Читать онлайн «Шутка Приапа, или Обречение смолоду». Страница 2

Сейчас Владимиру Михайловичу снился средневековый замок, куда он проник ночью через случайно оставшийся опущенным мост и открытые ворота, и вот, стараясь ступать бесшумнее по огромным неудобным булыжинам, он крался между двумя крепостными стенами по круговой дорожке, пытаясь найти вход в следующий круг, в следующее кольцо замковой площади. Булыжный периметр был бесконечен, чем-то напоминая таллиннскую дорожку, по которой он когда-то хаживал с женой и дочерью. когда открылся какой-то узкий как нора лаз, Гордин свернул в него с облегчением, но тут же почувствовал, что он летит почти вертикально вниз и через несколько мгновений полета приземлился на ноги в довольно глубоком колодце, дно которого было несколько шире входного отверстия, чуть увлажненное ночной прохладой и усеянное массой пористых, давно перепревших костей.

Здесь Гордин открыл глаза и в полумраке, раскачиваясь и подпрыгивая вместе со всем вагоном, увидал на фоне двери фосфорически блестевшую тень с рогами.

- Чур меня, чур! - попробовал он перекреститься правой рукой, но, видимо, отлежав её, не смог даже сдвинуть её с места. Тень с рогами не двигалась, и Владимир Михайлович, надев очки, понял, что это просто тень от верхней шторы, неровно загнувшейся, от переплета оконной рамы и нижней занавески, совпавших вместе со случайными бликами света в эдакий причудливо-странный силуэт.

Конечно после такого видения сна в глазах как не бывало, и Владимир Михайлович достал из "кейса" припасенную для работы рукопись, чтобы погрузиться в новую работу, сулящую труженику пера не только забвение личных неурядиц, но и необыкновенное удовлетворение, почти нирвану.

2

До города П. Владимир Михайлович доехал без всяких приключений. К нему так никого и не подсадили, и он блаженствовал, слушал радио, глядел в окно на мелькавшие осинки и березки, совершенно выбросив из головы вчерашний пожар и собственное неожиданное бегство, сердце его дрогнуло, когда поезд пошел по мосту, соединявшему оба берега великой русской реки К. Один из местных поэтов, его тезка, к сожалению уже покойный, написал лет тридцать назад необыкновенно пафосно звучавшее для его земляков стихотворение, заканчивающееся такими проникновенными строками: "Встаньте, люди! Прильните к окнам - начинается К-ский мост" (почти: "Люди, я любил вас! Будьте бдительны!" - любимое изречение гординской юности). Конечно, уроженцам и жителям других не менее замечательных мест энтузиазм и пафос вышеприведенных строчек (имеются в виду именно стихи Владимира Р.) вряд ли говорят что-то особенное и понятны только при усиленной мозговой работе: ну что, мост как мост, ничего особенного, не Бруклинский. Но Гордину свое болото было куда как дорого... Туман. Струна звенит в тумане.

Поезд подошел к П-скому вокзалу уже в сумерках (путь от столицы занимает где-то около суток). Не обремененный поклажей, Гордин соскочил, помахивая кейсом, с вагонной площадки почти как с вышки для прыжков в воду - солдатиком - (московские платформы высокие, вровень с полом тамбура, а здешние - на полтора метра ниже) и почти побежал на привокзальную площадь, которая за четверть века его проживания в столице практически не изменилась. Разве что добавилось палаток, будочек, лотков. Неподалеку от туннеля под другими железнодорожными путями, по которому обычно ходили студенты университета и он, грешный тоже рвался встречать будущую жену и навещать своих приятелей Кроликова и Наташевича после лекций, вытянулось длинное одноэтажное строение касс пригородных поездов. Купив в будке талончики для проезда в городском транспорте, он прошел к трамвайной остановке и довольно быстро дождался нужного трамвая. Билет для проезда, кстати, стоил в два раза дешевле, чем в столице, что порадовало прижимистого москвича, который научился за годы перестройки экономить на мелочах и все время что-то сравнивать: сколько стоило раньше и сколько теперь, (смешно сравнивать несравнимое: запах дыма и звон денег, не правда ли, дорогие вы мои, товарищи-господа!).

Езды до родительского дома было минут 15-20, тоже немного по московским меркам. Подойдя к дому и взобравшись на высокое бетонное крыльцо, Владимир Михайлович сторожко вступил в темный неосвещенный электричеством подъезд и начал аккуратно карабкаться по лестнице на пятый конечный этаж, придерживаясь левой рукой за перила. Дом был без лифта и старикам-родителям бегать туда-сюда - в магазины - было явно уже не по силам. Ощупью добрался Гордин до нужной двери, надавил кнопку громко заверещавшего в ночной тишине звонка и тут же услышал глухой подзабытый спокойный голос матери: "Кто там?"

- Я, это я, - откликнулся Гордин, несколько более взволнованный, чем сам от себя ожидал. Дверь немедленно распахнулась, выпустив полосу яркого света на площадку пятого этажа, очертив коврик около двери (бабкин половик) и далее идущую рядом с дверью вертикально по стене железную лесенку, упиравшуюся в железную же дверцу чердака, запертую на массивный висячий замок.

Перед Гординым стояла перелепленная временем и старушечьей худобой женщина в халате, на воротник которого спадали седые завитые, видимо "химией" волосами, один её глаз внимательно вглядывался в нежданного (а возможно и долгожданного) гостя, другой - искусственный - смотрел немножко в сторону и придавал этим несколько более заспанный и недовольный вид, чем на самом деле. За матерью, постоянно подпрыгивая на месте, а по сути перемещая попеременно тяжесть тела с ноги на палку в руке и наоборот, стоял отчим Гордина, Михаил Андреевич, которого он по инерции (узнав истину своего дворянского происхождения только в 25 лет) называл отцом; был он наглухо застегнут в темную рубашку и затянут в брюки, мешковато отстающие на коленях также неопределенно темного цвета, зато сверкала лысина почти во всю голову и растянутый в улыбке рот демонстрировал два ряда металлических зубов. "Приветствую, Вова!" - сказал отец, астматически удлиняя каждый слог и хрипя легкими, словно мехами старой дырявой гармони.

- Неужели не рады? - спросил больше для юмора, чем для приличия Гордин, переступив невысокий порожек. Он прикрыл за собой дверь, замок которой автоматически щелкнул, и полуобнял по очереди хозяев квартиры. Извини, мать, что гостинцев не привез, но у вас ведь сейчас, наверное, все как в Москве: и палатки, и товары, разница в цене, конечно, плевая, завтра все куплю: и лимоны, и апельсины, и печенье, и конфеты, благо, деньги пока имеются", - скороговоркой выпалил Гордин, только в этот самый момент осознав, что он в городе П., в гостях, приехал, наконец, навестить родителей, но как всегда запамятовал про гостинцы, впрочем, хотя и дорого яичко ко Христову дню, есть ещё время исправиться блудному сыну.

- Да нам ничего и не надо. У нас все есть, - знакомо придуриваясь, пропела мать на одном дыхании. - Дай-ка на тебя посмотрю. Постарел ты, сынок, слава Богу, что не такой толстый, как думала.

Гордин никогда не любил эти оценивающе-внимательные следовательские взгляды, необходимость соответствовать внешним своим видом предполагаемому высокому уровню жизни и - чуть не вырвалось - творчества, конечно же, прежде всего уровню благосостояния блудного сына (хотя какое там благосостояние у блудного сына, он яко наг яко благ, как любил приговаривать когда-то его отчим).

Стол сварганили быстро. Мать порезала помидоры, огурчики, сварила сардельки, вареная картошка у неё уже была готова. Отец достал, заговорщически подмигивая, бутылку водки и бутылку коньяка: что будешь пить, милый сын? И сев в гостиной за большой стол, предварительно сняв с него тканую скатерть и постелив прозаическую клеенку, пропустили по рюмке. Гордин выпил на деле рюмок пять, родители едва осилили по одной, они давно не пили, вернее, отец, мать же не употребляла никогда, разве что рюмку-две сладенького вина, и Владимир Михайлович привычно поплыл, замолчал и только хлопал осоловелыми веками. Родители почувствовали усталость ночного гостя, свернули расспросы и, убрав яства, разложили здесь же в гостиной диван. Сил принять ванну у Владимира Михайловича не было. Он выключил свет в комнате, ощупью разделся и нырнул под одеяло, обняв по привычке подушку двумя руками, вытянув ноги и поплыл на животе в наступившую ночь, успев перед отключкой подумать о перерабатываемом им триллере прошлого века, автором которого был, по словам одного из доходяг, державшего в руках оригинал рукописи, пока он за бутылку водки не уступил оный лейтенанту-книжнику на рынке города П., никто иной, как Антон Павлович Чехов, проездом на Сахалин заглянувший в губернский город П., почерпнувший сюжет своих "Трех сестер" и запомнивший легенду о странной, якобы "тройной" могиле от рассказавшего об этом давнего своего знакомца Ивана Петровича Карамышева, кстати, сослуживца одного из героев данного романа Ивана Дементьевича. Надеюсь, вы помните, что он же поделился с Чеховым не просто сюжетом, а даже рукописью "Драмы на охоте", изживая вбитые в подсознание комплексы.