Читать онлайн «Империи Древнего Китая. От Цинь к Хань. Великая смена династий». Страница 52

В то же время в Китае происходила пространственная структуризация по половой принадлежности, согласованная с внешней и внутренней придворной логикой. Однако как раз формально бесправные женщины занимали внутренние пространства, в то время как мужчин назначили во внешнюю публичную сферу21. Тем самым китайский мир отмечался противоречивым набором отождествлений, в котором власть исходила из скрытых внутренних дворцовых глубин. А женщины как раз находились в этих глубинах, но их полагалось всячески отстранять от власти. Организационно-правовое выражение такого противоречия состояло в том, что власть втекала внутрь к невидимому императору, а вытекала наружу через чиновников мужского пола во внешнюю публичную сферу. То есть в руки женщин, их родственников и евнухов, разделявших их физическое пространство. Такого рода действительность, в которой существовал радикальный логический разрыв между формальными властными учреждениями и ее фактическим приложением, всегда служила источником потрясений и скандалов, несмотря на их регулярное повторение.

Такое пространственное упорядочение политической власти требовало от ее носителя сужения привлекаемого круга, сохранения тайны и истоков. Так как женщины проникли в самые глубины внутреннего мира императора и получили выход на самые важные тайны, а также, поскольку только они производили на свет наследников, их место внутри структуры китайского рода обозначалось одновременно запретом на власть и расчетом на них как на источник власти. Они располагали скрытой властью, однако властью никем не признанной. Каждый раз, когда существование такой скрытой власти доходило до публичного сознания, негодованию не было предела.

Впервые к теме детства как предмету сознательного литературного отражения китайские философы обратились в период правления династии Хань22. Несколько авторов литературных произведений империи Западная Хань – Цзя И, Дун Чжуншу и Лю Сян – писали об «эмбриональном воспитании» как средстве воздействия на нравственное развитие ребенка на самой ранней стадии формирования его личности. Этой мыслью, впервые сформулированной в трактате времен Сражающихся царств под названием Го-юй и примененной ученым Цзя И в качестве средства обеспечения воспитания наследника императора, предусматривались условия, при которых его мать должна следовать надлежащему ритуалу во всем, что она видела, чем питалась, что слышала, говорила и делала на протяжении своей беременности. Если ее «стимулировали» добрым отношением, тогда ребенок получался удачным; если ей мешали вынашивать свой плод, он появлялся на свет ущербным. Такое повышенное внимание к решающей роли исходных условий формирования плода, вероятно, сложилось на основе постулата, содержащегося в трактате И-цзин и в трудах, посвященных военному делу, согласно которому любой процесс лучше всего познается с отправной его точки. При всей неясности того, насколько широкое распространение получила практика «эмбрионального воспитания», руководство по его применению, обнаруженное в захоронении Мавандуй и отнесенное к 168 году до н. э., указывает на то, что, по крайней мере, представители китайской элиты пытались ею пользоваться.

На протяжении правления династии Восточная Хань широкое распространение получили теории, посвященные развитию ребенка и возможности через его обучение раскрывать врожденные дарования. В то время, когда классическое образование служило признанным путем к государственной службе, а представители влиятельных родовых кланов принимали решения, касающиеся назначения придворных чинов после представления рекомендаций, ученые вели дебаты по поводу относительной роли наследственности, приобретенного в юном возрасте опыта и книжных знаний при формировании характера ребенка. В биографиях отличившихся сановников и ученых повсеместно приводились пространные рассуждения о детских поступках или событиях, предвещавших грядущую известность или ее объясняющих23.

Огромное значение придавалось отмеченным литературным даром детям, демонстрировавшим способность приводить по памяти произведения китайских классиков и вести заумные беседы в самом юном подростковом возрасте или даже раньше. Сохранились описания того, как Чжан Ба осознал принципы уступчивости и сыновнего благочестия в возрасте двух лет, а у Чжоу Се все эти достоинства проявились в трехмесячном возрасте (рис. 14). Такие примеры послужили поводом для дебатов по поводу роли детских достижений как первых признаков последующего умственного и нравственного развития. Критики культа одаренных с детства людей утверждал, что «маленькие сосуды быстрее заполняются»24.

В приведенном ниже рассказе о детстве не только проливается свет на образец просвещения и учености в Восточной Хань, но также описываются отношения между взрослыми и детьми в тот период: «Ван Чун родился в третьем году от цзяньу [27 год]. Еще ребенком, когда он играл со своими приятелями, Ван Чун не терпел никакого обмана или откровенного вздора. Его сверстники увлекались ловлей птиц силками, собиранием цикад, азартными играми на деньги и бегами на ходулях. Он один отказывался всем этим заниматься, чем приводил в изумление собственного отца. В шесть лет его начали обучать по классическим китайским текстам. Он был почтительным, честным, добрым и послушным мальчиком, в полной мере освоившим ритуальное почтение к старшим.

Рис. 14. Сидящий на помосте наставник поучает сыновей хозяина, рассевшихся по возрасту и росту

После назначения на государственную службу он стал вдумчивым, честным, спокойным и последовательным чиновником. Родной отец никогда его не бил, мать никогда не ругалась, а деревенские приятели не позволяли себе грубости с ним. В восемь лет от роду он пошел в школу, где собралось больше сотни маленьких мальчиков. За допущенные нарушения их заставляли обнажать правое плечо, а за некрасивый почерк наказывали хлыстом. Каллиграфия Чуна совершенствовалась с каждым днем, и он никогда не совершал нарушений порядка. Когда он научился писать, его учитель дал ему почитать Шу-цзин и Ши-цзи. Ребенок одолевал по тысяче иероглифов в день»25.

Мальчики моложе семи суй (шести лет в европейском исчислении) освобождались от подушного налога, и этот возраст можно считать официальным порогом между детством и отрочеством. Считалось, что именно с этого возраста у детей начинало развиваться понимание действительности, и они могли теперь пойти в школу (хотя одаренным детям делалось исключение из этого общего правила)26. Взрослым юноша считался по достижении двадцати лет, когда совершался обряд инициации. Но даже после данного обряда молодого китайца ждали новые рубежи, такие как постановка на учет для отбывания воинской повинности, которая в разные времена и в разных местах назначалась в двадцать три года или двадцать шесть лет.

Указы об оказании помощи в случае стихийного бедствия в Восточной Хань касались подданных в возрасте старше шести лет, а смерть ребенка считалась событием не таким значительным, как кончина взрослого человека. В кодексе династии Цинь узаконивалось убийство физически неполноценного ребенка. В письменах на колонне времен Восточной Хань, установленной в честь взрослого мужчины по имени Чжэн Цу, упоминается его старший брат, умерший в возрасте семи суй, которого никогда не называли по имени и которому не вручали собственного камня. Упоминание о нем появляется совершенно случайно в некрологе из склепа его младшего брата. Детей, умерших в возрасте моложе шести лет, относили к категории как «ранние смертельные случаи, и для таких покойников похоронные одежды не полагаются». Смертельные случаи в возрасте от шести до двадцати лет, то есть в возрасте, в котором достижение человеческой зрелости венчается обрядом инициации, подразделялись на три категории «ранней смерти»27.

Детям категорически запрещалось принимать участие в похоронах других людей потому, что, по мнению специалиста по династии Хань Чжэн Сюаня, дети «полноценными людьми еще не числятся». Притом что в данном заявлении представляется то, как в семьях формально относились к своим детям, на самом деле родители конечно же испытывали огромную любовь к каждому из сыновей и даже дочерям. И уж совсем ни о какой бесчувственности, предполагаемой ритуальными текстами, речи идти не могло. Мысль автора данного труда находит подтверждение в письменах на камнях времен династии Восточная Хань, посвященных умершим детям, в которых их запечатлели забавляющимися игрушками и печально оплакивается их безвременная кончина (рис. 15)28.

Рис. 15. Сидящий на помосте ребенок, перед которым младенцы играют с домашними животными. В нижнем ряду рисунка изображены развлекающие домочадцев музыкант, танцор с длинными рукавами ижонглер