Читать онлайн «Сказания о земле Московской». Страница 42

Так оба богатыря — русич и враг — в один и тот же миг пронзили друг друга копьями насквозь, пали на землю и в один и тот же мигиспустили дух. А кони их, отпрянув в разные стороны, помчались по полю меж недвижными рядами обеих ратей…

Прошло несколько мгновений тишины… И почти одновременно в обоих войсках трубачи дали сигнал… И две лавины всадников устремились вперед, навстречу друг другу, с гиканьем, воем, сверкая мечами, саблями, копьями…

В наше время трудно представить, каким был тогда рукопашный бой. Сказал летописец:

«И абие (тотчас) отступишася обоя силы велиции вместо на длъг (долгий) час, и покрыша полкы поле на десяти верст от множества вой (воинов). И бысть сеча зла и велика, и брань крепка и трус (грохот) великь зело».

Передовой полк русских принял на себя всю страшную тяжесть первого удара, но овраги и справа, и слева, в зарослях кустарников мешали ордынским всадникам, не давали им развернуться, броситься вперед и в обходы.

Сеча закипела ожесточенная, стон поднялся от ударов железа о железо. «Гремят мечи булатные о шеломы», — писал Софоний. Всадники наскакивали, рубились отчаянно. Псковские, полоцкие, брянские дружины братьев Ольгердовичей держались стойко. Воины стеснились так, что, по словам летописцев, мертвому некуда было падать. «Паде труп на труп и паде тело татарьское на телеси крестьянском».

А выходец из Персии — свидетель битвы — записал:

«И тогда серебро мечей приняло цвет блестящего рубина, головы бойцов заплясали под пение стрел и копий, а сердца их начали рвать одежды своего земного бытия».

Пешие ордынцы догадались обходить поле битвы по оврагам; прячась в зарослях кустов, они поражали русских из луков.

Передовой полк псковичей и брянцев потерял половину убитыми, был смят и начал отступать туда, где пространство между оврагами расширялось. Темники Мамая воспользовались своим временным успехом и кинули на большой полк новые тумены. Одновременно они ударили и по рядам полка правой руки.

Десятки тысяч всадников сталкивались друг с другом вплотную. Какой надо было обладать отвагой, чтобы не осадить, не повернуть разгоряченного коня, да еще левой рукой сжимать поводья, да править конем, да направлять коня в тесноте то туда, то сюда! А еще каким метким глазом и опять-таки ловкостью надо было обладать, чтобы на всем скаку не промахнуться да ударить мечом по врагу!

Какими проворными и выносливыми были бойцы пешие, чтобы в тяжелых доспехах рубить и рубить сплеча, колоть копьем! Сколько у воинов было подлинного мужества, находчивости, ловкости, чтобы не растеряться, вовремя углядеть — не грозит ли враг сбоку или сзади, да еще держать в левой руке щит!..

Оба войска ожесточенно сражались и час, и другой, и третий. Оба войска были одинаково отважны, проворны, выносливы, мужественны, находчивы. Но русичи родину защищали. А разноплеменные ратники Мамая шли вперед, предвкушая грабеж, разорение, насилия, убийства…

Записал летописец: «И бысть сеча зла и велика и брань крепка…»

Главный воевода Михаил Бренок стоял под великокняжеским стягом. Сквозь клубы пыли, поднятой копытами коней, он плохо видел, что делается впереди. Ему пришлось довериться ратному искусству военачальников отдельных полков. Где сражался Дмитрий — он не знал, но еще в начале битвы поручил нескольким отважным молодцам быть возле него неотступно.

Гул битвы приближался к знамени. Враги начали теснить москвичей большого полка. Они приняли Михаила Бренка за великого князя и устремились к тому бугру, где развевался стяг. Русские отчаянно отбивались, сражались яростно. Полотнище знамени было изрублено, лохмотья свисали со сломанного древка. Воины передавали стяг из рук в руки, относили дальше в тыл.

Свидетель из Персии записал: «Копья ломались, как солома, стрелы падали дождем, мечи сверкали молниями, а люди падали, как трава под косою, кровь же лилась, как вода, и текла ручьем».

Сшибленные с седел, и русские, и ордынцы, поднимались и пешие бились обломками мечей и копий, душили, грызли зубами, пинали ногами, ударяли кулаками, подбирались сзади ко взмыленным коням, всаживали ножи в их животы, стаскивали всадников на землю, набрасывались на них.

Пал смертью воевода Михаил Бренок, пали московские воеводы — Микула Вельяминов, Семен Мелик и еще трое военачальников.

Запасной полк князей тарусских и оболенских подоспел на помощь. С новым ожесточением закипела сеча. Противник начал отступать.

Тем временем против полка правой руки устремились свежие силы вражеских всадников. Их встретили щетиной копий ярославцы, угличане, стародубцы. Враги то с гиканьем и воем наскакивали на русскую стену, то вновь откатывались.

Мамай обрушил свои отборные запасные тумены всадников на полк левой руки. Белозерцы, стоявшие там, первый натиск выдержали, но их было намного меньше, нежели ордынцев, врагам удалось разорвать строй пополам. Одновременно Мамай направил всадников на сильно поредевший большой полк сбоку. Столь же поредевший запасной полк устремился на выручку, намереваясь закрыть брешь. Мамай послал свои последние конные силы в прорыв, они осыпали русских тучами стрел, неудержимо рвались вперед и, предвкушая близкую победу, торжествующе завыли; их неистовый клич покатился по всему полю брани.

Мамай верхом на коне стоял перед своим шатром и за облаками пыли не видел ничего. Он знал, что долгожданная победа близка, еще полчаса, еще час — и русы побегут, а его храбрые воины устремятся им вслед. Уцелевшие русы добегут до берега Дона, и там их всех или изрубят, или заберут в плен. Будет пленен и ненавистный коназ Дмитр. Мамай предвкушал, как подведут к нему всего в крови лютого его врага и он повелит ему прикоснуться к своему стремени и заставит поклониться в ноги. И поволокут пленника в Орду пешим, привязанного за шею к арбе…

 в этот самый час в густом лесу у речки Смолки, где был укрыт засадный полк, стояли рядом воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский и Владимир Андреевич серпуховской.

— Что мы стоим? Что медлим? Самое время ударить сбоку всем полком! — горячился молодой князь, в нетерпении оглаживая своего коня.

Но Боброк был старшим.

— Погоди, погоди, княже, — отвечал он. — Пусть враги глубже врежутся в ряды нашего воинства.

Наконец он приказал трубачу играть сбор. И тысячи всадников с подъятыми мечами или с копьями наперевес вырвались из леса. «Яко соколы на журавлиную стаю». Впереди всех, «златым шеломом посвечиваше», мчался Владимир Андреевич.

От пыли враги не видели, сколько свежего войска на них низринулось. Они продолжали стойко сражаться, но русов наскакивало все больше и больше. Кто-то суеверно завопил:

— Убитые русы оживают!

Отдельные татарские всадники осадили коней. Увидели они, сколько русов скакало на них, и тоже завопили:

— Убитые русы оживают!

Многие из них повернули коней и устремились в бегство.

Издали Мамаю показалось, что побежало все его войско. В запасе у него не оставалось ни одного ратника, он вскочил на коня и тоже помчался вспять, «в мале дружине», всего с пятью верными телохранителями.

Увидели бегство Мамая его темники и повелели своим воинам повернуть коней.

Пешие были брошены на произвол судьбы. Теснимые к крутому берегу Непрядвы, они отчаянно сопротивлялись, поодиночке спускались по колючим зарослям ежевики к самой реке и переправлялись вплавь, многие тонули; не успевшие спастись были изрублены все до единого.

Записал Софоний: «Черна земля под копыты, а костми татарскими поля насеяша; а кровию их земля пролита бысть…»

И только тут спохватились: а где же великий князь?

Стали искать. Один воин говорил, что видел его с подъятым мечом в руках, другой видел его позже, четыре татарина окружили его, он же отважно сражался с ними, третий вспомнил, как Дмитрий выбирался из-под павшего коня и стал биться пеший.

Владимир Андреевич поскакал с отрядом воинов на поиски. Трупов всюду было навалено такое множество, что пришлось спешиться. Вскоре обнаружили тела тех воинов, каким покойный воевода Михайло Бренок поручил охранять Дмитрия.

— Вот великий князь убитый! — воскликнул кто-то.

Подошли к мертвому, Владимир Андреевич наклонился. Нет, обознались, то лежал дальний родич Дмитрия, князь Федор белозерский, который был на него очень похож.

Наконец набрели на Дмитрия, лежавшего под кустом в изорванной кольчуге, с окровавленной головой. Увидели его, «бита велми», «едва точию дышуща». Вспрыснули на него водой и привели в чувство.

Несмотря на свой тридцатилетний возраст, он был тучен и уже тогда страдал сердечной болезнью и одышкой. Вот почему, сражаясь с таким ожесточением и час, и другой, и третий в тяжелой кольчуге, в шлеме, давящем на лоб и виски, да еще раненный в нескольких местах, он просто не выдержал страшного напряжения сил и потерял сознание.