.

Другим новым элементом сталинского подхода явился вывод о том, что именно пример построения социализма в СССР является «средством для развития и поддержки революции в других странах». Выступая на курсах секретарей укомов при ЦК РКП(б) в июне 1924 года, Сталин неожиданно заявил, что партия не ведет революционной пропаганды ни в Западной Европе, ни на Востоке.

”… Нам такой пропаганды не нужно, — подчеркнул он. — Мы в ней не нуждаемся. Само существование Советской власти, ее рост, ее материальное преуспеяние, ее несомненное упрочение является серьезнейшей пропагандой …

Все это не очень вписывалось в концепцию пролетарского интернационализма как ее понимал Ленин. Одно дело поддержка международной революции, как долг российского пролетариата перед пролетариатом других стран, и другое дело поддержка революции в интересах предотвращения внешней интервенции против России. Одно дело выступать с вооруженной силой для помощи революционному движению в других странах, или по крайней мере предоставлять материальное и политическое содействие, и совсем другое дело оказывать поддержку «силой примера». Развивая сталинскую логику чуть дальше, можно было прийти к весьма интересным выводам. Если главная цель состояла не в мировой революции, а в предотвращении внешней агрессии, то что мешало прибегнуть для этого к помощи не

одних только коммунистов? Что, наконец, мешало вообще использовать не революционные, а традиционные методы, такие, например, как создание блоков и коалиций с другими, так сказать, «империалистическими» державами. Похоже, что тогда подобные вопросы стали задавать себе многие члены партийного руководства. Сталин даже вынужден был констатировать появление некоего «националистического умонастроения» нового типа. Выступая в Свердловском университете, он так обрисовал существо этого «умонастроения»: