Читать онлайн «Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв.». Страница 10

Несколько лет спустя, закончив постройку нового Успенского собора, князь и митрополит вновь дружно выразили пренебрежение к памяти Феогноста. В то время как мощи других «святых» митрополитов помес­тили в возвышавшихся над полом собора богато украшенных саркофагах, покрытых шитыми золотом по­кровами с их изображением, прах Феогноста был за­рыт в землю, а надгробная плита ничем не отмечена.

Демонстративное пренебрежение к памяти Феогно­ста со стороны московских правителей отчасти объяс­нялось тем, что он был родом грек, а Московская Русь уже в 1448 г. разорвала церковную зависимость от Константинополя и не любила о ней вспоминать. Одна­ко дело было не только в происхождении митрополита. Из летописей и семейных преданий Иван III знал и о его политической деятельности, о весьма сложных от­ношениях с московскими князьями. Именно в этом скрывалась главная причина возмутившего набожного летописца «неверия» Ивана III в святость Феогноста.

Для того чтобы разобраться в этой странной исто­рии, необходимо покинуть эпоху Ивана III и углубить­ся в прошлое еще на полтора столетия. Там, во време­нах Ивана Калиты, лежит разгадка тайны забытого «чудотворца».

15 августа 1327 г. принадлежит к числу таких дат, которые находятся как бы на переломе исторических процессов. В этот день пересеклась история Москвы и Твери. Отсюда развитие Москвы идет по крутой вос­ходящей линии. Тверь после событий 1327 г. никогда уже не смогла вернуть себе утраченное первенство в Северо-Восточной Руси.

В то время как в Москве готовились к празднику по случаю освящения нового собора, в Твери назревали события совсем иного порядка. Весной 1327 г. твер­ской князь Александр Михайлович сел на великое кня­жение во Владимире. Обеспокоенный усилением Твери, хан Узбек присылает в город своего воеводу Чол-хана (в русском произношении — Шевкала, Щел­кана) с отрядом. По своему обыкновению, ордынцы чи­нили жителям всяческие обиды и притеснения. Князь Александр успокаивал людей, призывал их к смире­нию и покорности, однако терпение тверичей было на исходе. Как это часто случается в истории, великие со­бытия начались с мелких, незначительных происшест­вий, которые, непостижимым образом цепляясь друг за друга, постепенно превращались в грозную лавину. Некий дьякон по прозвищу Дудко рано утром, когда еще только собирался праздничный торг, повел ло­шадь к Волге, чтобы напоить ее. Случившиеся на его пути татары, завидев «кобылицу молодую и зело туч­ную», без лишних слов отняли лошадь. «Дьякон же очень огорчился и стал вопить: «Люди тверские, не вы­давайте!»— повествует летописец.— И началась меж­ду ними драка. Татары же, надеясь на свою власть, пустили в ход мечи, и тотчас сбежались люди, и нача­лось возмущение. И ударили во все колокола, стали вечем, и восстал город, и сразу же собрался весь на­род. И возник мятеж, и кликнули тверичи и стали из­бивать татар, где кого поймают, пока не убили самого Шевкала. Убивали же всех подряд, не оставили и вест­ника, кроме пастухов, пасших на поле стада коней. Те взяли лучших жеребцов и быстро бежали в Москву, а оттуда в Орду, и там возвестили о кончине Шевкала»[36].

Узнав о тверском восстании и гибели Чол-хана, ко­торый, по некоторым сведениям, доводился ему родст­венником, взбешенный Узбек приказал казнить оказав­шегося в это время на свою беду в Орде русского кня­зя Ивана Ярославича Рязанского. Затем он распоря­дился собрать для похода на Русь 5 туменов — 50 ты­сяч конных воинов. Великий князь Александр Михай­лович Тверской с семьей и боярами поспешил уехать в Новгород. Однако там ему было отказано в убежище. Лишь гордый и независимый Псков принял к себе опального князя. Братья Александра — Константин и Василий, пережидая грозу, отсиживались в отдаленной новгородской крепости Ладоге.

Оставляя за собой длинный кровавый след, ордын­ские каратели прошли по тверской земле. Они сожгли Тверь, Кашин и другие тверские города. Увлекшись грабежом, татары опустошили и соседнюю с тверским княжеством новоторжскую волость. Устрашенные нов­городцы, узнав о приближении ордынцев, поспешили откупиться 2 тысячами серебряных рублей и богатыми дарами.

Наконец, нагруженная добычей ордынская «рать» ушла, угоняя с собой тысячи пленных. Вскоре Русь узнала о небывалом решении хана: владения великого князя владимирского были поделены на две части меж­ду московским князем Иваном Даниловичем и суздаль­ским князем Александром Васильевичем. Первому до­стались  Новгород    (где  обычно  князем  признавали великого князя Владимирского) и Кострома, второ­му— Владимир, Нижний Новгород и Городец. Этим разделом хан стремился ослабить Русь, создать излюб­ленную ордынской дипломатией ситуацию соперниче­ства между двумя сильнейшими  русскими князьями.

Для Ивана Калиты решение хана было хотя и не полной, но очень важной победой. Его соправитель, суеверный и недалекий суздальский князь Александр, не был серьезным соперником. Основной враг, Тверь, по меньшей мере на несколько лет вышла из борьбы.

Итак, судьба вновь оказывалась благосклонной к Ивану Даниловичу. Перед ним открывались немысли­мые прежде возможности. Важно было лишь не упу­стить их, не спугнуть неловким движением сказочную Жар-Птицу, опустившуюся на верхушку московского княжеского терема. Калита неплохо разбирался в лю­дях, знал, кого и чем можно привлечь на свою сторону. Однако в той сложной, масштабной политической иг­ре, которую он начинал, была одна темная, неподвласт­ная ему фигура— новый митрополит грек Феогност.

Приезд на Русь нового митрополита не вызвал осо­бой радости у Ивана Калиты. По-видимому, он ожидал увидеть на кафедре совсем другого человека—некоего архимандрита Феодора, которого в конце жизни Петр наметил своим преемником. Некоторые историки пола­гают, что этот Феодор был ставленником московского князя. Примечателен и сам факт появления «наслед­ника Петра». Церковные правила запрещают переда­вать митрополичью кафедру «по наследству», от одно­го лица — к другому. Несмотря на это, русские мит­рополиты XIV—XV вв. постоянно намечали себе преемника и всячески домогались у патриарха его ут­верждения.

Кандидатура Феодора была отвергнута патриархом по чисто политическим мотивам. Зная о московско-тверском споре за власть, византийцы опасались, что митрополит из русских не сможет сохранить нейтрали­тет и быстро окажется на самом острие политической борьбы. Это противоречило бы основным принципам поведения «митрополита Киевского и всея Руси», ра­зумеется, как их понимали в Константинополе. Кроме того, патриарх не хотел ставить на киевско-владимир-скую кафедру второго подряд митрополита из русских и тем самым создавать определенную традицию.

Иван Калита не повторил ошибки Михаила Твер­ского и, насколько известно, постоянно стремился быть в добрых отношениях с Феогностом. Что касается мит­рополита, то его в клерикальной литературе обычна изображают верным сподвижником Ивана Калиты. «Св. Феогност, как пастырь мудрый и ревностный, упо­треблял все меры, чтобы содействовать московскому князю, стремившемуся к благу России и православной церкви»,— писал в середине прошлого столетия цер­ковный историк митрополит Макарий [37]. Спустя пол­века другой, гораздо более трезвый в своих оценках автор «Истории русской церкви» профессор Москов­ской духовной академии Е. Е. Голубинский уверял, что «преемник св. Петра Феогност был самым усердным помощником князей московских в достижении ими сво­их стремлений» [38]. Прошло еще полстолетия — и новый корифей церковной историографии профессор Духов­ной академии в Париже А. В. Карташев рисует дея­тельность Феогноста в самых восторженных выраже­ниях: «Митрополит Феогност замечателен в истории Москвы тем, что, будучи чужим для Москвы по про­исхождению, он всю жизнь содействовал ее успехам как добрый патриот». «В своей гражданской политике митрополит Феогност сделался столь усердным моск­вичом, как только можно было ожидать от местного уроженца». Он стал «дружественным сотрудником мос­ковских князей в их стремлении к возвышению Моск­вы»[39]. И наконец последнее слово церковной историо­графии— историческое введение к «Православному календарю за 1985 год», изданному Московской патри­архией: «В 1328 году на Русь из Константинополя при­был преемник святителя Петра митрополит Феогност. С глубоким пониманием отнесся он к деятельности ве­ликого князя Ивана Калиты, направленной на созда­ние централизованного государства. Митрополит Феог­ност справедливо усматривал в этом залог общенарод­ного блага и порядка, успешного развития духовного просвещения и культуры» [40].

История с Феогностом может послужить еще одним примером того, как церковные историки десятилетия­ми, веками кружат в одном и том же, раз и навсегда очерченном для них круге оценок и характеристик. Любопытно другое: тезис о Феогносте — «надежном помощнике» московских князей—«настолько устоялся, стал общим местом, что очень часто как нечто само собой разумеющееся используется и в работах совре­менных советских историков.