Читать онлайн «История религии. Том 1». Страница 54

что его невозможно обвинить в какой-либо ереси. Действительно, его

пантеистическая доктрина хотя и не соответствовала христианству в некоторых

пунктах, но не принадлежала к категории официально осужденных лжеучений. На

этом он настаивал перед судом.

Во время допросов Бруно спрашивали о его связях с протестантскими

государями и о его симпатии к ним. В частности: "Имел ли он беседы с королем

Наваррским и возлагал ли на него надежды, получая обещания поддержки и

милости?" (См.: Джордано Бруно и Инквизиция: Протоколы процесса. - Вопросы

истории религии и атеизма. М., 1950. С. 360). Бруно на процессе объявил себя

католиком и сыном Церкви, а свои религиозно-философские мнения - не

противоречащими христианству. "Я всегда держался взгляда, которого держится

святая матерь Католическая Церковь" (Там же. С. 448).

Но эти заверения не были сочтены искренними. И "опасный возмутитель

спокойствия, друг еретиков и проповедник лжеучений" был предан в руки

светского губернатора Рима с лицемерной просьбой, чтобы мера наказания была

"без опасности смерти и членовредительства". Но расправа свершилась: Бруно

был казнен 19 февраля 1600 года.

Это трагическое событие, как и вообще вся деятельность инквизиции,

явилось результатом прямой и преступной измены церковных властей их

собственной религии. Нет нужды говорить о том, что насилие в делах веры

коренным образом противоречит Евангелию. Отцы Церкви недвусмысленно

утверждали, что "религия должна убеждать, а не принуждать".

Фанатизм, нетерпимость, идеологический диктат вытекали и вытекают не из

духа религии, а из самых худших сторон человеческой природы. Они проявляются

и тогда, когда сила находится в руках людей безрелигиозных. Известно, каким

репрессиям подвергались сторонники новых научных концепций (генетики и др.)

в нашем столетии.

Справедливости ради необходимо, однако, подчеркнуть, что Бруно пал

жертвой не столько своих научных теорий, сколько как политически опасный

человек, еретик и противник Римской курии. Запрет же коперниковской

литературы был опубликован лишь 16 лет спустя после казни. Произошло это при

следующих обстоятельствах.

Идеи Коперника быстро распространялись среди христианских ученых. В

феврале 1615 года вышла книга монаха Паоло Фоскарини, защищавшая

гелиоцентрическую гипотезу. Среди светских астрономов сторонником ее стал

знаменитый Галилео Галилей (1564-1642), который энергично пропагандировал

свои научные воззрения.

Галилей был религиозным человеком и стоял близко к церковным кругам.

Папа Урбан VIII высоко ставил ученого еще тогда, когда сам был студентом, и

прославлял Галилея в стихах. "Урбан, - пишет советский ученый Б. Кузнецов, -

ценил Галилея - автора фортификационных и гидротехнических трудов. Он ценил

и работы по теоретической механике... Панегирические стихи в адрес Галилея

были написаны по поводу открытия Меди-цейских звезд. Даже гелиоцентрическая

система не вызывала возражений, пока не претендовала на объективный смысл...

Подобно теориям современной релятивистской космогонии, гелиоцентризм казался

ученым, и в том числе папе - образованному гуманисту, - лишь математическими

упражнениями ума" (Кузнецов Б. Галилей. М., 1964. С. 206).

Но Галилей стремился добиться общего признания коперни-канства. Он

убедительно доказывал, что ссылка на Писание в вопросах космогонии

бессмысленна. "Хотя не может заблуждаться Писание, - говорил он, - но

заблуждаться могут некоторые его толкователи и изъяснители... Ошибкой было

бы, если бы мы захотели держаться буквального смысла слов... Поскольку речь

идет о явлениях природы, которые непосредственно воспринимаются нашими

чувствами или о которых мы умозаключаем при помощи неопровержимых

доказательств, нас нисколько не должны повергать в сомнение тексты Писания"

(Там же. С. 113). На запрос Галилея кардинал Конти отвечал, что есть мнение,

согласно которому истолкование текстов Библии вполне совместимо с гипотезой

гелиоцентризма, однако это мнение "не является общепринятым" (Там же. С.

110).

Но здесь в роковой час в игру вступила политическая борьба. Галилей

нажил себе немало врагов, которые стремились подорвать его авторитет перед

Римом. "Урбан не был религиозным фанатиком, но был типичным представителем

поколения участников и свидетелей Тридцатилетней войны" (Там же. С. 199). Он

жил и действовал в обстановке крайней политической напряженности, окруженный

противниками. На него давила католическая Испания, его тревожило положение

на протестантском Севере. Неудачный союз со шведскими протестантами,

натянутые отношения с Венецией - все это ставило Римское государство в

необычайно затруднительное положение.

Между тем в протестантском мире стали распространяться слухи, будто

папа - враг Божий и Антихрист, поскольку он поддерживает ложное учение

Коперника. Этим моментом и воспользовались недруги Галилея. Они стали

убеждать папу, что споры о вращении Земли будоражат умы, вносят соблазны и

нездоровый дух в круги мыслящих людей, что коперниканство - это не научно

доказанная теория, а лишь гипотеза, которая не имеет точного подтверждения.

Было выдвинуто требование наложить цензурный запрет на гелиоцентрическую

литературу, приносящую, по их мнению, лишь вред. Галилей, со своей стороны,

сделал все, что мог, чтобы отстоять коперниканство. Но, по свидетельству

современника, он "больше полагался на собственное мнение, чем на мнение

своих друзей" (Там же. С. 124). Его убеждали действовать в сложной

обстановке придворных интриг спокойно и без горячности. Галилей не внял этим

советам. Он был тепло принят папой, и это придало ему бодрости; но не

дремали и его враги. Правда, они не добились объявления гелиоцентризма

ересью, и все же в результате их усилий был наложен цензурный запрет на

книги о гелиоцентризме. Согласно декрету они должны были быть "временно

задержаны вплоть до их исправления" (Там же. С. 122). "Исправление", по

мысли цензоров, обязано было подчеркнуть умозрительность и гипотетичность

выводов гелиоцентризма. Декрет был подписан 5 марта 1616 года.

Тем временем споры, возникшие вокруг гелиоцентризма, приняли угрожающий

размах, и интриги против Галилея продолжались. В конце концов противники

ученого добились вызова его в Рим для суда. На этом процессе Галилей

полностью отказался от всех своих взглядов.

В отличие от "дела Бруно" процесс Галилея уже не был связан с

какой-либо философской доктриной. Речь шла о пропаганде научной теории,

которая не была допущена церковной цензурой. Но и противоположная точка

зрения была тоже научной, хотя и ошибочной. Ведь еще раз напомним, что

геоцентризм был не религиозным, а чисто научным учением. Когда же

гелиоцентризм стал доказанной теорией, он перестал смущать и волновать кого

бы то ни было. И теперь нам кажется нелепостью - как могли придавать такое

огромное идейное значение астрономической теории.

Нечего говорить, вмешательство политики и идеологии в развитие науки -

явление отрицательное. К счастью, во взаимоотношениях науки и религии это

был редкий случай. Что же касается атеизма, то он всегда превращал это

вмешательство в систему. У всех еще в памяти те дни, когда имели место

явления, по своей позорности оставляющие далеко позади процесс Галилея.

Давно ли современная генетика клеймилась как лженаука и десятки ученых в

своем покаянии повторяли судьбу Галилея? Были запрещены психоаналитические

направления в психологии, семантика - в лингвистике, "теория кругов" - в

исторической науке, теория расширения Вселенной - в космологии. Имена

выдающихся ученых Менделя и Моргана стали почти бранными словами. В этом

отношении подлинным шедевром обскурантизма может считаться учебник "Общая

биология", вышедший в 1963 году. Там все еще полностью игнорировались все

достижения современной генетики и продолжалась упорная защита псевдонаучных

доктрин. Читатель ни слова не найдет там ни о ДНК, ни о работах Менделя, ни

о многом другом, что в то время было уже принято в отечественной науке. И

все это - не в глухое средневековье, а в середине XX столетия. Имеет ли

после всего этого атеизм право оперировать примерами далекого прошлого? Не

запятнал ли он себя лишь совсем недавно?

Что же касается исторических взаимоотношений науки и религии в

дальнейшем, то они более не нарушались такими инцидентами, какие были