Читать онлайн «Суфийские ордены в исламе». Страница 36

Последователи шейхов, возглавлявших ордены, нередко впадали в крайность, отстаивая их ортодоксальность. Именно по этой причине мы не находим ни одной тарики, где бы открыто говорилось о заимствованиях из учений таких теоретиков, как Ибн ал-'Араби или Ибн Саб'ин21, хотя едва ли можно представить себе развитие идей тасаввуфа без учета влияния идей первого из них, идей, которые так или иначе просачивались в учения орденов. В итоге руководителям орденов, несмотря на их явное стремление приспособиться к шари'а, так и не удалось избежать подозрений ортодоксов. Не колеблясь, ортодоксы в своей массе отказались признать высказывание ал-Кушайри о том, что "шари'а есть хакика". Особое недоверие у них вызывали положения, утверждавшие, что суфизм - это эзотерический путь познания, тайная религия, доступная только избранным. Эту сторону доктрины руководители орденов старательно затушевывали, и, надо сказать, не без успеха, обратив в конце концов суфизм в систему поклонения Божеству, высшей морали, эмоциональных упражнений и облегчения от страданий. Но в то же время своей концепцией вилайа они поощряли и поддерживали мысль о практической приложимости доктрины избранности.

Как было показано, суфизм никогда полностью не вписывался в профетическую структуру ислама, ему лишь разрешалось существовать рядом с ней, ордены же служили средством, при помощи которого различные аспекты суфийской доктрины подгонялись под восприятие и нужды простого человека.

Границы данного исследования не позволяют нам подробнее остановиться на суфийских Путях познания во всем многообразии их вариантов. Лучший гид в этом случае - труды самих суфиев, но при условии, что исследователь откажется от попыток свести суфизм к единообразной схеме или представить его в виде единой философской системы. Мы же хотим только привлечь внимание читателя к частным аспектам суфизма, которые нашли выражение (а в некоторых случаях и оформление) в орденах.

Здесь, очевидно, следует дать краткую справку о раннем мистицизме. Мистицизм на первых этапах неизбежно должен был столкнуться со всей сложностью доктрины танзих о том, что не существует двусторонней связи между Богом и человеком, ибо любовь может существовать только между подобными, в то время как Бог совершенно не похож ни на одно из своих творений22. Мистики сломали барьер, воздвигнутый создателями этой доктрины, поскольку в основе мистического подхода лежит вера (т. е. знание, данное в опыте) в то, что имеется внутреннее родство или связь между человеческим и божественным, между Творцом и творением, хотя интерес мистика в этом соотношении Бог - человек был постоянно обращен к божественному, а не к человеческому полюсу. Доктрина любви (Коран, V, 59), которую проповедовали ранние мистики Зу-н-Нун ал-Мисри, Раби'а ал-'Адавиййа, ал-Мухасиби и ал-Халладж, возбуждала величайшее подозрение тех, кто избрал для себя узкие рамки ортодоксального ислама23, и в дальнейшем, в процессе борьбы мистического Пути за существование (обнаружилось, например, что ортодоксам проще проглотить верблюда, чем комара), мистицизм утратил свою первоначальную простоту и непосредственность общения, превратился в эзотерический Путь; изменилось и отношение Бог - человек: возник вопрос, существует ли на деле различие между Богом и человеком?

Этот ранний мистицизм не был известен членам орденов. Они не читали трудов ранних мистиков24. Следует сказать, что высказывания последних приводились в литературе орденов в форме мистического предания (хадис), но не затем, чтобы с их помощью учить Пути познания, а лишь для того, чтобы разъяснить или подкрепить какой-либо пункт в уставе ордена или тезис в его учении. Скудное число хадисов, как профетических, так и мистических, в трудах ранних суфиев резко контрастирует с их обилием в суфийских сочинениях руководителей орденов, например в "'Авариф" Шихабаддина ас-Сухраварди. Первые писали о своем непосредственном опыте, а вторые вынуждены были авторитетно обосновать и снабдить примерами из прошлого каждое положение ордена.

Ордены были способом, но не сущностью мистической жизни, способом далеко не совершенным, но все же организованным, с помощью которого огромный накопленный суфийский опыт передавался многочисленным и разнообразным ревнителям суфизма. Именно поэтому мы имеем дело не с непосредственным обращением к философской мысли мистиков и теософов, а с интерпретаторами и компиляторами их трудов, в основном с теми элементами их теософской доктрины, которые были заимствованы и приспособлены теоретиками орденов и которые стали составной частью их музыкальных религиозных радений, драматических произведений на тему о рождении Пророка и руководств по отправлению молитв.

Трудность в понимании и интерпретации суфийских текстов возникает из-за терминологии. Как мы уже отмечали, суфизм был не столько доктриной, сколько деятельностью, своего рода паломничеством вглубь. Суфии не могли утаивать свой опыт, они должны были выражать его вербально. Такую возможность предоставлял им специальный словарь, дополняющий ортодоксальную исламскую терминологию. Так, например, слово илхам, которое обычно переводится как "вдохновение", у суфиев означает нечто вроде личного "откровения" в отличие от вахи - экзотерического, абстрактного, профетического откровения. Таким же образом слово карамат в значении "харизма святых" отличают от слова му'джизат - "чудеса, являемые пророком". Специальный смысл приобретают слова, заимствованные из Корана. Зу-н-Нун на вопрос о значении слова тауба ответил: ""Раскаяние" у невежественной черни означает раскаяние в грехе, а у избранных - раскаяние в небрежении (гафла)"25. Однако обороты речи, органически присущие суфийской философии, например, такие ключевые понятия, как марифа, вадж, ма'на и хакика, в Коране не встречаются. Эти слова не представляют затруднений, их можно найти в словаре. Основная сложность состоит в том, что все мистические авторы, описывающие озарения, трансформируют значение слов, которыми они пользуются, дабы подогнать их значение к субъективному эмоциональному смыслу, вкладываемому в эти слова на основании собственного духовного опыта (при этом необходимо учитывать их расстроенное или неразвитое воображение), а не на основании объективной концепции, лежащей в основе каждого отдельного термина. Все это весьма озадачивало западных исследователей суфизма, равно как и сторонников суфийского пантеизма. Ордены, однако, упростили для нас эту проблему. Постепенно в орденах сложился стереотип в употреблении термина, наподобие того как были выделены "стадии" в соответствии с учениями шейхов-руководителей, оформивших систему взглядов и трактику основателя. Следовательно, к гордыне духа нужно еще добавить и самообман как одну из опасностей, подстерегающих дервиша на его жизненном пути, поскольку требовалось, чтобы он автоматически следовал установленной практике и примерам, не соотнося их со своим внутренним опытом. Смысл терминологии, выражавшей отношения между Богом и человеком, свелся теперь к тому, что она стала отражать отношение человека к умершему святому или живому шейху - посреднику между Богом и человеком. Так, слово муракаба (букв. "самонаблюдение", но также и "созерцание", "медитация")26 постепенно приобретает новые значения, и в конце концов в орденах оно стало означать соучастие в существе того, что созерцается - Бог, Мухаммад, наставник (живой или мертвый).

Поскольку ордены, с одной стороны, осуществляли на практике Путь познания, а с другой - охраняли эзотеричность верований, а для некоторых воплощали также божественную мудрость (хикма илахиййа = теософию), они не имели четко выработанной доктрины. Ихван (членов братства) больше объединял обряд, чем догмат. Догматы необходимо отделять от описаний радений зикра, для того чтобы понять их истинную цель, используя для этого записи изречений, молитв27 и песнопений шейхов-основателей и теоретиков орденов, а также книги о поведении суфия и правила (адаб или хукук ат-тарик), которые регламентируют как отношения между шейхом и неофитом внутри ордена, так и правила исполнения религиозных обрядов. Особенно ценны в этом отношении жизнеописания руководителей орденов и сборники их изречений (хикам). Можно утверждать, что в орденах знакомство с суфийской доктриной и обучение осуществлялись с помощью подобных высказываний, наставлений и притч. Талантливый суфий, как, например, Джалаладдин Руми, рисует свои словесные картины, притчи и аллегории без заранее обдуманного намерения объяснять, изображая те стороны действительности, которые ему дано постичь, и не теоретизирует о смысле бытия. Широко известное сочинение Ахмада б. Мухаммада ал-'Аббада "Ал-мафахир ал-'аллиййа фи-л-ма'ахир аш-шазилиййа" содержит собрание изречений Абу-л-Хасана 'Али, расположенных под тематическими заголовками и снабженных обширным разделом, посвященным его ахзаб. Однако в труде этом нет и намека на попытку сформулировать доктрину, поскольку таковой в этой тарике не было. Все это идет вразрез с представлениями о гностической цепи, претендующей на то, чтобы передавать и истолковывать эзотерическую доктрину, которая предназначалась только для членов ордена, прошедших полный курс или обряд инициации.