Читать онлайн «Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге». Страница 19

57. Любопытство Петра Великого знать содержание и иметь перевод неизвестных, в Сибири найденных рукописей

Чрезвычайная любовь Петра Великого ко всем наукам и природное его любопытство побуждало его останавливаться при всем том, чего он не разумел, и стараться узнать оное. Он устремлял внимание свое даже и на такие вещи, которые служат только к удовлетворению любопытства, или которыми только исследователи древности занимаются. Я сообщу здесь два анекдота, служащие примером того.

Некогда привезены были сему монарху из Сибири свитки вылощеной синей и черной бумаги с золотыми письменами, найденные там в погребах разоренного храма Семи Палат[66]. Не нашлось никого, кто бы мог прочесть и перевести сии нимало не повредившиеся весьма красиво написанные рукописи. Между тем письмена сии почтены были за древние Тангутские, может быть потому, что в той стороне Сибири, где они найдены, жили некогда тунгусы. Смотрели на сии рукописи с удивлением. Но Петр Великий не был тем доволен; он желал узнать, на каком языке они написаны и какое их содержание. Он послал один из сих свитков в Париж к славному Королевскому библиотекарю Аббату Биньону с просьбою сыскать ученого человека, который мог бы наверное сказать, какого языка сии письмена и какое содержание присланного к нему свитка. Аббат Биньон показал оный Королевскому переводчику Фурмонту, который знал большую часть Восточных языков и несколько по-китайски. Сей отважный ученый, не видавший прежде никогда таких письмен, но понадеявшись на свое знание иностранных языков, вздумал о себе, что он в состоянии разобрать их, или по крайней мере уверить других, что он один может прочесть и перевести рукопись. Он продержал свиток долго у себя и наконец объявил, что оный в самом деле писан на древнем Тангутском[67] языке, и выдал вымышленный самим им перевод, который тогда никто не отважился оспоривать, ибо никто не хотел быть столь бесстыден, как Г. Фурмонт. Петр Великий пожаловал ему знатное вознаграждение за его труд, однако ж не доверял переводу и обыкновенно говаривал о нем: если этот перевод ложный, то по крайней мере остроумно вымышлен. Долго спустя по кончине Петра Великого, и если я не обманываюсь, по смерти уже Фурмонта, при императрице Анне Иоанновне, нашлись при Академии Наук в Петербурге двое россиян, которые прожив шестнадцать лет в Пекине, учились китайскому и маньчжурскому языкам. Увидев упомянутые свитки, они тотчас узнали, что письмо было маньчжурское, читали его свободно и перевели несколько свитков, а между прочими и тот, который посылан был в Париж к Аббату Биньону. В сем переводе не было ни одного слова согласного с Фурмонтовым, и содержание свитка, которое в Русском переводе совсем отлично было от французского, ясно доказывало, что Фурмонт не разумел ни одной буквы из сего свитка, и что перевод его был вымышленный, и Пётр Великий не ошибся. Сии свитки и оба перевода хранятся в библиотеке Санкт-Петербургской Академии Наук и показываются всякому, кто пожелает их видеть.[68]

Между Нарвою и Ревелем, около 100 верст от последнего города, стоит на большой дороге изрядная каменная церковь, именуемая Гальяль. В оной находится с древних шведских времен, между прочими гробницами прежних владетелей тамошних поместий, так же одна, в которой 1632 года похоронены две девицы фон Гроот, которые и доныне нетленными пребывают. Проезжая сие место 1752 года июля месяца, велел я поднять камень и нашел сии два тела в вышеописанном состоянии: нагими, иссохшими, желтоватыми и без малейшего духа. Кожа по всему телу казалась подобною искусством выделанной и натянутой свиной коже, и будучи пальцем или палкою в живот вогнута, расправлялась с сильною упругостью; внутренности же иссохшими быть долженствуют, ибо я, осязая их, ни малейшего знаку оных не нашел. Пономарь, отваливший мне сей гробницы камень, рассказал при сем случае, что Петр Великий во время Шведской войны, приступая к Ревелю и расположась своим станом, стоял несколько недель близ сего места. Он, услышав о сих нетленных телах, не хотел тому поверить, а чтоб исследовать самому истину сей вещи, повелел царь принести сии тела в свой стан, прилежно их рассмотрел и изъяснил находившимся при нем генералам естественные причины сего неповреждения; спустя несколько дней приказал он их обратно отнести в их гробницу и ни мало тому не удивляться.

После сражения при Полтаве Петр Великий принимал в свою службу всех шведских офицеров, которые объявили желание служить ему и присягнули, по большей части с теми же чинами, какие имели уже они в шведской службе. В числе сих офицеров находился Полковник Остман, который дав присягу отправлен был в Казань к новому своему полку. Там по несчастью случилось с ним весьма неприятное происшествие, которое кончилось бы его погибелью, если бы благоразумная осмотрительность Петра Великого и осторожность не послужила к его спасению. А именно, один из его денщиков, которого велел он за пьянство и дурное поведение наказать батожьем, закричал на него «слово и дело».

По обыкновению, наказание было остановлено и как денщик, так и полковник были взяты под караул и отвезены в Петербург, в Тайную Канцелярию. Там денщик доносил на полковника, что он поносил его царское величество бранными словами. Он твердо стоял в своем доносе и три раза выдержал пытку. Государь уведомлен будучи о сем, приказал привести к себе. Полковника, объявил ему, в чем его обвиняли, и требовал, чтобы он добровольно признался в своей вине, зная, что по порядку следует самого его допрашивать, и он под пыткою должен будет сказать правду, Притом его величество пристально смотрел в лицо Полковнику, чтобы приметить в нем некоторую перемену, или притворство.

Полковник свободно отвечал государю, что он не только не говорил, но и не думал того в чем злобный денщик его обвиняет, и уверил, что он даже не знает столько по-русски и никогда с денщиком своим столько на сём языке не говаривал, чтобы он мог услышать от него такие слова, о каких он доносит. К тому ж и не имел он ни малой причины к неудовольствию против его величества, будучи из пленных принят на в службу с прежним своим чином, извлечен из бедности и приведен в благополучное состояние. Итак он солгал бы на себя, если бы сказал, что он говорил что-нибудь такое, в чем денщик на него доносит. Петр Великий отпустил его потом от себя, не спрашивая более, и приказал отвести обратно под караул. На другой день послал он к пытанному Денщику искусного в увещаниях священника приготовлять его к смерти, и приказал ему особенно стараться о том, чтоб осужденный во всем на исповеди признался и ничего не утаил. Священник исполнял свою должность ревностно, и в третий день, когда надлежало денщика в последний раз исповедать и сделать ему последнее увещание, чтобы он ничего не утаил, ибо на другой день назначено было казнишь его, наконец денщик признался, что он ничего более на совести не имеет, кроме того, что желая отомстить своему полковнику, оклеветал его. И так благорассуждением Петра Великаго и мудрым его поступком открылась невинность полковника и злоба денщика. Потом его величество по справедливости приказал злобного клеветника живого колесовать, а невинного полковника с награждением отпустил обратно к его команде.[69]

Для многих может служить анекдотом известие об основании Петербурга и о том, как сей город столь скоро построен и в толь немногие годы достиг такой великости, обширности и знатности. Государь Петр I еще за долго до войны со шведами желал иметь гавань на Балтийском море, дабы в сей по многим причинам для него выгодной стране производить мореплавание и построить флот. Как же скоро удалось ему завоевать ту страну, где ныне Петербург, то и предпринял он построить там город. В 170З году начал он в самом деле полагать основание сего города с крепостью на одной стороне Невы, и Адмиралтейством на другой. Он не нашел на сем месте ничего, кроме одной деревянной рыбачьей хижины на Петербургской стороне, в которой сперва и жил, и которая поныне еще для памяти сохранена И стоит под кровлею утвержденною на каменных столбах.

Сначала строение нового города происходило медлительно и мало-помалу. Государь не мог еще предвидеть конца едва только начатой войны и был уверенным в том, что удержит за собою завоеванные земли около Невы. Но по одержании совершенной победы над шведами под Полтавою в 1709 году, в состоянии будучи решительно заключить, что никто уже не отнимет у него завоеванных земель при Балтийском море и устье Невы, начал он рачительно стараться о построении Петербурга[70] и делать распоряжения нужные к произведению сего предприятия. Но прежде, нежели приступил он к самому делу, в чем продолжение войны еще несколько лет ему препятствовало, сделал он разные планы расположения нового регулярного города; ибо все прежде на том месте построение строено было только по нужде, без связи и без плана. Лучше всех прочих планов нравился ему тот, который более имел сходства с расположением славного города Амстердама, особенно по множеству каналов. Такого расположения город хотел он построить на Васильевском острове. Сей остров, находясь в Шведском владении, был еще пуст и никакого не имел названия; а сие имя получил от российского офицера бомбардирской роты, Василья Дмитриевича Карчмина. В 170З году, когда Петр Великий, не имея еще флота, с 60 только лодками сделал неожидаемое нападение на два шведские военные корабля, пришедшие к сему острову, и взял их, а потом приказал поставить две батареи для воспрепятствования неприятельским судам входишь в устье Невы, сей офицер Василий Дмитриевич Карчмин стоял там с командою канониров и бомбардиров. Он пробыл на острове со всею командою несколько лет, и как и все царские и другие повеления, к нему присылаемые, надписываемы были: «Василью на острове», то с того времени и стали все называть сей остров Васильевским. Посреди оного в большой перспективе надлежало провести большой канал в прямой линии от малой Невы в залив, и другой в малой перспективе за 100 сажен расстоянием – от первого и параллельно с ним, а поперек острова из малой Невы в большую 12 меньших каналов, т. е. посреди каждой улицы между двумя рядами домов, из которых у каждого оставлено было место для двора и саду. Выкапываемую для сих каналов землю должно было употребишь отчасти для возвышение низменного острова, отчасти ж на укрепление нового города валом и болверками, которым надлежало быть на равном расстоянии одному от другого, по Коегорнову образцу. По большому каналу надлежало кораблям проходить из Кронштадта прямо к самым пакгаузам и к бирже, и оттуда обратно с грузом отправляться в море; малые же каналы в поперечных улицах, или линиях, должны были служить для удобнейшего провозу всяких нужных городским жителям потребностей на барках, ботах и других мелких судах, из одного рукава Невы в другой. В большой и малой перспективе назначено было много площадей, а в самой почти средине острова место для прекрасного сада, который простирался бы на несколько верст в длину и ширину и служил бы общим гульбищем; далее же к морю оставлены были луга для пастьбы.