Читать онлайн «Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв.». Страница 11

История с Феогностом может послужить еще одним примером того, как церковные историки десятилетия­ми, веками кружат в одном и том же, раз и навсегда очерченном для них круге оценок и характеристик. Любопытно другое: тезис о Феогносте — «надежном помощнике» московских князей—«настолько устоялся, стал общим местом, что очень часто как нечто само собой разумеющееся используется и в работах совре­менных советских историков.

Что же сообщают источники об отношении Феогноста к процессу усиления Московского княжества, к различным идейно-политическим акциям его правите­лей? Как правильно истолковать то немногое, что го­ворят летописи о поступках этого иерарха?

Прежде всего необходимо восстановить тот истори­ческий фон, на котором разворачивалась деятельность Феогноста на Руси. Во второй четверти XIV в. борьба московских князей за собирание под своей властью различных княжеств и земель была в исторической перспективе наиболее важным политическим процес­сом. Экономический подъем 30—50-х годов XIV в. кос­нулся не только московских земель. Быстро росли и такие политические центры, как Нижний Новгород, Ря­зань, Суздаль. Довольно быстро поднялась после по­грома 1327—1328 гг. Тверь. Во второй половине XIV в. эти княжеские столицы готовы были оспаривать руко­водящую роль Москвы. Основой возрождения сельско­го хозяйства, торговли, ремесла, культуры в Северо-Восточной Руси были стабилизация политической обстановки, прекращение ордынских нашествий — сло­вом, та самая «великая тишина», за которую совре­менники так восхваляли Ивана Калиту и его сыновей, московских великих князей Семена Гордого (1340— 1353) и Ивана Красного (1353—1359), прощая им многочисленные «обиды» и «неправды».

Эта «тишина» нелегко далась московским князьям. Она была оплачена огромными расходами в Орде, ре­гулярными поездками к ханскому двору. Сам Калита ездил к Узбеку в 1326, 1328, 1331—1332, 1333—1334, 1336, 1338 (?), 1339 гг.[41] Поездки в Орду отнимали не менее полугода, требовали большой физической вынос­ливости, сопровождались огромным нервным напря­жением. Да и у себя дома, в Москве, великий князь Владимирский постоянно находился под наблюдением гласных и негласных ордынских соглядатаев. Даже во времена Ивана III в московском Кремле имелось ор­дынское подворье, где постоянно находились ханские представители.

Впрочем, Иван Калита не был, да и не мог быть до­моседом. Большая часть его жизни проходила в седле, в походах. Он то выколачивал «ордынское серебро» из прожившихся ростовских и ярославских князей, то стращал своенравных и прижимистых новгородских бояр, то вновь замирял непокорную Тверь.

Успехи Ивана и его сыновей во многом объяснялись тем, что в их руках было великое княжение Владимир­ское. Его обширные территории с большими экономиче­скими и людскими ресурсами были поставлены на службу Москве. В 1331 г., после смерти своего сопра­вителя князя Александра Суздальского, Калита добил­ся воссоединения великого княжения и стал его пол­новластным хозяином. С тех пор московские князья мертвой хваткой держали владимирский стол. Уже Дмитрий Донской, по молодости лет чуть было не вы­ронивший из рук великое княжение, к концу жизни гор­до именовал его своей «отчиной», то есть бесспорным, наследственным владением.

Сохраняя за собой великое княжение, Калита одно­временно расширял свои владения с помощью покупки в Орде ярлыков на право управления городами и це­лыми областями. Так, он «прикупил» Углич, Галич и Белоозеро. Через эти края московский князь тянется к пушным богатствам русского Севера, где издавна хозяйничали новгородцы. Меха, «мягкое золото», были важнейшей статьей торговых доходов Руси. Их охот­но принимали в качестве дани и подарков ордынские правители.

Покупая целые княжества, Калита не гнушается и более мелкой добычей. В ростовской земле известны в это время села, принадлежащие московскому князю. Такие островки московских владений быстро станови­лись плацдармом для дальнейшего «освоения» края московскими феодалами.

Источники не дают оснований говорить о сколько-нибудь активной поддержке, оказанной митрополитом Феогностом московским князьям при решении этих важнейших вопросов их внутренней политики. Впро­чем, есть один эпизод, который обычно приводят как пример помощи Феогноста Ивану Калите. В 1329 г. Калита безуспешно пытался заставить псковичей вы­дать ему для отправки к ханскому двору опального князя Александра Михайловича Тверского. Псковичи, не боявшиеся никого, «кроме Бога и св. Троицы», и к тому же недавно построившие еще один пояс городских каменных стен, деятельно готовились к борьбе с москвичами и их союзниками новгородцами. Трудно сказать, чем закончился бы этот конфликт. Однако в дело вступил митрополит Феогност. Он как раз соби­рался отправиться в Орду и потому стремился проде­монстрировать свою лояльность по отношению к хану, приняв участие в преследовании Александра Тверско­го, которое велось по приказу Узбека. Митрополит своей властью запретил церковную службу во Пскове до тех пор, пока жители не перестанут поддерживать тверского князя. Храбрых псковичей не остановила и эта мера. Однако дальновидный князь Александр не захотел открыто оскорблять митрополита неповинове­нием и уехал в Литву. При этом в залог скорого воз­вращения он оставил во Пскове свою княгиню. В сущ­ности, это была тонкая игра двух опытных политиков: князь своим смирением оказал услугу новому митро­политу, укрепил его авторитет в глазах русских и Ор­ды. Оценив этот жест Александра, митрополит никог­да более не предпринимал против него каких-либо враждебных действий. Уже через полтора года, когда стих ханский гнев, Александр вернулся во Псков, кня­жил здесь и даже приезжал в Тверь, хотя формально все еще находился под отлучением.

Вся эта история служит ярким образцом диплома­тической ловкости митрополита, его византийской из­воротливости в сложных положениях. Что касается его мнимой «помощи» московскому князю, то здесь умест­но вспомнить, что уже в 1336 г. князь Александр при­нял от Феогноста «благословение и молитву». Возвра­щение князя-изгнанника в лоно церкви послужило прелюдией к его политическому «воскресению». Вскоре он отправился в Орду, где получил свою «отчину»— тверское княжение. Это было крупным поражением Ивана Калиты. Одним из виновников этого поражения был «надежный помощник» московского князя — мит­рополит Феогност.

История русской церкви знает немало примеров от­крытого вмешательства иерархов в политическую борь­бу. Однако такие случаи все же были скорее исключе­нием, чем правилом. Гораздо чаще клинок политиче­ской интриги прятали под пышными одеяниями бого­словия. Быть может, и митрополит Феогност, сохраняя внешнюю беспристрастность, помогал московским князьям исподволь, в области идейной борьбы, где глав­ным оружием служили религиозно-политические тео­рии? Проверим это предположение на конкретном ис­торическом материале.

Важнейшим событием московской жизни конца 20-х — начала 30-х годов XIV в. была постройка в Кремле (или как тогда говорили — Кремнике) трех каменных храмов и небольшого храма-придела, при­мыкавшего к Успенскому собору. Это строительство произвело сильное впечатление на современников не­обычайным для того времени размахом.

Каково же было идейно-политическое значение это­го строительства? Как отнесся к нему митрополит Феогност?

Историки давно связывали «храмоздательство» со стремлением Ивана Калиты утвердить в Москве мит­рополичью кафедру, привлечь на свою сторону нового главу русской церкви. Однако каменные храмы, воз­веденные Иваном Калитой в московском Кремле,— не просто «приманка» для митрополита. Князь Иван, пользуясь необычайно благоприятной для Москвы по­литической ситуацией, создал в своей столице своего рода общерусский архитектурный «пантеон». В 1329— 1333 гг. к храму Успения Богоматери прибавились хра­мы в честь двух других главнейших образов христи­анства вообще и русского православия в частности — Спаса и Михаила архангела. Тогда же были построе­ны храм в честь Иоанна Лествичника и храм-придел Поклонения веригам апостола Петра.

Конечно, Иван Калита не знал, сумеет ли он своим строительством расположить к себе митрополита, ко­торый вел свою собственную, во многом противополож­ную московской политическую игру. Возводя свои бе­локаменные храмы, князь работал прежде всего для будущего. Заявка, сделанная постройкой Успенского собора, подтверждалась и подкреплялась новым строи­тельством. Москва стараниями Калиты превратилась в крупнейший религиозный центр еще до того, как ста­ла местопребыванием «митрополита Киевского и всея Руси».

Известный историк древнерусского искусства Н. Н. Воронин говорил о «публицистическом» значе­нии постройки некоторых храмов XIV—XV вв. Поль­зуясь этим выражением, можно сказать, что своим публицистическим звучанием строительство Калиты ут­верждало первенство Москвы в русских землях и было обращено не к одному лишь греку-митрополиту, но ко всей Северо-Восточной Руси. Каждая деталь—(посвя­щение, день закладки и день освящения храма — тща­тельно обдумывалась, имела строго «прицельный» характер. Не случайно летописцы, пропускавшие порой целые пласты событий, бережно хранили, переносили из свода в свод эти на первый взгляд незначительные даты. Расшифрованные с помощью церковного кален­даря— месяцеслова, они оказываются символическим выражением важнейших религиозно-политических идей ранней Москвы.